Шурупы шли с промежутком в пару дюймов, а трещина была длиной около шести. Значит, треснуло примерно три шурупа. Почему? Некачественный материал, брак? Да насрать.
— Кстати словечко, — сказал Кертис и опять рассмеялся.
Шурупы слева и справа тоже немного открутились, но Кертис не смог ни отвинтить их до конца, ни отломать, как туалетное сиденье, — не за что было ухватиться. Один справа разболтался сильнее остальных. Если хорошенько постараться, может, он и выскочит. На это уйдет несколько часов, и пальцы наверняка сотрутся в кровь… А толку? Еще два дюйма свободного пространства для дыхания, и все.
Остальные шурупы засели намертво. Кертис больше не мог сидеть на коленях, ноги затекли и горели огнем. Он опять прислонился к стенке, положив локти на колени и свесив грязные руки. Посмотрел на яркий овал над головой. Там был рай, только Кертисова доля этого рая стала совсем крошечной. Зато пахло там чуть лучше, чем здесь, и когда ноги окрепнут, он проберется обратно. Незачем сидеть в дерьме, если толку от этого нет. А его, похоже, не было.
На грязную брючину, осмелев от неподвижности Кертиса, взобрался огромный таракан. Кертис хлопнул по нему ладонью, и он исчез.
— Правильно, беги. Почему бы тебе не протиснуться в щелку? Как раз поместишься. — Он убрал волосы со лба, зная, что перемазал его дерьмом. — Нет, тебе тут хорошо. Небось подумал, что умер и попал в рай.
Он решил дать отдых ноющим ногам и вылезти из Страны Говночудес в свой кусочек рая размером с телефонную будку. Оставаться в баке дольше необходимого не хотелось.
Кертис закрыл глаза и попробовал сосредоточиться.
Он увидел цифры на экране своего монитора. Фондовый рынок в Нью-Йорке еще не открылся, стало быть, цифры из-за океана. Индекс Никкей скорее всего. Большинство цифр были зеленые. Славно.
— Металлы и акции промышленных компаний, — сказал Кертис. — И «Такэда фарма», да. Покупать надо их, дураку ясно…
Кертис свернулся калачиком у стенки — осунувшееся лицо в коричневой боевой раскраске, зад почти по бедра в жиже, перемазанные дерьмом руки свисают с подтянутых коленей — и уснул. Ему приснился сон.
Живая Бетси лежала на боку в гостиной, между телевизором и журнальным столиком, уснув рядом с жеваным теннисным мячом, который всегда держала под рукой. Вернее, под лапой.
— Бетс! — сказал Кертис. — Просыпайся и тащи сюда тыкалку!
Она с трудом поднялась — конечно, с трудом, она ведь уже старенькая, — и на ее шее звякнули бирки.
Звякнули бирки.
Бирки.
Кертис проснулся с протянутой рукой — он хотел то ли взять пульт, то ли потрогать свою покойную собаку.
Положив руку обратно на колено, он расплакался. Ничего удивительного, наверняка он начал плакать еще во сне. Бетси умерла, а он сидит в луже с дерьмом. Как тут не расплакаться?
Светлый овал над головой стал заметно ярче. Неужели Кертис так долго спал? Не меньше часа… Бог знает сколько ядовитого воздуха успело попасть в его легкие…
— Ядовитый воздух ведьмакам нипочем.
Тем более сон был очень приятный. Очень правдоподобный. Звяканье бирок и…
— Твою мать!
Кертис запустил руку в карман. Ключ от «веспы», скорее всего выпал, и придется искать его на дне толчка, фильтруя дерьмо в тусклом свете из щели и дырки над головой. Пустяки, главное, ключ при нем. И деньги, хотя ни от денег, ни от зажима толку сейчас не будет. Зажим золотой и дорогой, но слишком толстый. Сам ключ тоже не пригодится, а вот брелок… Всякий раз, глядя на него или слыша его звяканье, Кертис замирал от боли. Бирка Бетси.
