Продажи билетов на этот поединок побили все рекорды. Там были все знаменитости: Джек Николсон, Барбара Стрейзанд, Дон Джонсон, Кирк Дуглас.
На разогреве в раздевалке я так завелся, что, на самом деле, пробил дырку в стене. Иногда я мог превращаться в какого-то зверя. Я мог перерождаться из рационального человека в иррациональное существо в долю секунды. В эти моменты я вспоминал о том, как надо мной издевались, когда я был ребенком, и отбирали у меня деньги. Я вовсе не хотел проломить стену, но колотил но ней я здорово. Я разогревался и знал, что стена была достаточно прочной. Я бил по ней, бац, бац, бац, а затем – бах! И проломил ее.
На этом бое присутствовало не так много моих подружек. Была Робин, а также Сюзетт Чарльз. Я был достаточно смышлен, чтобы пригласить и других девушек в обход своих антрепренеров. У меня было два билета для одного пижона – его дочь была моей девушкой. Другой приятель пришел со своим братом. Я был хитер.
Мой выход был без музыки. Я думал только о бое. Чтобы «зажечь» зрителей, на ринг вышел Али. Он подошел к моему углу. «Сделай его!» – попросил он.
Раздался гонг, и мы начали бой[96]. Я бил Холмса в каждом раунде. Он оказался недостаточно подготовлен и опасался наносить удары. В четвертом раунде я был у канатов, когда рефери сказал: «Брейк!» Как только он это произнес, я выбросил комбинацию из двух ударов, о которой мы говорили с Касом. Бац, бац! – и он упал. Он поднялся, но с трудом. На этот раз достаточно было лишь прикоснуться к нему, я даже не попал ему в подбородок, и он вновь упал. Я рванул вперед, и он стал уклоняться от моих ударов. Мне было очень трудно попасть, потому что у него были длинные руки и он мог блокировать мои удары. Но затем он сделал ошибку, проведя апперкот. Он был у канатов, и – бац! – я отправил его в нокаут. Я хотел помочь ему подняться, но его угол не позволил мне находиться рядом с ним.
Тогда я наклонился и сказал: «Ты – великий боксер. Спасибо».
– Ты тоже великий боксер, но иди нах… й, – ответил он мне.
– Сам иди нах… й, урод, – сказал я.
На пресс-конференции после окончания боя я был весьма сдержан.
– Если бы он был в своей лучшей форме, у меня бы не было никаких шансов, – сказал я.
Я не стал переворачивать новую страницу и в одночасье становиться смиренным, я просто процитировал Фритци Живича, великого чемпиона, который сказал это после того, как он победил Генри Армстронга. Вы должны заметить, что я всегда цитирую своих героев, мне нечего добавить к сказанному ими.
После боя я был счастлив, когда ко мне в раздевалку зашли Барбара Стрейзанд и Дон Джонсон. Мне нравилась Барбара, она была родом из Бруклина.
– Твой нос очень сексуален, Барбара, – сказал я ей.
– Спасибо, Майк, – ответила она.
Можете ли вы представить, чтобы у ребенка в двадцать один год осуществилась мечта – к нему в раздевалку пришла Барбра, трах-тиби-дох, Стрейзанд? Кас всегда говорил мне, что все, что я когда-либо видел по телевизору, вполне может для меня воплотиться в реальность. Включая женщин. Робин была не единственной красивой девушкой, которую я встретил. Я бы хотел, чтобы у меня была такая фантастическая машина: я звоню, по моему заказу мне создают женский образец, запаковывают его в машину и доставляют его мне.
Вот так я начал прибретать новый опыт. Кроме выдающихся боксеров прежних времен, образцом для подражания для меня являлись также крутые еврейские гангстеры. Парни вроде меня, у которых не было яркой индивидуальности, подражали жизни других людей. Если я, читая, узнавал, что Джо Луис любил шампанское, я начинал пить шампанское.
Я наслаждался своей известностью и славой. Увидев красивую девушку, я мог сказать ей: «Эй, иди сюда, давай поговорим. Тебе нравится этот автомобиль?» К примеру, это мог быть «Мерседес». Она отвечала что-нибудь вроде: «Ух, какая красивая машина!»
– Да? Это, действительно, красивая машина?
– О-о, чувак, мне бы хотелось иметь такую! – говорила она.
– А мне бы хотелось иметь тебя. Я думаю, что это справедливый обмен, верно? Пойдем со мной!
Это всегда срабатывало.
Когда у меня не было тренировки, я, проснувшись, открывал бутылку шампанского, заказывал икры, копченой лососины и яичных белков. Со мной в постели была красивая женщина, или две, я ставил на стерео Билли Холидей. Я жил в мире фантазий. Мне никогда не приходилось ждать в очереди, чтобы попасть в ресторан или клуб. Я назначал свидания шикарным моделям, тусовался с завсегдатаями модных курортов. Это был мир, частичкой которого Кас хотел меня видеть. Но он также хотел, чтобы я ненавидел людей в этом мире. Неудивительно, что я был в замешательстве.
