Миссис Уилсон пришла к Кертису, прочла записку, оставленную на кухонном столе, и начала пылесосить. Затем включила мыльную оперу по телевизору и погладила чистую одежду. Сделала заготовку для макаронной запеканки, сунула ее в холодильник и нацарапала на листке бумаги короткую инструкцию: «Печь 45 мин. при 180 градусах». Когда над Мексиканским заливом зарокотал гром, она решила уехать пораньше. Миссис Уилсон часто так делала; никто из местных не умел водить машину в дождь — летние ливни для них были сродни вермонтской снежной буре.
В Майами налоговый агент, работавший над делом Грюнвальда, ел кубинский сандвич. Вместо костюма на нем была гавайская рубашка с попугаями, и сидел он под тентом уличного кафе. В Майами стояла ясная погода. У агента начался отпуск. Дело Грюнвальда в лес не убежит — правительственные жернова мелют медленно, но верно.
Грюнвальд дремал в горячей ванне, установленной во внутреннем дворике, когда его разбудили первые раскаты грома. Он вылез из ванны и ушел в дом. Как только он закрыл за собой стеклянную дверь между двориком и гостиной, начался дождь. Грюнвальд улыбнулся. Это тебя остудит, сосед.
Вороны заняли прежние позиции на лесах вокруг недостроенного банка, но, когда разразился гром и первые капли дождя стали падать на землю, улетели в лес, раздраженно каркая.
В биотуалете — казалось, прошло не меньше трех лет — Кертис прислушивался к стуку дождя по крыше его тюрьмы. Вернее, по задней стенке туалета. Дождь сперва мягко накрапывал, потом забарабанил и, наконец, грянул в полную силу. У Кертиса было ощущение, что его заперли в телефонной будке, оборудованной стереодинамиками. Над головой прогремел гром. Кертис тотчас представил, как ударившая в туалет молния поджаривает его, точно петуха в микроволновке. Что ж, смерть хотя бы будет быстрой.
Вода опять начала прибывать, правда, медленно. Кертис ей даже обрадовался, поскольку утонуть, как крысе в унитазе, ему не грозило. По крайней мере это была вода, а ему очень хотелось пить. Кертис приник к дырке в железной облицовке и начал пить, как лошадь из поильника. В воде был песок, но он пил, пока в животе не заплескалось, постоянно напоминая себе, что это вода, вода.
— Может, в ней и есть доля мочи, но очень небольшая, — произнес он вслух и расхохотался.
Смех перешел в плач, затем обратно в смех.
Дождь закончился как обычно, около шести. Небо прояснилось аккурат к первоклассному флоридскому закату. Любоваться им на пляж пришли несколько местных жителей. Никто не заметил отсутствия Кертиса Джонсона — иногда он приходил, иногда нет. Среди собравшихся был Тим Грюнвальд, и многие отметили, что сегодня он веселее, чем обычно. Миссис Пиблс сказала мужу, что мистер Грюнвальд наконец оклемался после ухода жены. Мистер Пиблс ответил, что она — неисправимый романтик. «Да, дорогой, — кивнула она, положив голову ему на плечо, — потому я за тебя и вышла».
Свет, проникавший в будку сквозь отверстия в облицовке, из персикового превратился в серый, и Кертис понял, что проведет ночь в вонючем гробу, на два дюйма залитом водой. Теоретически он даже может здесь умереть, но это еще не факт. А вот ночь — час за часом, как стопка черных книг — реальна и неизбежна.
Кертиса вновь охватила паника. Он опять начал биться о стены и орать, поворачиваясь на коленях. «Как пташка в клетке», — подумал он, но не остановился. Одной ногой Кертис размазал по скамье беглую какашку и порвал брюки. Ссадил в кровь кулаки. Наконец он замер, рыдая и посасывая разбитые костяшки.
Хватит, довольно. Надо набраться сил.
И тут же подумал: «Для чего?»
