Диомидову он сказал:
— Конечно, мне тоже хочется знать, что это такое. Но я не всезнайка. И потом, эти разговоры не для улицы. Вот мой дом. Прошу! Или пришлите мне повестку…
— Спасибо, — сказал Диомидов. — Я зайду.
…А через час перед дверью с медной табличкой, на которой чернела старомодная каллиграфическая надпись «С.А.Кривоколенов», остановились Маша и Лагутин. Лифт не работал, и они запыхались, поднимаясь бегом по лестнице.
Диомидов к этому времени успел уже уйти. Папа встретил Лагутина не то чтобы неприветливо, но суховато и церемонно. Подал ему руку так, как подают для поцелуя сознающие свое достоинство дамы незнакомым мужчинам. Лагутин руку академика целовать не стал, но пожатия не рассчитал. Старик ойкнул и вскинул бороду.
— Век нынешний и век минувший, — сказал он, морщась, и попросил гостя пройти в комнаты.
Маша фыркнула и пошла переодеваться. Потом что-то зазвенело на кухне.
— Не обращайте внимания, — заметил академик. — Если все, что я слышал от нее, — он кивнул в сторону кухни, — если все это правильно, то вам… э… придется привыкать к некоторым звукам. Жена умерла… э… несколько рано, а я, как вы понимаете, не мог дать дочери соответствующего воспитания.
Лагутин вежливо наклонил голову. Старик с минуту рассматривал его колючим взглядом из-под очков. Разговор не вязался. Лагутин с любопытством разглядывал старую мебель под черное дерево, ужившуюся с тонконогим журнальным столиком, с картиной явно современного толка и с пухлым альбомом, в котором, вероятно, был представлен весь род академика от первого колена.
— Смешение стилей, — сказал старик, заметив заинтересованность Лагутина. — Это она, — кивнул он на столик, — а это я. — Палец академика указал на коробку стенных часов с длинным латунным маятником.
— Сейчас это модно, — вежливо протянул Лагутин.
Надо было о чем-то говорить. И он выбрал, как ему показалось, безобидную тему — стал рассказывать, как они познакомились с Машей.
— На работе, — заметил академик саркастически. — Теперь все знакомятся на работе. И вместе борются за план. Вы тоже боретесь?
Лагутин засмеялся.
— Нет, мы просто работаем. Над одной проблемой.
— Память, — сказал старик. — Знаю. Мучаете кроликов.
Вошла Маша, стала накрывать на стол, прислушиваясь к разговору.
— Мы ставим вопрос шире, — сказал Лагутин. — Если подтвердится наше предположение, человечество получит подарок…
— Занятно, — пробормотал академик. — Человечество любит подарки. И оно, знаете ли, уже получило кое-что. Например, бомбу. А что хотят подарить человечеству молодые люди?
— Его прошлое, — вмешалась в разговор Маша. — Я же говорила тебе, папа.
Академик высказался в том смысле, что он не прочь получить информацию из первоисточника. Он терпеть не может комментаторов. Ему любопытно знать также, где располагается хранилище наследственной памяти, если таковая имеется, и на основании каких фактов уважаемый гипотентант производит свои построения. Лагутин популярно объяснил, что безусловные рефлексы передаются по наследству. Ребенок, только что родившийся, без подсказки находит материнскую грудь — Никто не учит пчелу строить улей. Котенок, появившийся на свет летом, не очень удивляется первому снегу. Лосось, вылупившийся из икринки в реке, уверенно находит дорогу в море. Мы знаем тысячи подобных фактов. Логично предположить, что живой организм хранит не только ту информацию, которую он получает во время жизни, но и ту, которую получали его предки.
— Логика — штука коварная, — заметил академик. — С ней надо аккуратнее обращаться.
— Согласен, — сказал Лагутин. — Но в данном случае логика за нас.
— Однако нет фактов, — сказал академик. — Я имею в виду проявления, так сказать, этой вашей памяти.
— Память лежит очень глубоко, — заключил Лагутин. — Чтобы не мешать организму жить. Что было бы, если бы каждый из нас мог по своей воле вспоминать все, что знали и видели его предки? Эти знания затопили бы человека. Он захлебнулся бы, будучи не в силах отделить ненужное от полезного. И природа поступила очень мудро, зашифровав наследственную память…
— Но факты? — перебил академик.
— Будут, — твердо сказал Лагутин. — Нужно средство, которое помогло бы включить память, вынести ее на поверхность сознания.
— Совсем немного, — улыбнулся академик. — Значит, дело в выключателе. Нажал кнопку — и поехал в каменный век.
— Между прочим, папа, — снова вмешалась Маша, — между прочим, это именно так. И даже кнопка придумана.