Через некоторое время преимущества славы стали отходить на задний план, а масштабы известности стали для меня обузой. Никогда не забуду, как однажды, когда моя профессиональная карьера была в самом начале, я тусовался с Питом Хэмиллом и Хосе Торресом. Пит предложил: «Пойдем погуляем!»
Мы купили мороженое и пошли по Коламбус-авеню.
– Наслаждайся этим сейчас, Майк, – сказал Пит. – Потому что скоро ты уже не сможешь так делать.
Теперь я не мог выйти на улицу без того, чтобы меня не окружила целая толпа. Если я оказывался в клубе до своего поединка, посетители клуба хватали меня на месте преступления.
– Майк, что, мать твою, ты здесь делаешь? – возмущались они. – Мы собираемся увидеть тебя на следующей неделе, ублюдок. И тебе бы лучше победить. В это трудно поверить: ты что, блин, сейчас не на тренировке?
Я мог увидеть красивую девушку и поинтересоваться у парня: «Кто это?»
– Б… дь, Майк, я не знаю, – отвечал парень. – Я не знаю, кто она, но я иду с ней посмотреть поединок. А ты тренируйся, ниггер.
Это было хуже, чем когда я ошивался на улицах Браунсвилла. Ребята там не контролировали своих эмоций, они очень резко реагировали на проявление неуважения. Я как-то стоял там с парнями, и какой-то незнакомец подошел ко мне.
– Эй, как дела, чувак? – спросил он вполне дружелюбно.
Я хотел уже было ответить этому уроду: «А твои как дела?» – но тут вмешался один из моих приятелей:
– Эй, Майк, ты знаешь его?
– Нет.
– А почему тогда ты, мать твою, разговариваешь с ним?
Им не нравилось, когда кто-то подлизывался к другому. Они запросто могли сказать тому, кто подошел к нам: «Пошел нах… й! Оставь его в покое!»
Обитателям Браунсвилла не нравилось, когда вторгались в их пространство. Просто так в районе лучше было не появляться. Но ведь совсем другое дело, когда ты знаменитость. Поэтому я конфликтовал сам с собой, был в разладе со своими собственными инстинктами. Мне это было против шерсти, как говорили в центре реабилитации. Иногда все получалось слишком некрасиво. Не раз, когда я был в плохом настроении, за мной следовал навязчивый поклонник:
– Майк, я люблю тебя. Могу я получить твой автограф?
– Отъ… сь от меня, чертов урод! – отвечал я и надирал ему задницу. Честно говоря, я никогда не думал, что стану знаменитым.
Рассказывая все эти истории, я сам не могу поверить, каким тогда я был грубым невоспитанным чудовищем. Если ты не обрел под собой твердую почву, свалившаяся на тебя слава заставляет тебя чувствовать себя, блин, пустышкой. Плюс ко всему пьянки, девочки – все это сказалось на моих выступлениях. Парни, которых я должен был бы нокаутировать еще в первом раунде, держались и пять раундов, и шесть, а иногда и весь поединок. Безусловно, теоретически кто-то вполне мог быть одновременно и сексуальным тираннозавром, и чемпионом мира. Только на практике надо было добровольно отказаться от какого-то одного из этих званий. Сексом ты можешь заниматься в любом возрасте, но ты не можешь все время быть спортсменом мирового класса. Я, однако, выбрал секс.
Я тогда просто был несчастным человеком. Я не мог постичь, почему кто-то хочет быть со мной. Я сам не захотел бы быть с собой. Думаю, что это моя мать передала мне свою депрессию. Я не знал, что мне еще делать, когда я стал чемпионом. Я хотел только быть похожим на своих старых героев. Меня не беспокоило то, что завтра я мог умереть. Ранее я прочитал книгу об Александре Македонском – он предпочел несколько лет славы жизни в неизвестности. Так к чему мне беспокоиться, что я могу умереть? Разве в своей гребаной жизни мне еще следовало что-то ожидать?
У меня было все, что я хотел, но я не был по-настоящему счастлив. Окружающий мир больше не приносил мне счастья, а как стать счастливым изнутри, я не знал. Как я понял позднее, счастье – это ведь внутренняя работа. Находясь в состоянии такого уныния, безысходности и отчаяния, я сделал последнее, что я должен был бы сделать, – я женился.
Я женился на Робин, потому что она была беременна, а я был взволнован при мысли, что стану отцом. Это была единственная причина. Проблема заключалась в том, что это не Робин сообщила мне, что она беременна, а Джимми Джекобс. Он сам узнал об этом от Рут, матери Робин, которая позвонила ему. В то время я, конечно, не знал, что все это было полной фигней. Робин никогда не была беременна. Это была настолько конфиденциальная информация, что женщина, с которой я спал, не решилась даже сама сообщить мне ее.
