– Вы портите людям жизнь. Я сейчас разговариваю с вами, ребята, как последний молокосос. Я должен был бы разбить вам головы. Вот моя жена и теща порезали бы вас на куски. Когда я на ринге, у меня не бывает никаких проблем. Легко забыть проблемы, когда тебя бьют по голове. Дельцы в боксерском бизнесе никуда не годятся. Я думал, что люди, откуда я родом, были преступниками, но эти ребята гораздо большие мошенники, чем парни из моего района. Они не отстаивают моих интересов. Они утверждают, что делают это, но на самом деле это не так. Они говорят: «Я сделал для вас это, а еще вот это», – но это неправда. Что бы они ни делали, они все делают только для себя. Если я что-то и получаю, то они получают еще больший процент.
Где-то в это время я позвонил Шелли Финкелю, одному из немногих нормальных людей в бизнесе бокса:
– Шелли, я чувствую, что готов убить либо Робин, либо Кейтона.
Шелли сразу же позвонил Кейтону и посоветовал ему переговорить со мной и с Робин, однако Кейтон ответил, что это мне следует прийти к нему. Он не мог проявить дружеского участия даже тогда, когда я нуждался в нем.
Робин с матерью с самого начала подставляли меня. В принципе, на меня им было наплевать, но они не отличались терпением и не могли сохранить наш брак. Они просто не дюжили меня. Судя по всему, они рассуждали следующим образом: «Если мы продержимся еще немного, то мы получим деньги, но, боже, этот парень такой чокнутый, мать его!»
Поэтому они приступили к реализации плана «Б».
13 июня, за две недели до моего большого боя со Спинксом, Уолли Мэттьюс из «Ньюсдей» получил звонок от Ольги. Ольга была помощницей Рут, ее рабыня, но позиционировала себя как вице-президент предполагаемой компании Рут. У нее был офис, скажем так. Офис оплачивался основным инвестором данной компании, Дэйвом Уинфилдом. Она получила деньги до того, как подала против него иск за то, что он наградил ее герпесом. Ольга сказала Мэттьюсу, что Рут и Робин подвергаются преследованию в прессе, поэтому она хотела бы восстановить справедливость. Ольга заявила, что я подвергаю физическому насилию обеих: и Рут, и Робин. При этом она подчеркнула, что моей вины в этом нет. Я просто не социализирован, социально не ориентирован. Короче, не готов к жизни в коллективе.
Будучи хорошим репортером, Уолли сказал ей, что ему необходимо записать на пленку чьи-либо высказывания на эту тему. Ольга ответила, что она перезвонит. На следующий день она сообщила, что Рут и Робин не хотели бы ничего говорить под запись, но согласны с тем, чтобы это было опубликовано. Уолли ответил, что этого недостаточно и что ему необходимо на кого-либо сослаться. В тот же вечер Ольга перезвонила и дала ему номер телефона сестры Робин в Португалии, где та участвовала в теннисном турнире. Он позвонил Стефани, и она все подтвердила. Она сказала, что я заявился пьяным на комедийное шоу Робин в Лос-Анджелесе, перебил там софиты, ругался, ударил Робин кулаком в голову. «Он знает, как и куда ударить ее, чтобы не причинить серьезного вреда». Да уж, как будто я какой-нибудь мастер кунг-фу. При этом Стефани добавила, что моей вины в этом нет, поскольку Я ПРОСТО НЕ СОЦИАЛИЗИРОВАН.
У Уолли сложилось впечатление, что его разыгрывают. Ольга и Стефани словно зачитывали один и тот же сценарий. В конечном итоге Рут Безжалостная пригласила его к себе в «офис». Уолли пошел. Было темно и жутко, как на колдовском шабаше. Даже стены были темными. Уинстон, их адвокат и верный пес, тоже был там, и он запретил Уолли записывать что-либо на пленку. Но этот чувак был ловким малым, настоящим хитрым лисом. Он незаметно включил магнитофон, спрятанный в кармане. Рут сказала, что она решила предать все это гласности в связи с деятельностью Кейтона. Она бы хотела, чтобы я понял деловую суть вопроса: необходимо, чтобы Робин, наши дети и я были обеспечены средствами к существованию.