К восьми часам стало холодать. К десяти охладилась и лужа, в которой он лежал; Кертиса забила дрожь. Он обхватил себя руками и прижал колени к груди.
Все хорошо, главное, не стучать зубами. Я не вынесу этого звука.
В одиннадцать Грюнвальд лег спать. Он лежал в пижаме под вентилятором, смотрел в темноту и улыбался. Впервые за много месяцев ему было так хорошо. Он, конечно, обрадовался, но не сказать, чтобы удивился.
— Приятных снов, сосед.
Грюнвальд закрыл глаза и сладко проспал всю ночь, чего с ним не случалось уже полгода.
В полночь неподалеку от импровизированной камеры Кертиса протяжно взвыл какой-то зверь — скорее всего бродячий пес, но Кертис решил, что это гиена. У него застучали зубы. Звук был именно такой, как он боялся.
Через невыразимо долгое время он уснул.
Очнулся Кертис от мощного озноба, который сотряс все тело. Ноги выбивали чечетку, точно у наркомана, страдающего ломкой. Я заболеваю, надо сходить к врачу. Кости ломит. С этой мыслью он открыл глаза, увидел, где находится, вспомнил вчерашние события и застонал: О-о… нет! НЕТ! О да. Ладно хоть в туалете немного посветлело. Свет шел из круглых отверстий: бледно-розовое утреннее сияние. Скоро оно станет ярче, зной наберет силу, и Кертис опять будет тушиться на пару.
Грюнвальд вернется. За ночь он все обдумал и понял, какую глупость совершил. Он меня выпустит.
Кертис не верил, что так будет, пусть и очень хотел.
Еще ему зверски хотелось отлить, но он дал себе клятву, что не станет мочиться в угол, хотя всюду плавала туалетная бумага и дерьмо. Это все равно что расписаться в собственном бессилии.
«Я расписываюсь в собственном бессилии».
Но нет, еще нет. Да, он изможден, напуган и упал духом, однако в глубине души надежда еще жива. И потом, его хотя бы не тошнит, а это уже хорошо, и за бесконечную ночь Кертис ни разу не поскреб голову гребнем.
И вообще, необязательно мочиться в угол. Можно поднять крышку и пустить струю в бак. Конечно, учитывая теперешнее положение будки, писать придется горизонтально, но его мочевой пузырь так раздулся, что с этим вряд ли возникнут проблемы. Последние капли, правда, упадут на пол…
— Считай, это превратности войны, — сказал Кертис вслух и удивился своему скрипучему смеху.
Раз уж на то пошло, вовсе не обязательно держать сиденье поднятым. «Я способен на большее».
Кертис не мнил себя Геркулесом, но и само сиденье, и обод, прижимающий его к скамье, были пластмассовые: сиденье черное, обод белый. Простая хлипкая дешевка, не надо быть строительным подрядчиком, чтобы это понять. И в отличие от стен никто не укреплял сиденье листовым железом — оторвать его не составило бы труда. Хоть пар немного выпущу.
Он схватил крышку, поднял ее и уже хотел вцепиться в сиденье, как вдруг замер, вглядываясь в круглую дырку и пытаясь сообразить, что же он видит.
Похоже на тонкую полоску света.
Кертис озадаченно смотрел на нее, чувствуя, как внутрь прокрадывается надежда. Нет, она не охватывала его, скорее просачивалась сквозь потную, перемазанную испражнениями кожу. Сперва он подумал, что это флуоресцентная краска или оптический обман. Последнее подозрение окрепло, когда свет начал меркнуть.
Все слабее… слабее… почти пропал.
И тут, не успев исчезнуть, вспыхнул снова. Полоска была такая яркая, что отпечаталась на сетчатке, и Кертис видел ее с закрытыми глазами.
Это солнечный свет. Дно будки обращено на восток, где только что взошло солнце.
Тогда почему он мерк?
— Солнце спряталось за тучу. — Кертис убрал со лба прилипшие волосы. — А потом вышло снова.