В обеих этих женщинах все было фальшиво, запутанно, лживо, низко. Робин рассказывала всем, что она бросила Гарвардскую медицинскую школу для продолжения актерской карьеры, но когда некоторые журналисты проверили этот факт, они обнаружили, что ее имя не числится в списках данного заведения. Меня не волнует, насколько искренне ты утверждаешь, что любишь кого-то, но когда ты лжешь, это всегда вернется к тебе бумерангом. Такими были Робин и ее мать. Люди, втиравшиеся в доверие, мошенницы, полупроститутки. Рут подала в суд на великого Дэйва Уинфилда из нью-йоркской бейсбольной команды «Янки», обвинив его в том, что тот заразил ее герпесом. А когда она поднялась на церемонии окончания колледжа, ее освистали все 129 одноклассников – это о многом говорит.
Я ничего не знал о лжи относительно беременности. Я ничего не знал о вещах такого рода. Я пытался все устроить благородно, но это был полный лохотрон, а я был лохом, чмошником. Может быть, мне следовало быть малым-не-промах, как и остальные черные. Например, как Хосе в «Шоу Мори Повича», когда дамы обвиняют его: «Ты отец этого ребенка?» Я должен был бы ответить, как он: «Не-а, увидимся на шоу Мори». Но я не был тем парнем. Я был парнем, который положил бриллианты ей под подушку, но даже этого оказалось недостаточно, чтобы удовлетворить ее. Поэтому, когда в феврале 1988 года мы были в Чикаго на «матче звезд» Национальной баскетбольной ассоциации, я привел ее в дом священника, которого я знал, и уговорил его прямо на месте сочетать нас браком. Я даже не спросил ее, хочет ли она замуж, это был импульсивный шаг. Она играла в молчанку, поэтому мне пришлось прибегнуть к тактике легкого запугивания, как мне тогда казалось, и она дала свое согласие. Отец Клементс сочетал нас браком в прихожей своего дома, а затем мы пошли в клуб моего приятеля, чтобы отпраздновать это событие.
Когда мы вернулись в Нью-Йорк, Рут, оказывается, уже позвонила Джимми и пригрозила, что, если мы не собираемся немедленно зарегистрироваться законным браком в Нью-Йорке, она намерена отправить нас пожениться в Лас-Вегас. Джимми хотел отложить это, чтобы мы могли подписать брачный договор, но я был по уши влюблен и не беспокоился ни о каком брачном договоре. Итак, мы отправились в ратушу, получили документ и, таким образом, стали состоять в законном браке. Рут сразу же повела речь о том, чтобы подыскать для нас троих подходящий дом. Робин всегда говорила мне, что она неразлучна со своей матерью, но их отношения представляли собой что-то весьма странное. Даже последователи Фрейда подивились бы, изучая их. Они вряд ли смогли бы дать им верное определение. Робин принадлежала не к тому полу, чтобы у нее развился эдипов комплекс. Я думаю, что у нее был хердипов[97] комплекс.
Глава 6
Примерно в это же время я познакомился с легендарным, всемирно известным сутенером и писателем Айсбергом Слимом[98]. Жаль, что я не встретился с ним до того, как я женился на Робин. Он мог бы наставить мою задницу на путь истинный. Однажды вечером я был в одном клубе в Лос-Анджелесе и наткнулся на Леона Айзека Кеннеди[99]. Мы разговорились, и он небрежно упомянул какую-то фразу Айсберга.
– Извини, ты имеешь в виду писателя Айсберга Слима? – спросил я.
И Леон рассказал мне, что Айсберг был его другом. Я никак не мог в это поверить. Я считал Айсберга мифическим персонажем. Он получил это имя, когда сидел в своем любимом баре, кайфуя от «кокса», и кто-то выстрелил в парня рядом с ним. Пуля задела его друга, а затем пробила шляпу Слима. Он даже не вздрогнул, а просто снял шляпу и осмотрел дырки в ней. Его друзья после этого случая решили, что за такую невозмутимость он должен отныне зваться «Айсбергом».
Я сказал Леону, что хотел бы встретиться с Айсбергом. На следующий день он заехал за мной, и мы направились к Айсбергу. Он жил в говенной лачуге в жутком районе Креншоу. Ему было уже за семьдесят, и он жил один. Я проговорил с ним непрерывно около семи часов. Мы обсуждали его жизнь и его книги. Я ожидал, что он будет говорить как неотесанный уличный парень, но он был очень эрудирован и говорил превосходно. Он очень точно подбирал каждое слово. Сначала я решил, что он получил самообразование, когда сидел в тюрьме, что он просто выучил эти слова из словаря. Однако позже я узнал, что он окончил колледж. Он показал мне свои детские и юношеские фотографии, он был очень милым, симпатичным, приятным ребенком. Айсберг представлял собой чрезвычайно интересную личность. Вы никогда бы не подумали, что разговариваете с человеком, настолько погруженным в мир порока.