– Ведь я на самом деле полюбила Майка, – сообщила она Уолли. – Несомненно, что он также любит Робин и меня.
Однако, как она утверждала, Кейтон настроил против нее прессу. Кроме того, она получала телефонные звонки с угрозами смерти и непристойными предложениями. Она продолжала в этом духе в течение часа. А затем, ко всеобщему удивлению («Сюрприз! Сюрприз!»), в офисе на шабаше появилась Робин.
– Ой, ма, а я и не знала, что у вас мероприятие. – Чувства переполняли ее. – Я и не знала, что здесь пресса!
Через несколько секунд Робин уже плакала. Да, рыдала она, Майк ударил меня.
– Так это правда? – спросил Уолли.
– Вы не должны ссылаться на меня, это не для записи, – подчеркнула Робин.
Затем, однако, она сказала: «Майк сильно изменился в течение года и пяти месяцев моего знакомства с ним. Я действительно, чувствую, что Майкл НЕ БЫЛ СОЦИАЛИЗИРОВАН. Ему только двадцать один, он молодой парень двадцати одного года».
На следующий день Уолли позвонил мне в Атлантик-Сити, где я тренировался, чтобы узнать мою реакцию на историю, изложенную моей женой и тещей. Он оставил сообщение, и я перезвонил ему.
– Что случилось? Что-нибудь срочное? У меня проблемы? Я в беде?
Я выслушал рассказ Уолли об обвинениях в мой адрес в физическом насилии над Рут и Робин. Конечно же, я отрицал всю эту фигню. Он спросил меня, как я себя чувствую в связи с откровениями членов моей семьи.
– Я чувствую себя великолепно. Вы сейчас открыли мне глаза на многие вещи. Если ты не можешь сказать ничего плохого о человеке, назови его засранцем, а потом скажи, что ты его любишь. В принципе, они рассказали о том, что я никуда не гожусь. Мне это непонятно. Возможно, они не воспринимают меня как мужчину. Понимаете, что я имею в виду? Возможно, я для них не вполне мужчина. Я как-нибудь переживу это. Я всегда найду способ, как пережить это.
Кроме того, Робин пошла на пятичасовую программу новостей местного нью-йоркского телеканала и заявила там, что она обнаружила исчезновение с моих счетов двадцати миллионов долларов. Она также выступила с утверждением, что за ее матерью следили частные детективы и что Кейтон предложил Клементсу пятьдесят «кусков», чтобы помочь нам оформить развод. В завершение она произнесла совершенно невероятную фразу: «И организовал все это Майкл».
Что же, б… дь, мне оставалось делать? Это были грязные, низкие мерзавки. Я думаю, что, помимо моих денег, они обожали еще самих себя и хотели выглядеть значительнее, чем они были на самом деле. Они хотели быть лицом товара, то есть меня.
Статья Уолли должна была занять первую полосу в воскресной газете, а в субботу эти две женщины появились в моем тренировочном лагере. Они не хотели, чтобы я прочитал эти байки прежде, чем они подготовят меня. Они заявили, что их слова исказили. И чмо поверило им.
– Через десять лет Билла уже не станет, он умрет, а я все еще буду со своей женой, – сказал я прессе. – Он пытается сбить нас с толку, представить все в таком виде, будто я не могу контролировать свою жену и будто бы она авантюристка, вышедшая замуж по расчету.
Робин была там и не преминула вставить свои пять копеек:
– Нашу семью пытаются разрушить. Вместо того чтобы интересоваться состоянием дел Майка, некоторые распространяются насчет того, с кем я спала. Это день, когда мы приняли решение относительно Кейтона.
– Он змей, предатель, вероломный и безжалостный, – сказал я.
– С Биллом покончено, – поклялась Робин.