Он тщательно проверил эту идею на признаки самообмана, но не обнаружил ни одного.
Прямо перед его глазами сияла тонкая полоска света, пробившегося сквозь щель в дне будки. Или сквозь трещину.
Если забраться внутрь и расширить это сверкающее окно в мир…
Не тешь себя пустыми надеждами.
Чтобы это сделать, придется…
Невозможно. Если ты думал пролезть в бак через дырку, как Алиса в Страну Говночудес, подумай еще. Ты уже не тот худосочный мальчишка, каким был тридцать пять лет назад…
И правда. Но он по-прежнему подтянут — ежедневные велопрогулки не прошли даром — и вполне может протиснуться внутрь. Не так уж это и трудно.
А обратно?
Ну… если он расширит трещину, обратно лезть не придется.
— Предположим, я смогу туда забраться…
Его вдруг охватило приятное волнение, и впервые после приезда в Деркин-Гроув захотелось сблевать. Если сунуть два пальца в рот и…
— Нет, — коротко осадил он себя и одной рукой дернул сиденье в сторону.
Обод затрещал, но не поддался, Кертис схватил его обеими руками; волосы упали обратно на лоб, и он нетерпеливо их смахнул. Потянул снова. Сиденье и обод немного поупирались и вылетели из дыры. Один пластмассовый штырь свалился внутрь, а второй, треснув посередине, покатился по двери, на которой сидел Кертис.
Он отбросил сиденье с крышкой в сторону и заглянул в бак, держась руками за края скамьи. От первой волны едкого воздуха Кертис невольно отпрянул и сморщился. Он думал, что уже принюхался к вони — видимо, нет. Или ее источник был слишком близко. Когда последний раз чистили этот толчок?
Подумай о хорошем. Если его давно не чистили, значит, им давно не пользовались.
Что ж, может быть. Но так ли это хорошо? В дезинфицирующей жидкости на дне бака по-прежнему плавало дерьмо. Его было видно даже в тусклом свете. И потом, как все-таки выбраться обратно? Возможно, это будет нетрудно — если уж влез, то почти наверняка вылезешь, — но Кертис легко мог представить, как застрянет в дыре. Рожденный не из грязи, но из дерьма.
Впрочем, выбора-то нет.
Можно сидеть в будке и убеждать себя, что помощь рано или поздно придет. Прискачет на конях, как в финальной части старого вестерна. А вернее, приедет Паскуда — убедиться, что Кертису по-прежнему… как он сказал?., уютненько в своем маленьком домике. Что-то вроде того.
И тогда Кертис принял решение. Он еще раз заглянул в дыру — черную дыру, испускающую омерзительную вонь, черную дыру с обнадеживающей полоской света. Надежда была слабой, как и этот свет. Итак, сначала надо засунуть правую руку, потом голову. Левую руку держать вдоль тела, пока не протиснешься внутрь по пояс. Затем, когда левая рука освободится…
А если нет? Кертис застрянет, вытянув правую руку вперед; левая будет прижата к телу, а туловище перекроет дыру, перекроет воздух, и он умрет собачьей смертью, под ним будет плескаться дерьмо, а впереди издевательски сверкать полоска света…
Он представил, как кто-нибудь отыщет его застрявшее тело: зад торчит кверху, ноги раскинуты в стороны, на стенах коричневые пятна от предсмертных пинков. Нашедший — к примеру, налоговый агент, которого так ненавидит Паскуда, — пошутит: «Ценную вещь обронил, не иначе».
Смешно, вот только Кертису было не до смеха.
Сколько он уже пялится в этот бак? Часы Кертис оставил в кабинете, рядом с ковриком для мыши, но, судя по затекшим бедрам, уже давно. Да и свет стал заметно ярче. Солнце целиком поднялось над горизонтом, и скоро камера опять превратится в пароварку.
— За дело, — сказал Кертис и ладонями отер пот с лица. — Другого выхода нет.