Первое, что я спросил, – считал ли он себя лучшим сутенером.
– Нет, я далеко не лучший сутенер. Я просто получил образование, умел читать и писать, знал, как подбирать и излагать все эти истории. Но это, пожалуй, и все, что у меня было. Другие же парни были просто извергами, – ответил он.
Он рассказал мне много историй из числа своих похождений, но был уже тот этап в его жизни, когда он перестал гордиться ими. У него были дочери, поэтому по мере того, как он становился старше, он уже больше не мог играть в прежние игры. Но когда он был в расцвете сил, он был весьма жесток со своими девочками. Позже я узнал, что у него была сутенерская палка, которую изобрел его наставник. Он согнул вешалку для одежды, нагревал ее на горячей плите и бил ею своих шлюх. А когда шел дождь, он так наставлял своих девушек: «Суки, вам лучше пройти между каплями дождя и добыть для меня деньги. И не намочить их».
Айсберг не был счастливым, постоянно улыбающимся парнем, он даже не был обрадован, что я приехал навестить его. Очевидно, он полагал, что так и должно было быть. Он был классическим сводником. При взгляде на этих сутенеров на высоких каблуках, в смешных разноцветных костюмах и в прочей фигне на ум приходит сравнение с клоунами, но их самоуверенность заоблачна. Мы не понимаем, как они заставляют своих девушек заниматься тем, чем они занимаются, тут все дело в этой самоуверенности. Мы смеемся над этими ребятами, но одновременно мы им завидуем. Как они добиваются такого контроля: чтобы их женщины делали это, а затем отдавали им полученные за это деньги?
Я продолжал совершать паломнические поездки к Айсбергу. Как-то я даже пригласил его посмотреть мой бой, но это было уже слишком для него. В былые времена у него был безукоризненный вкус в одежде. Он одним из первых начал носить аскотский галстук[100]. Он был первым ниггером с французскими манжетами. Поэтому, как он сказал мне, если бы он выбрался посмотреть бой с моим участием, он должен был бы вылезти из своего старого кожаного костюма, а ему не хотелось делать этого. Он всегда очень строго придерживался своего брэнда, и от него ожидали, что он будет выглядеть вполне определенным образом. «Я должен быть в своих кожаных штанах, а мне сейчас не хочется этого», – сказал он. Я почтительно заметил, что мог бы купить ему все, что он захочет, но он был благородным парнем и отказался от моего предложения.
Однажды я привел к Айсбергу Дона Кинга, Рори и Джона Хорна. Слим был в кровати в пижаме, и мы сидели, как маленькие школьники, у его ног на потрепанном старом диване. Мы отдавали Айсбергу дань уважения. Когда кто-то хотел что-то сказать, он должен был поднять руку: «Разрешите, господин Айсберг?» – и только затем задавал свой вопрос. Высокомерной заднице Дона наверняка было западло поднимать руку, чтобы получить разрешение на вопрос.
Один раз поднял руку я:
– Господин Айсберг, в чем же заключается чертова сутенерская работа? В том, чтобы держать девушку под контролем и заставлять ее делать то, что я хочу, – это и есть сутенерство?
– Нет, это не сутенерство, – ответил Айсберг медленно. – Сутенерство – это когда ты держишь под контролем вообще все, что происходит здесь и сейчас, все составные части этого всего. Я знаю все, что происходит здесь и сейчас. Сутенерство не имеет ничего общего с женщиной. Работа сутенера заключается в том, чтобы вовлечь женщину, втянуть ее, привлечь, а уж дальше она сама знает, что ей надо делать. Она должна вовлечься в это дело и получать от этого удовольствие. Женщины гипнотизируются. Сутенерство оказывает на них гипнотизирующее действие. Дело в том, что девушек не приходится заставлять делать то, что бы ты хотел от них, – они сами знают, что им нужно делать. Они непроизвольно делают это с удовольствием, они привлекаются гипнотизирующим воздействием сутенерства. Все происходит именно так, ты можешь делать с ними все, что угодно. Они приносят тебе деньги, и все складывается в цельную картинку. Когда ты слышишь рассказы об этих молодых парнях, которые что-то там делают и кого-то там избивают, – знай, что все это не так. Женщина сама делает выбор, и все происходит по ее собственному выбору, а не силой.
Мы слушали все это и думали: «Что за х… ня?» Я был вынужден уточнить у Дона, тот ли это парень перед нами, поскольку я принял слова Леона на веру. Но Дон был в той же группе населения, что и я, поэтому он подтвердил, что это был подлинный Айсберг.