Между тем Рут Безжалостная была процитирована в другой статье: «Я ему заменяю мать, а не менеджера. Я – связующее звено, которое скрепляет мою семью. Если я упаду, то вся семья распадется».
Они были помешанными шлюшками. Между тем Дон скрывался за кулисами, ожидая, чтобы женщины сделали тяжелую работу по устранению Кейтона. А затем уже и сам он мог напасть стервятником. Он сам сказал мне, что женщины настолько самонадеянны, что сами подготовят почву для него. Пока все это происходило, Хосе Торрес также пытался вползти на сцену и поруководить мной. Я действительно был курицей, несущей золотые яйца. Михаэль Фукс из телекомпании HBO назвал меня «кассовым аппаратом в спортивных трусах». В газете «Нью-Йорк пост» я осмеял идею Хосе руководить мной, поэтому он, уволившись, заключил контракт с медиаконцерном «Тайм Уорнер» на написание книги. Он получил аванс 350 000 долларов, что было по тем временам большими деньгами. Четырьмя годами ранее Хосе обещал Касу написать книгу о том, как я превращаюсь в чемпиона. Предполагалось, что Хосе поделит деньги за книгу с Камиллой, но теперь он продавал эту книгу издателю как мою авторизованную биографию.
– Я ненавижу их всех: писателей, промоутеров, менеджеров, кабельное телевидение – всех. Они положили х… й на меня, на мою жену, на моего тренера, на мою тещу, на мою мачеху, на моего сводного брата, на моих голубей, они на все насрали. Их ничего не интересует, кроме доллара, поэтому я не желаю ничего слышать о них. Утверждать, что мы друзья, – это дерьмо, я не хочу никаких таких друзей, нет такой вещи, как личные дружеские отношения. Я могу все бросить, уйти на улицу и продолжать драться, мне не нужен никто, чтобы руководить мной. Для настоящего этапа это уже слишком поздно, я достиг достаточно высокого уровня. Мне нужен лишь тренер. Я уйду на улицу и буду зарабатывать миллион долларов за уличные бои.
Боже, я потерял самообладание, я совсем заплутал. Я говорил о переезде в Монако, в любое место подальше отсюда, где меня бы с радостью приняли. Я давал интервью Джерри Изенбергу, журналисту-ветерану из нью-аркской газеты «Стар-Леджер». Он увидел, в каком я бедственном состоянии, и спросил меня, о чем я размышляю во время утренних пробежек.
– Я размышляю о Касе и некоторых вещах, о которых он мне рассказал, и о том, насколько он был прав по поводу этих вещей. И о том, что его здесь больше нет, чтобы помочь мне. И о некоторых других вещах. И я понимаю, насколько веселее было раньше. В то время не вели речь только о деньгах. Мы все были как одна семья. Мы все были вместе, но затем он внезапно умер, и все стало упираться только в деньги. Деньги, деньги, деньги. А мне не с кем поговорить.
После этого я внезапно уцепился за Изенберга, уткнулся ему в грудь и заревел белугой. Я так рыдал, что Джерри был вынужден пойти к себе в комнату и переменить рубашку.
Но все эти раздражающие моменты заставили меня в еще большей степени сосредоточиться на боксе, где я мог отвлечься от этого дерьма. Во время спарринга я нокаутировал парней направо и налево. Непосредственно перед боем я вернулся в свое обычное состояние. Я сказал репортеру газеты «Бостон глоуб»:
– Я сломаю Спинкса. Я сломаю их всех. Когда я с кем-то дерусь, я хочу прежде всего сломить его волю. Я хочу лишить его мужества. Я хочу вырвать его сердце и показать его ему. Говорят, что это примитивно, что я – просто зверь. Однако те, кто говорит это, платят по пятьсот долларов за то, чтобы увидеть это. Я воин, боец. Если бы я не пошел в бокс, я стал бы нарушителем закона. Такова моя природа.
Полагаю, что такой бравадой я психологически воздействовал на Спинкса.
– Немного страха в твоей жизни – это неплохо, – сказал он на итоговой пресс-конференции перед боем.