— Да, — согласился Лагутин. — По замыслу, памятрон и должен сыграть роль выключателя. Звучит это, правда, несколько примитивно. Хотя, в конце концов, и атомная бомба всего-навсего два куска урана-235. Конечно, если отвлечься… Но мы ведь, насколько я понимаю, не собираемся сейчас рассматривать принцип действия памятрона во всех, так сказать, аспектах.
— Отнюдь, — усмехнулся Кривоколенов. — Пылкость ваша… — Он на секунду задумался. — Пылкость и приверженность ваша меня радуют… Да… Однако, простите старика, меня… э… давно уже смущает некий каверзный вопросец. С тех самых пор, когда дочка ввела меня… э… в курс, что ли, как нынче говорят, так он и засел в голове. Мария Кюри, как вы знаете, обожгла руки, работая с радием… Она… э… не понимала еще, с чем имеет дело… Потом в науку пришли пылкие и приверженные, которые уже понимали… И находились… э… некоторые, кои голыми руками таскали те самые куски урана, про которые вы изволили упомянуть…
— У нас, — сказал Лагутин, — разработана система защиты…
— Не о том я, — перебил академик. — Я просто хочу уяснить, как далеко… э… направлены ваши пылкие устремления?
Лагутин понял наконец, куда клонит старик.
— Об этом, — сказал он, — говорить еще рано. Во всяком случае, если потребуется, то я… — Тут он взглянул на Машу. Она, опустив глаза, теребила уголок скатерти. — То я готов, — закончил он жестко.
Академик задумчиво повертел в пальцах чайную ложечку. Потом аккуратно положил ее на блюдце.
Все трое поняли, что дальше разговаривать на эту тему не имеет смысла.
Прошло несколько дней. Отец по вечерам стал запираться в кабинете: занимался какими-то расчетами. Маша видела, как на краю его стола пухла стопка исписанных листов бумаги. От вопросов академик отмахивался. Только однажды поинтересовался, как идут дела у Лагутина. Маша сказала, что они начали испытывать памятрон. Степан Александрович внимательно выслушал рассказ о странных результатах первых опытов и только покачал головой.
А результаты были и в самом деле странными. «Поле памяти», как его назвал Лагутин, просто убивало крыс. Да еще как! В первые же секунды из животных клочьями лезла шерсть, голая шкура на глазах вздувалась буграми, которые тут же превращались в язвы. Крыса теряла привычные очертания, и через минуту на полу клетки оставался только бесформенный кусок мяса. Лагутин недоумевал. Он не ожидал, что поле, создаваемое памятроном, окажется таким опасным.
— Это страшно, — говорила Маша. — Безобразно и страшно.
Лагутин соглашался, что это страшно, но опыты продолжал. В лабораторию заходили сотрудники, качали головами, цокали языками, но вслух не высказывались. Как-то забрел сюда и Тужилин. После того как он написал статью, в которой раскритиковал идеи Лагутина о наследственной памяти, ученые только церемонно раскланивались при встречах. Говорить о чем-либо не имело смысла, настолько полярны были их взгляды. Теперь же, прослышав о неудачах Лагутина, Тужилин счел необходимым лично засвидетельствовать свое «уважение коллеге», как он выразился, и еще раз напомнить о старом споре.
У Тужилина была безупречная репутация мыслящего ученого. Его работы часто публиковались. На них ссылались молодые сотрудники. К нему за советом и помощью обращались диссертанты. Словом, Тужилин был вполне благополучным человеком. А Лагутин его не любил. Но Тужилину это было безразлично.
Постояв возле клетки с очередной лагутинской жертвой, Тужилин поправил очки и заметил:
— Видите, коллега. Эксперимент еще раз свидетельствует о безнадежности идеи. Нельзя ставить науку с ног на голову… Авторитеты… И что вы хотите от крыс?..
— От крыс я ничего не жду, — рассердился Лагутин.
— Тогда что же? — пожал плечами Тужилин. — Вы бы поделились…
— Все это проще пареной репы, — сказал Лагутин. — Поле должно изменить поведение крысы. Понятно? И я найду режим, в котором это произойдет.
— Значит, вы уверены, что ДНК?..
— Уверен…
— Ну, знаете ли. Мы говорим о доказанном. В ДНК вы ничего не найдете.
— А кто доказал? — возмутился Лагутин. Ему явно не хватало выдержки, и он горячился. — Когда-то божественное происхождение человека считалось тоже доказанным.
— А кто доказал? — возмутился Лагутин. Ему явно не хватало выдержки, и он горячился. — Когда-то божественное происхождение человека считалось тоже доказанным.
— Ну, это, знаете ли…
— Знаю… Инакомыслящих — на костер. Так, кажется, было?
— Исторические параллели, знаете ли, неуместны. Мы живем в другое время.