Она носила две, но именно эту Кертис снял, когда последний раз прощался с Бетси. Вторая — обязательная — удостоверяла, что собаке сделаны все необходимые прививки. Эта была более личная и напоминала армейский жетон с гравировкой:
БЕТСИ
ХОЗЯИН КЕРТИС ДЖОНСОН
ТЕЛ. 941-555-1964
ФЛОРИДА, ЧЕРЕПАШИЙ ОСТРОВ,
БУЛЬВАР ГАЛФ, 19
Конечно, это не отвертка, но тонкий кусок нержавеющей стали вполне за нее сойдет. Кертис прочел еще одну молитву («Не знаю, как насчет окопов, но в толчках атеистов точно не бывает») и вставил бирку в прорезь на шляпке шурупа — того самого, что немного разболтался.
Он ожидал хотя бы легкого сопротивления, но шуруп открутился почти сразу. От удивления Кертис даже выронил ключ — пришлось искать его на ощупь. Затем опять вставил бирку и дважды провернул. Дальше шуруп можно было открутить руками, что Кертис и сделал — улыбаясь до ушей.
Прежде чем взяться за шуруп слева от трещины — она стала на два дюйма шире, — Кертис дочиста вытер бирку рубашкой (насколько это было возможно; рубашка тоже пропиталась дерьмом и липла к телу) и нежно поцеловал.
— Если не подведешь, повешу тебя в рамочку. — Затем добавил: — Только не подведи, ладно?
Он сунул край бирки в прорезь и провернул. Второй шуруп сидел крепче первого, но… не так уж и крепко. Стоило немного его расслабить, как он открутился почти сам.
— Господи… — Кертис опять заплакал. «Превращаюсь в заправский капающий кран» — подумал он. — Неужели я выберусь отсюда, Бете? Неужели?
Он принялся за следующий шуруп, теперь с правой стороны. Так оно и пошло: один слева, один справа. Слева-справа, слева-справа. Когда рука уставала, Кертис давал ей отдых. Он провел здесь уже сутки и не хотел торопиться. А больше всего не хотелось еще раз выронить ключ. Найти-то он его найдет, места здесь немного, но к чему рисковать?
Слева-справа, слева-справа, слева-справа.
И мало-помалу (на смену утру пришел день, бак прогревался, и вонь стала еще невыносимей) трещина на дне бака увеличилась. Кертис был близок к свободе, однако не спешил. Важно не торопиться, не гнать лошадей. Можно все испортить, да, но дело даже не в этом, а в уязвленном достоинстве и самолюбии. Если же отмести вопросы самооценки, правда остается правдой: тише едешь — дальше будешь.
Слева-справа, слева-справа, слева-справа.
Незадолго до полудня шов на перепачканном грязью дне биотуалета вспух, раскрылся, закрылся и снова вспух. Наконец, щель приоткрылась на все четыре фута своей длины, и в ней мелькнула макушка Кертиса Джонсона. Затем он дал задний ход и открутил еще несколько шурупов: три слева и три справа.
Шов разошелся вновь, и на сей раз грязная коричневая голова стала медленно протискиваться вперед. Щеки и рот растягивались, словно от страшного ускорения, из расцарапанного уха потекла кровь. Кертис оттолкнулся ногами и заорал. Неужели он застрянет теперь, когда наполовину выбрался из бака? Даже в панике он не мог не заметить, какой на улице сладкий воздух: горячий и влажный, вкуснее не бывает.
Освободив плечи, Кертис замер, отдуваясь, и поглядел на смятую пивную банку в десяти футах от его потной, кровоточащей головы. Чудо! Затем оттолкнулся еще раз, подняв голову и рыча. Жилы на шее вспухли, пластик разорвал рубашку на спине, но он этого даже не заметил. Прямо перед ним из земли росла молодая сосенка фута четыре в высоту. Кертис потянулся, схватил тонкий смолистый ствол одной рукой, затем другой. Немного передохнул, чувствуя струйки крови на обоих плечах, и в последний раз оттолкнулся ногами, одновременно подтянувшись к сосне. Кертис боялся, что вырвет ее с корнем, но она выдержала. Ягодицы ожгла резкая боль: штаны порвались и сбились в комок у самых ступней. Чтобы полностью освободить ноги, он вертелся и извивался, пока не скинул кроссовки. Бак наконец выпустил его левую ногу, и Кертис медленно осознал: он свободен.