Выходя на бой со Спинксом, я был совершенно уверен в своих силах. Но я не видел уважения, которое я заслужил, со стороны обычных людей, которые следили за боксерскими достижениями Спинкса с более давних пор, нежели за моими. Когда я гулял по Нью-Йорку или Лос-Анджелесу как раз перед боем, ко мне подошли парни:
– Спинкс нокаутирует тебя, ниггер. Он надерет тебе задницу.
– Вы под наркотиками? – спросил я. – Вы, должно быть, инопланетяне, если верите в это дерьмо.
Это были просто злопыхатели.
Я слышал, что Роберто Дюран хотел приехать посмотреть этот бой, и меня это взволновало. Я попросил Дона дать ему два билета, чтобы он мог прийти ко мне в раздевалку и встретиться со мной. Но Дюран поступил еще лучше. Он пришел в мой гостиничный номер в день боя. Я был так счастлив встретить своего героя, что был просто уверен, что после этого наверняка одержу победу. Он был со своим другом Луисом де Кубасом, который начал давать мне советы, типа: «Иди вперед и вырубай его, б… дь, сразу после гонга».
– Заткнись, мать твою, – сказал Дюран. – Не спеши, мой мальчик. Используй свой джеб. Просто следуй за ним со своим джебом.
Вечером, когда был намечен бой, люди Спинкса попытались парить мне мозги. Буч Льюис, его менеджер, пришел понаблюдать, как мне забинтовывают руки перед тем, как надеть перчатки.
– Нет-нет, ты должен снять эту перчатку и перебинтовать руку, – потребовал Льюис после того, как Кевин все завершил. – Там на бинте горб.
– Я не буду ничего делать. Пошел нах… й, – ответил я.
– Я тебя не боюсь, – сказал Льюис. – Перебинтуй руку.
– Я – бог, и я не должен ничего делать, – усмехнулся я.
– Нет, ты сделаешь это, бог, – сказал Бутч.
– Пошел нах… й, – вмешался Руни.
В конце концов мы позвали Ларри Хаззарда, комиссара бокса из Нью-Джерси, и Эдди Фитча, тренера Спинкса. Все они одобрили мои бинты.
Но я был разозлен.
Спинкс первым вышел на ринг[104]. Я решил еще немного поковыряться в его мозгах и вышел на ринг под звуки траурной музыки. Я медленно прошел к рингу, глядя на зрителей так, будто собирался поубивать их. Я хотел создать зловещую атмосферу страха. Пока я шел, я полностью ощущал зрителей. Я старался создать для себя имидж убийцы. Одновременно я стремился стать с ними единым целым. Я начал делать свои астральные упражнения, чтобы слиться со зрителями. К моменту, когда я зашел на ринг, мне было достаточно просто поднять руки, чтобы публика начала сходить с ума. Затем я увидел, что энергетика постепенно покидает моего соперника.
Робин поручила Уинстону вручить Кейтону, который сидел в первом ряду, иск. Она надела красное платье с блестками и глубоким вырезом и сидела рядом с Доном. Он, безусловно, очень обрадовался, когда она сообщила ему об иске. На поединке присутствовал также Норман Мейлер, который позже обнародовал следующую интересную мысль: «Тайсон выглядел осунувшимся, не испуганным, не обеспокоенным, но слегка измученным, словно оставалась какая-то проблема, которую он не был в состоянии решить». Норман был прав, однако у меня оставалась больше, чем одна проблема.
Как только я поднялся на ринг и посмотрел на Спинкса, я понял, что побью его. Он не взглянул на меня во время инструктажа. Пока мы ждали гонга, Кевин сказал мне, что он поставил на то, что я нокаутирую Спинкса в первом раунде. Когда прозвучал гонг, я пошел прямо на него. Я преследовал его некоторое время, мы обменивались ударами, и я знал, что он не мог причинить мне боль, я даже не чувствовал его ударов. Где-то через минуту я поймал его у канатов, левой провел апперкот, а правой по корпусу отправил в нокдаун. Впервые за всю свою карьеру Спинкс оказался на полу. Я знал, что бой окончен, потому что я всю неделю отрабатывал со спарринг-партнерами удары по корпусу. А он упал, я думаю, после не самого крепкого удара. Он поднялся, принял стойку на счет «восемь», и мы продолжили. Три секунды спустя он наугад выбросил удар, а я провел апперкот правой, и все закончилось. Я вернулся к себе в угол с руками, вытянутыми вперед, ладонями вверх. Все великие боксеры прежних времен делали так, это был жест, показывающий смирение и покорность. Я считал, что я оставался самым великим.