— Правильно. Статьи пишем. Утверждаем, что нет Бога, а есть условный рефлекс. А ведь, как вы ни бейтесь, цепочка условных рефлексов не даст вам больше того, что имеет.
— Но и вам, коллега, — позволил себе съехидничать Тужилин, — ДНК не дает больше.
— Даст!
Тужилин пожевал губами и выразил свое сожаление. Когда он ушел, Маша сказала, что Лагутин вел себя как мальчишка. Он махнул рукой и объяснил, что с детства не любит вот таких маленьких, чистеньких и благополучных. Они почему-то вызывают отвращение своей безукоризненной ясностью, которая на поверку оказывается рядовой тупостью.
— Не так уж он туп, — заметила Маша. — И можешь быть спокоен, он не зря нанес тебе визит…
— Пускай, — отмахнулся Лагутин. — Ну напишет еще статью.
— А нам запретят опыты.
— Не запретят. Я говорил с людьми, которые смотрят на вещи другими глазами. Тужилин прав в одном: не те нынче времена. Хотя тужилины и в эти времена умудряются процветать.
Потом все пошло своим чередом. Лагутин с утра забирался в лабораторию. Маша приходила несколько позднее. Щелкали тумблеры, тихо гудел памятрон. Крыса погибала. На стол ставилась очередная клетка. И так до поздней ночи. Однажды Маша сказала:
— Все-таки я не понимаю, чего ты добиваешься? Де может ведь наш памятрон превратить крысу в лягушку? Я повторяю тужилинский вопрос: чего ты ждешь от крысы?
— Поведение. Понимаешь, она должна изменить поведение.
— А может, мы вообще ошибаемся?
— Кто его знает, — задумчиво сказал Лагутин. — Честно говоря, я надеюсь, что памятрон способен на большее, чем расплавлять клетки. Но в чем фокус? Что-то мы Делаем неправильно. Это ясно. Вот если получить хоть одну информацию. Пока мы даем клеткам только приказ о перестройке.
— И тебе, между прочим, не дают покоя обезьяны в сельве?
— Это только домыслы. Всего-навсего, — медленно ответил Лагутин. — Но когда я читаю об обезьянах… Видишь ли, мне иногда кажется, что кто-то опередил нас. Возможно, он шел иным путем. А может, тем же, что и мы… Трудно сказать… Достоверно я могу утверждать, что у того человека была иная цель, чем у нас. Мы хотим вернуть людям прошлое, а этот кто-то стремился ввергнуть людей в прошлое. Превратить в фиолетовых обезьян все человечество… Вспомни цепную реакцию распространения этой… нет, не эпидемии. Тут нужно какое-то другое слово, которого пока еще нет в лексиконе. Но не в этом дело… Впрочем, ты ведь знаешь…
— Очень мало мы знаем, — задумчиво откликнулась Маша. — Значит, надо искать режим. А может, надо от крыс отказаться? На собачках. Но я не смогу на собаках. Мне их жалко. И вдруг Тужилин прав? Может быть, молекула ДНК не содержит ничего, кроме программы строительства белка.
— Это было бы грустно, — сказал Лагутин. — Но Тужилин не прав. Я больше чем уверен в этом. Не забывай про обезьян. Кто-то уже сделал то, что делаем мы. И даже больше.
— Твоими бы устами, — вздохнула Маша.
Глава 2 РОДОСЛОВНАЯ БУХВОСТОВА
— Подведем итоги, — сказал Диомидов, когда Беркутов и Ромашов уселись у его стола.
Ромашов снял очки и стал задумчиво протирать стеклышки. Итоги были неутешительными. Он и Беркутов изучали в эти дни жизнь вора, труп которого был найден в яме. Вора звали Петькой Шиловым. Жил он в Замоскворечье со старухой матерью. Нигде не работал. После каждой кражи попадался и из своих двадцати восьми лет в общей сложности десять провел в тюрьмах. Накануне того злополучного дня он вернулся в Москву после очередной отсидки. Ночевал на вокзале, на том самом, который принял поезд, привезший Тужилиных и Ридашева в столицу. Затем след вора обрывался. Ромашову и Беркутову так и не удалось узнать, почему Петька Шилов вдруг оказался в лесу.
— Может, он украл тросточку у этого Ридашева? — предположил Беркутов. — И драпанул в лес.
— Не вижу смысла, — возразил Диомидов. — Вор не дурак, чтобы красть трость. Подумаешь, ценность! Кроме того, если верить Анне Павловне, Ридашев вез трость в чехле от удочек. Не забудьте еще одного обстоятельства: Ридашев довез Тужилиных до дома на такси. Потом поехал дальше. Куда?
— Я нашел вчера того таксиста, — равнодушно сказал Ромашов.