Тут он опять замешкал. А вдруг в баке змея?
Что, если Паскуда, предугадав возможные действия Кертиса, нарочно сунул туда змею? Медноголовку, к примеру, которая пока сладко спит под слоем прохладного человечьего дерьма. Один укус медноголовки, и Кертис будет умирать долго и мучительно; рука распухнет, температура начнет медленно расти. Укус коралловой змеи приведет к более быстрой, но и более мучительной смерти: сердце рванет вперед, остановится, опять рванет и, наконец, сдастся.
Нет там никаких змей. Может, есть насекомые, но не змеи. Ты же слышал Грюнвальда: он спятил, рехнулся, он не мог такое придумать.
Может, и нет. С безумцами оно так — никогда не знаешь, как карта ляжет. Паскудское Дао, Впрочем, если Кертис не попытает счастья, то медленно умрет в будке. Смерть от змеиного укуса все-таки быстрее и легче.
— Пора, — повторил Кертис, отирая лицо, — пора.
Но лучше умереть наверху, чем застрять в дыре. Такая смерть хуже всего.
— Я не застряну, — сказал он себе. — Смотри, какая здоровая дыра. Ее разработали специально для толстожопых дальнобойщиков, жрущих одни пончики.
Кертис истерически захихикал. Дырка вовсе не казалась ему большой, как раз наоборот: она была крошечной. Впрочем, это только игры воображения, перепуганного насмерть воображения, но легче от этой мысли Кертису не стало.
— За дело, — сказал он. — Другого выхода нет.
Возможно, все будет напрасно… но вряд ли кому-то пришло в голову покрыть железом дно бака. «Решено, лезу».
— Да поможет мне Бог. — Это была его первая молитва за сорок лет. — Господи, помоги мне не застрять!
Он сунул в дыру правую руку, затем голову (прежде глотнув более чистого воздуха снаружи), потом прижал левую к бедру и скользнул внутрь. Левое плечо застряло, но прежде чем Кертис успел запаниковать и податься назад — отчасти он понимал, что это решающий момент, назад пути не будет, — плечо проскочило в дыру, и он оказался по пояс в вонючем баке. Его бедра — узкие, но все же не прозрачные — заткнули отверстие, и внутри было темно, как в могиле. Перед глазами издевательски мерцала полоска света. Точно мираж.
Господи, это ведь не мираж?
Бак был глубиной фута четыре, может, поглубже. Больше автомобильного багажника, но, увы, меньше кузова пикапа. Кертису показалось, что его волосы коснулись дезинфицирующей жидкости, а макушка была в паре дюймов от вонючей жижи. Левая рука все еще прижималась к бедру — на уровне запястья — и никак не проходила. Кертис поерзал из стороны в сторону. Рука осталась на месте. Сбылись его худшие опасения: он застрял. Все-таки застрял. Головой вниз над вонючей чернотой.
В груди вспыхнула паника. Он протянул вперед свободную руку — бездумно, просто так. На секунду свет выхватил из темноты контуры его пальцев. Свет был прямо перед ним. Кертис попробовал его схватить. Первые три пальца в щель не пролезли, а вот мизинец поместился. Он дернул обшивку на себя и почувствовал, как зазубренный край дна — железного или пластмассового, Кертис пока не понял — врезался в кожу и порвал ее. Плевать! Он потянул сильнее.
Бедра проскочили внутрь — словно пробка вылетела из бутылки. Запястье освободилось, но слишком поздно: Кертис не успел выставить руку, чтобы смягчить падение, и рухнул головой в дерьмо.
В ту же секунду Кертис поднялся, отдуваясь и размахивая руками. Нос забило слизью. Он закашлялся и сплюнул — да, вот теперь он действительно взаперти. Туалетная будка казалась ему тесной? Смешно! Будка — это весь Дикий Запад, австралийские степи, туманность Конская Голова, А он променял ее на темное чрево, полное гниющего дерьма.