На пресс-конференции после боя я заявил, что могу побить любого человека в мире и что, насколько я понимаю, этот бой может оказаться моим последним боем. Оба эти заявления я сделал не случайно. У меня, конечно же, не было желания продолжать драться до тех пор, пока все в моей жизни не упорядочится. К тому времени я уже прекрасно понимал, что должен был избавиться от женщин и своей управленческой команды. Мне необходимо было начать все заново.
Мы устроили вечеринку, присутствовали все знаменитости: Сталлоне, Брюс Уиллис, Бриджит Нильсен. Дефилируя по комнате, я вдруг увидел за одним из столов свою сестру Дениз в окружении поклонников. «Мне лучше уйти, – подумал я, – иначе меня поставят в неловкое положение». Я попытался было улизнуть, но тут раздался ее звонкий голос: «Майк!» Я продолжал идти, делая вид, что я ничего не услышал. «Майк! Майк, ты ублюдок, и тебе лучше подойти сюда прямо сейчас». Я подошел к ее столу. «Майк, дай мне диетическую колу. И поскорее!» – велела сестра.
– Да, дорогуша, – ответил я. Некоторые вещи никогда не меняются.
Моя сестра была удивительным человеком. Она постоянно беспокоилась обо мне. Возможно, сейчас она хотела поколотить Робин и Рут Безжалостную, но я был против, чтобы она делала это. Дорогуша была простой женщиной. Она была счастлива встретить таких артистов, как Опра и Натали Коул. И ей хотелось показать им, что она держит меня в узде, поэтому-то она и велела мне добыть ей диетической колы. Люди переговариваются: «Смотрите, вон Железный Майк», – а она командует мной.
Я однажды был в Лос-Анджелесе, позвонила сестра: «Эй, Майк, мне нужен матрас».
– Ладно, я пошлю кого-нибудь, чтобы достать его тебе, – ответил я.
– Ну, я не знаю этих людей. Майк, ты должен сам пойти и достать его.
У моего приятеля Шорти Блэка в Куинсе[105] был небольшой допотопный бар, но моей сестре он представлялся самым значимым явлением в мире. «Сегодня вечером я собираюсь к Шорти», – говорила она мне важно.
Я предлагал ей пойти в «Бентли», или в «Китайский клуб», или в любой модный клуб в городе, но она ограничивалась походом к Шорти.
Я посвятил этот бой Джимми Джекобсу. После этого я должен был, как заведено, посетить могилу Каса. После каждой защиты своего титула я навещал ее с большой бутылкой шампанского и праздновал вместе с Касом. Касу нравилось шампанское. А Руни нравилось ругать меня после этого.
– Прекрати бросать эти проклятые бутылки на могиле Каса, – возмущался он. Каждый раз, когда он видел на могиле бутылку «Дом Периньон», он знал, что это была моя.
После боя со Спинксом ситуация стала еще безумнее. Кейтон негодовал, поскольку был ответчиком по иску. Однако, если судить по газетным статьям, никто не считал, что Джим и Билл поступили неправильно, передав меня один другому, словно я был чьей-то собственностью. Если кого-то предали, то им был я. Когда Джим ушел, я ни в коей мере не желал, чтобы Кейтон был моим менеджером. И если бы Кас был рядом, Кейтон уже давно бы ушел. Кас никогда не любил Кейтона, потому что тот сотрудничал с Международным боксерским советом, а Кас считал эту организацию своим смертельным врагом.