— Все ясно, — резюмировал Диомидов. — Дальше можете не продолжать. Ридашев высадил Тужилиных и вернулся на этом такси обратно на вокзал.
— Правильно, — сказал Ромашов грустно. — Для того чтобы это узнать, не надо было и таксиста искать. Но я его искал, чтобы удостовериться.
— Ну и как? — спросил Диомидов.
— Ридашев больше никуда не заезжал. От Тужилиных он двинулся сразу к вокзалу. Там отпустил машину.
— Тоже правильно, — заметил Диомидов.
— Он мог отпустить машину в любом месте, — вмещался Беркутов.
— Мог, да не отпустил, — сказал Диомидов. — У него не оставалось времени на разъезды. Не забудьте, что с момента прихода поезда из Сосенска до появления ямы в лесу прошло всего два часа. Вот хронометраж. — Диомидов положил на стол бумажку с цифрами. — Тужилины ехали на «Волге». От вокзала до их дома — двадцать минут. Обратно — еще двадцать. Сосчитайте, сколько получилось? Сорок минут. Вычтите их из двух часов. Остается час двадцать. От вокзала до ямы на электричке с учетом расписания поездов — час плюс десять-пятнадцать минут ходьбы пешком. В резерве остается, следовательно, пять-десять минут. Однако мы слишком много времени тратим на обсуждение этого факта.
— Не понимаю, почему вы решили, что он обязательно должен был поехать на вокзал, — наморщил лоб Беркутов.
— О Господи, — простонал Диомидов. — Вор-то ведь был на вокзале. Он был там, когда Ридашев и Тужилины садились в такси. А потом оказался в лесу.
— Что же получается, Федор Петрович? — задал вопрос Ромашов. — Выходит, мы зря старались.
— Да нет, — улыбнулся Диомидов. — Это, — он показал на бумажку, — это я еще после разговора с Тужилиной прикидывал. Подстраховывался. Теперь, когда вы нашли таксиста, хронометраж просто подкрепляет его показания. Они у вас?
Ромашов подал Диомидову листок. Тот прочитал его и спросил:
— Ну так что будем делать дальше?
— Таксист говорит, — сказал Ромашов, — что он высадил пассажира неподалеку от пригородных касс. В машину тут же сели какие-то курортники. И он уехал. А до отправления ближайшей электрички оставалось как раз десять минут…
— Так, — медленно произнес Диомидов. — Значит, десять минут. В эти минуты на вокзале происходит что-то, что соединяет вора с Ридашевым. И они оба оказываются в лесу. Следов машины вокруг лесной поляны нет. Они приехали на электричке. Когда они выходили на поляну, трость была в руках вора. Ридашев оставался позади. Потом выстрел — и… чудеса… Логичная картина?
— Значит, он все-таки украл трость, — обрадованно сказал Беркутов. — Он украл трость, сел в электричку. Ридашев заметил кражу. Милицию звать он по вполне понятным причинам не стал, а за вором последовал. И, нагнав его в безлюдном месте, покончил дело.
— А вы? — обратился Диомидов к Ромашову. — Согласны?
— Что-то тут не так, — усомнился Ромашов. — Шилов только возвратился из тюрьмы. С какой стати он будет красть удочки? Ведь Ридашев прятал трость в чехле от удочек. Даже если предположить, что вор увидел в чехле трость. Вор не дурак. Нет, я с этой версией не согласен.
— И я, — задумчиво заметил Диомидов.
— Может, они были знакомы? — предположил Ромашов. — Смотрите: приходит поезд. Тужилины и Ридашев проходят с перрона к остановке такси. Вор в это время находится на вокзале. Ридашев его замечает. У него в голове возникает какая-то мысль. Проводив Тужилиных, он возвращается на вокзал, отпускает таксиста, находит вора и предлагает ему поездку в лес. Там он вынимает трость из чехла, вручает ее вору и, пропустив Петьку вперед, стреляет.
— Не больно складно, — сказал Диомидов. — Но при этом становится понятным возвращение Ридашева на вокзал. Он торопился и даже не посчитал нужным хотя бы из осторожности сменить такси. Значит, нитку «вор — Ридашев» надо разматывать дальше. Жаль, что у нас нет фотографии сосенского Ридашева. Это бы облегчило дело.
— Есть словесный портрет, — сказал Ромашов. — Кроме того, я видел его и легко могу узнать по описанию.
— Да, — кивнул Диомидов. — Вам будет удобнее. Свяжитесь с МУРом. Они вам помогут установить круг знакомств Шилова. Ну а ваша задача — аккуратно «выпотрошить» этих знакомых. — Диомидов улыбнулся. — Если будет туго, тут же докладывайте мне. Впрочем… Впрочем, докладывайте мне каждый вечер.