Перекатившись на спину (из одежды на нем был единственный носок и трусы — резинка лопнула, ткань на заду порвалась, ягодицы сильно кровоточили), он поднял голову, широко распахнутыми глазами посмотрел на голубое небо и заорал. Кричал он, пока не охрип, и только тогда разобрал слова: «Я жив! Жив! Жив!»
Через двадцать минут Кертис встал и поковылял к старому трейлеру, стоявшему на бетонных блоках. В тени трейлера пряталась глубокая лужа. Дверь заперли, но рядом валялось еще несколько блоков, один из которых треснул пополам. Кертис взял половинку и колотил ею замок, пока дверь не распахнулась, выпустив наружу волну горячего спертого воздуха.
Прежде чем войти, Кертис обернулся и взглянул на туалеты по другую сторону дороги, лужи на которой, точно осколки грязного зеркала, отражали голубое небо. Пять будок, три стояли, две лежали дверцей вниз. В одной из них Кертис едва не умер. И хотя он истекал кровью, был почти голый, перемазан дерьмом, в рваных трусах и одном носке, страшные воспоминания показалась ему дурным сном.
Передвижной офис практически пустовал — или его разграбили за пару дней до окончательной остановки строительства. Перегородок не было, только одна длинная комната с письменным столом, двумя стульями и диваном из магазина уцененных товаров. В дальнем конце комнаты стояли коробки с бумагами, маленький холодильник, выключенный из сети, радио и вращающийся стул с запиской, приклеенной к спинке: «Для Джимми».
Дверь в кладовку была распахнута, но перед тем как туда заглянуть, Кертис открыл холодильник. Внутри обнаружились четыре бутылки родниковой воды «Зефир», одна початая. Кертис схватил целую и выпил ее до дна. Она была теплая, но вкус… такая вода, наверное, текла в райских реках. Кертис допил, и у него тотчас схватило живот. Он рванул к двери и выблевал всю воду на ступеньки.
— Видишь, ма, теперь само выходит! — крикнул Кертис.
По его лицу струились слезы. Можно было стошнить водой и на пол заброшенного трейлера, но после того, что случилось, он не хотел находиться в одной комнате с собственной блевотиной.
Больше никогда не буду срать, подумал он. Отныне очищаю желудок праведным способом. Непорочное опорожнение.
Вторую бутылку Кертис выпил медленно, и его не стошнило. Прихлебывая воду, он заглянул в кладовку: в углу валялись грязные штаны и пара таких же грязных футболок. Может, когда-то здесь была стиральная машина с сушилкой, или одежду стирали в другом трейлере, который теперь увезли. Не важно. Главное, на стене висели две спецовки: одна на вешалке, вторая на крючке. Последний комбинезон был большого размера, а вот первый пришелся Кертису почти впору. Он закатал рукава и стал похож на Фермера Джона, заводчика свиней, а никак не на успешного трейдера.
Кертис мог вызвать полицию, но чувствовал, что имеет право на куда более сладкую месть.
— Ведьмаки полицию не вызывают, — сказал он. — Тем более такие пидоры, как я.
Мотороллер стоял на месте, однако Кертис уезжать не собирался. Слишком много людей увидит обляпанного грязью придурка на красной «веспе». Вряд ли кто-нибудь вызовет копов… но смеяться будут. Кертис не хотел, чтобы над ним смеялись, пусть и за спиной.
И потом, он устал. Устал, как никогда.
Кертис лег на диван в трейлере и сунул под голову подушку. Входную дверь он оставил открытой, и внутрь, гладя лицо ароматными пальцами, задувал легкий ветерок. На Кертисе была только спецовка — вонючие трусы и носок он снял.