Кертис вытер лицо и раскинул руки в стороны. Ленты мерзкой жижи слетели с пальцев. Глаза щипало, перед ними все плыло. Он протер их одной рукой, затем другой. Нос был забит. Кертис сунул мизинцы (по одному стекала кровь) в ноздри и как мог их прочистил. Так, теперь хоть дышать можно. Когда он вдохнул, вонь словно прыгнула в горло и вцепилась когтями в желудок. Его туг же вырвало.
Держись, только держись. Иначе все было зря.
Он прислонился it задней стенке и начал глубоко втягивать воздух ртом, но легче от этого не стало. Прямо над ним сиял жемчужный овал света — дыра, в которую он, дурак, только что пролез. Кертиса опять вырвало. Звук был такой, словно злой пес пытался лаять, но ему мешал слишком тесный поводок.
А что, если я не смогу остановиться? Так и буду блевать? Меня скрутит судорога.
Кертис не мог думать — слишком был напуган, — поэтому тело думало за него. Он встал на колени (получилось не сразу, стенки были очень скользкие) и приник ртом к щели в полу. Вспомнилась история, которую им рассказывали в школе: прячась от врагов, индейцы залегали на дно мелкого пруда и дышали сквозь полую тростинку. Ты тоже сможешь. Сможешь, если успокоишься.
Он закрыл глаза и просто дышал. Из трещины шел невероятно приятный воздух. Потихоньку сердце начало униматься.
Ты проберешься обратно. Как влез, так и вылезешь. Вылезти даже проще, потому что…
— …теперь я скользкий, — сказал Кертис и сдавленно рассмеялся, хотя собственный глухой голос до смерти его напугал.
Немного придя в себя, он открыл глаза. Они уже привыкли к темноте бака, и Кертис увидел свои перемазанные дерьмом руки и туалетную бумагу, обмотавшуюся вокруг правого запястья. Он содрал ее и выбросил. Похоже, начинаю привыкать. Человек привыкает к чему угодно. Мысль не самая утешительная.
Кертис посмотрел на щель в полу, пытаясь сообразить, что же он видит. Она напоминала треснувший шов на плохо сшитой одежде. Это и был шов. Дно бака состояло из двух пластмассовых листов, скрепленных шурупами белого цвета, которые сияли в темноте. Белые шурупы? Кертис видел такие впервые. Несколько штук у самого края сломались — получилась трещина. Отходы наверняка выходили наружу и впитывались в землю.
«Натравить бы на тебя защитников природы, Паскуда», — подумал Кертис и ощупал один шуруп слева от трещины. Точно определить было нельзя, но материал скорее напоминал твердый пластик, чем металл. Возможно, тот же самый пластик, из которого был сделан обод сиденья.
Итак. Бак собран из двух частей на каком-нибудь туалетном конвейере в Дефайансе, штат Миссури, Айдахо, или в Уот-Чире, Айова. Шов, точно широкая улыбка, проходит по всему дну и стенкам. Шурупы закручены какой-то особой отверткой, возможно, пневматической, какими раньше в автомастерских ослабляли гайки крепления колеса. Почему же шляпки шурупов изнутри? Все просто: чтобы какой-нибудь хулиган не открыл бак снаружи.
Шурупы шли с промежутком в пару дюймов, а трещина была длиной около шести. Значит, треснуло примерно три шурупа. Почему? Некачественный материал, брак? Да насрать.
— Кстати словечко, — сказал Кертис и опять рассмеялся.
Шурупы слева и справа тоже немного открутились, но Кертис не смог ни отвинтить их до конца, ни отломать, как туалетное сиденье, — не за что было ухватиться. Один справа разболтался сильнее остальных. Если хорошенько постараться, может, он и выскочит. На это уйдет несколько часов, и пальцы наверняка сотрутся в кровь… А толку? Еще два дюйма свободного пространства для дыхания, и все.