«Я не чувствую собственной вони. Ну разве не чудо?»
С этой мыслью он крепко заснул. Ему приснилась Бетси: она тащила пульт, весело позвякивая бирками на ошейнике. Он забрал у нее пульт, направил его на телевизор и увидел в окне Паскуду.
Четыре часа спустя Кертис проснулся — мышцы задеревенели, потную кожу зверски щипало. Снаружи рокотал гром: точно по расписанию приближалась дневная гроза. Кертис бочком спустился по ступенькам трейлера — как старик, разбитый артритом. Впрочем, именно так он себя и чувствовал. На улице он сел и посмотрел на темнеющее небо и туалет, из которого выбрался несколько часов назад.
Начался дождь. Кертис снял комбинезон, бросил его обратно в трейлер, чтобы не намочить, и голый стоял под дождем, обратив лицо к небу и широко улыбаясь. Улыбка не сошла с его лица, даже когда неподалеку от Деркин-Гроув ударила молния, и в воздухе запахло озоном.
Кертис чувствовал себя в полной безопасности, и это было чудесно.
Холодный дождь смыл с него большую часть грязи. Кертис медленно пошел в трейлер, обсох и надел комбинезон. С первыми лучами солнца, пробившимися сквозь тающие тучи, он неторопливо поднялся на холм, где стоял его мотороллер. Ключ Кертис держал в правой руке, зажав помятую собачью бирку между указательным и средним пальцем.
«Веспа» не привыкла мокнуть под дождем, но лошадка была что надо и завелась со второй попытки. Кертис оседлал ее — босоногий, с непокрытой головой, этакий веселый дух, — и поехал в сторону Черепашьего острова. Ветер раздувал грязные волосы и комбинезон. Машин навстречу почти не попадалось, и он без проблем пересек главную магистраль. Перед встречей с Грюнвальдом Кертис хотел принять пару таблеток аспирина, в остальном же он чувствовал себя прекрасно, как никогда.
К семи вечера на небе не осталось ни тучки. Примерно через час на пляже собрались бы любители закатов, и Грюнвальд хотел к ним присоединиться. Пока он отмокал в горячей ванне во дворе, потягивая слабый джин с тоником. Перед этим он принял сильное болеутоляющее, зная, что оно поможет ему добраться до пляжа, хотя со вчерашнего дня его не покидало чувство почти сказочного удовлетворения. В болеутоляющих не было нужды. Со временем это наверняка изменится, но сейчас Грюнвальд чувствовал себя великолепно — впервые за много лет. Да, его настиг финансовый крах, но скопленных деньжат хватит до конца жизни. И самое главное, он поквитался с педиком, виновным во всех его несчастьях. «Динь-дон, злая ведьма умерла…»
— Ну, здравствуй, паскуда.
Грюнвальд распахнул глаза. На фоне заходящего солнца возвышался темный силуэт — четкий, словно вырезанный из черной бумаги. Или из траурного крепа. Джонсон? Нет, Джонсон заперт в перевернутом толчке, Джонсон — сортирная мышь, подыхающая или уже подохшая взаперти. Тем более такой модник, как Джонсон, никогда бы не вырядился в фермерские тряпки. Это сон, всего лишь сон. Но…
— Проснулся? Отлично. Мне надо, чтобы ты бодрствовал.
— Джонсон? — Едва слышный шепот. На большее Грюнвальда не хватило. — Это ведь не ты?
Силуэт шевельнулся, и лучи позднего солнца скользнули по расцарапанному лицу гостя. Джонсон. Но что у него в руке?
Кертис увидел, куда смотрит Паскуда, и нарочно повернулся к солнцу. У него в руке был фен. А Грюнвалъд сидел по грудь в воде.
Он подскочил и схватился за стенку ванны, чтобы вылезти, но Джонсон тут же отдавил ему пальцы. Грюнвальд заорал и отдернул руку. Хотя Джонсон был босиком, наступил он со всего размаху.
— Ни с места! Мне нравится, как ты сидишь, — с улыбкой сказал Кертис. — Вчера тебе тоже нравилась моя поза, верно? Я принес подарок. Захватил из дома — ты уж не обижайся, что он подержанный. Всю пидорскую пыль я с него сдул по дороге сюда. Между прочим, я прошел через задний двор. Ты очень кстати выключил ток в изгороди, которая убила мою собаку. Держи.
И он бросил фен в ванну.
Грюнвальд заорал и попытался его поймать, но не успел. Фен бухнулся в воду и пошел на дно, кувыркаясь в водяных струях. Он ударился о тощую ногу Грюнвальда, и тот отпрянул, по-прежнему крича и думая, что его бьет током.
— Спокойно, — сказал Джонсон, все еще улыбаясь. Он отстегнул одну лямку комбинезона, затем другую, и спецовка упала на пол. Под ней Джонсон был голый, на внутренней стороне рук и бедер следы от грязной жижи из бака. В пупке Грюнвальд заметил отвратительный коричневый сгусток. — Он не подключен. И я даже не знаю, работает ли этот фокус с феном в ванной. Хотя, признаться, будь у меня удлинитель, я бы поставил эксперимент.
— Убирайся! — прохрипел Грюнвальд.
— И не подумаю, — ответил Джонсон.
Улыбка не сходила с его лица. Может, он спятил? На его месте Грюнвальд бы точно спятил. Но как он выбрался? Ради всего святого, как?
— Ливень смыл с меня большую часть дерьма, но я все еще грязный. Да ты и сам видишь.
Джонсон выковырял из пупка мерзкий сгусток и, как засохшую соплю, щелчком бросил в ванну. Сгусток приземлился Грюнвальду на щеку. Коричневый и вонючий. Жидкий. Господи, это же дерьмо! Грюнвальд опять заорал, на сей раз от отвращения.
— «Он бьет, он забивает!» — улыбнулся Джонсон. — Не очень-то приятно, а? Вони я больше не чувствую, но смотреть на дерьмо мне надоело. Так что будь добрым соседом, пусти меня в свою ванну.
— Нет! Нет, я не позво…
— Спасибо! — перебил его Джонсон и тут же плюхнулся в воду, подняв брызги.
От него воняло. Грюнвальд забился в противоположный конец ванны (загар на его тощих ногах был похож на чулки серо-коричневого цвета) и перебросил руку через край. Джонсон тут же вцепился ему в шею своими расцарапанными в кровь, но чудовищно сильными пальцами, и потянул Грюнвальда обратно в воду.
— Нет-нет-нет-нет! — с улыбкой произнес Джонсон, подтаскивая его к себе. Маленькие черно-коричневые хлопья заплясали на поверхности воды. — Мы, пидоры, редко купаемся в одиночестве. Ты, конечно, читал об этом в Интернете. А пидоры-ведьмаки? Никогда!
— Пусти!!!
— Может, и пущу. — Однако Джонсон еще крепче сжал Грюнвальда в ужасно непристойных объятиях. От него все еще несло толчком. — Сначала ты должен опробовать позорный стул для пидарасов. Пройти крещение, так сказать. Смыть грехи.
Его улыбка превратилась в ухмылку, а ухмылка — в оскал. Грюнвальд понял, что его убьют. Джонсон утопит его в ванне, и последним, что он увидит перед смертью, будут кусочки дерьма, плавающие в прежде чистой воде.
Кертис надавил Грюнвальду на голые, тощие плечи и погрузил его в воду. Тот брыкался, лягался, редкие седые волосы плавали в воде, а из большого клювоподобного носа поднимались серебристые пузырьки воздуха. Желание утопить старика было очень сильным, и Кертису хватило бы сил. Раньше Грюнвальд, несмотря на возраст, мог уделать его одной левой, но те времена прошли. Паскуда болел. Потому Кертис его и выпустил.