— Что ж, у нас есть повод еще раз поздравить именинницу, — сказал Константин Осипович, а Павел спросил, в чем дело, а Константин Осипович заулыбался:
— Как, Юленька не сказала? Она у нас необыкновенно скромный человек. У нее вышла книга.
— Это не совсем так, — торопливо влезла я, — это только мой перевод с английского.
— Вот, пожалуйста, в этом вся Юленька.
Павел взял книгу, а у меня живот прихватило: ох как некстати. На обложке красовался здоровенный детина бандитского вида с автоматом в руках (обложка мне ужасно не нравилась).
— Экстремальная ситуация, — прочитал Павел. — Проблема выживания. Интересно.
Куда уж интересней.
— Бог с ней, с книгой, — сказала я, — давайте лучше выпьем.
И чего это я так разволновалась? Тут я стала Константина Осиповича о работе расспрашивать. Он, кстати, прилетел всего на несколько часов, чтобы меня поздравить, я об этом знала и ценила. Рассказчик он необыкновенный. Он археолог и прекрасный педагог. Я его слушала и за Павлом наблюдала. Сидел он задумчиво, может, слушал внимательно, а может, и не слышал ничего вовсе, не понять. Потом Константин Осипович попросил нас спеть. Юлька за фортепиано села, и мы исполнили несколько романсов. С большим чувством, как говорят в таких случаях. Константин Осипович опять мне руки целовал и все говорил, какая я замечательная, скромная и вообще необыкновенная. Ну и все вроде бы нормально пошло. Выпивали, разговаривали, потанцевали немного. В одиннадцать за Константином Осиповичем машина пришла, мы его проводили, девчонок отправили и в квартиру вернулись. Я быстро со стола убрала, посуду перемыла — и спать.
* * *Утром в кухне обнаружила Павла с моей книгой в руке.
— Интересная книжка, — сказал он.
— Видишь фамилию на обложке? — взъелась я. — Я — только переводчик.
— А что, на английском больше ничего не было, чтоб ты перевести смогла?
— Было предложение. Я согласилась. Ты этих дел не понимаешь, и судить не можешь.
— Конечно. Куда мне. Интересная книжка.
— Ну интересная, и что? Надо полагать, ты мне это неспроста говоришь, и что ты имеешь в виду?
— Ладно, черт с ней, с книжкой. Этот хмырь, он жених, что ли?
— Тебе что за дело?
— Да он тебе в папаши годится.
— Глупость какая. Константин Осипович человек исключительный, он…
— Да понял я, понял… Женатый?
— Он? — удивилась я. — Нет.
— Ясно. На тебе жениться хочет?
— Ты чего привязался? — разозлилась я.
— Да или нет?
— Это не твое дело.
— На кой он тебе черт? Мужичонка плюгавенький, чего с ним делать-то?
— Не смей о нем так говорить, — прорычала я, покидая кухню, Павел за мной побрел.
— Нет, серьезно, он что, тебе нравится?
— Нравится, — не выдержала я.
— Спятила? Разве это мужик?
— По-твоему, мужик — это неандерталец вроде тебя? Я собираюсь всю жизнь детей учить, а не воевать в джунглях. И вообще, чего ты ко мне привязался?
— Жалко мне тебя. Дура. Вроде люди не чужие.
— Ты похмелился, что ли? — удивилась я.
— Я не похмеляюсь. Ты глазами не зыркай. Все я понимаю, книжки там всякие, романсы, свечи, салфетки. Только он чуть получше чучела. И дурак. Приехал за тридевять земель к бабе на день рождения и что привез? Какой-то горшок, на него без слез не взглянешь. Значит, жмот. А если мужик для бабы баксы жмет, значит, она ему как пятая нога ослу.
— Ваша бандитская психология нам известна, детективы смотрим. Только горшку этому лет триста и стоит он таких денег, которые тебе потратить слабо на жену-манекенщицу. А сам ты темный и дикий, и говорить мне с тобой неинтересно.
— Дура ты, — заявил Павел и ушел к телевизору. А я пошла прикинуть, куда можно вазу поставить.
В дверь позвонили. На пороге стоял бывший с букетом.
— Привет, защитник, — сказала я.
— Поздравляю с днем рождения. Хотел зайти вчера, но не решился.
— И правильно, — заметила я, отправляя цветы в мусорное ведро.
— Цветы-то при чем? — вздохнул Валерка.
— Цветы ни при чем. Ты зачем явился?
— Я же сказал.
— Поздравил? До свидания.
Тут Павел возник.
— Привет, мент. Как отпуск?
— Наверное, придется на работу выходить.
— Что так?
— Братва воюет.
— Так братве положено.
— Ну, не скажи. Городок был тихий, пока ты не явился.
— И что теперь в нем такого особенного?
— Боксера убили. Сегодня. Возле собственного подъезда. И охрана не уберегла. Один выстрел из винтовки — и нет Боксера.
Я плюхнулась на табурет и глаза вытаращила. Неужто Боксера тоже мои прибрали? Когда, да и зачем? Быть того не может. Павел хмурился.
— Выходит, Мотя все-таки его достал.
— Достал, достал, — словно радуясь, сказал Валерка, а я облегченно вздохнула: Мотин грех.
— Значит, теперь Мотя весь город под себя подомнет?
— Может, так, а может, нет, — разулыбался Валерка, — ребятишки к Афганцу кинулись, боятся, что Мотя их передушит, Афганец их принял, но предупредил, что война ему без надобности, и кто за убиенного мстить удумает, сам в покойниках окажется.
— Миротворец, — сплюнул Павел.
— Ну, не скажи. Что-то он имеет в виду.
— А ты что в виду имеешь, мент?
— Ничего. В отпуске я.
Валерка повернулся и из квартиры пошел. Павел по комнате вышагивал, мотивчик насвистывая. Я минут пять поскучала, потом к нему полезла:
— Это хорошо или плохо?
— Что?
— То, что Валерка сказал?
— Что вообще за человек твой муж?
— Бывший-то? Правду сказать?
— А то?
— Редкий подлец. И просто так ничего не делает. Просто так у него снега под Новый год не выпросишь.
— Как же ты так с ним лопухнулась?
— Вот так. Бдительность потеряла. Верить Валерке только псих может.
— Да пусть вертится, кому мешает?
— Слушай, а вы когда домой собираетесь? Загостились.
— Ты лучше заткнись.
Я заткнулась. Через полчаса пришел Гиви, мы в это время на кухне чай пили, он взял чашку и говорит:
— Мотя предлагает обсудить наши дела.
Я вскочила и из кухни попятилась.
— Совсем обнаглели, — говорю, — дайте хоть с кухни уйти, ничего я слышать не желаю.
И тут Павел такое сказал, я аж подпрыгнула:
— Кончай тарахтеть. Лучше подумай, как на встречу оружие пронести, — вот прямо так и сказал.
Я чертыхнулась и ушла, дверью хлопнув. И думать стала, ну, сначала так, из интереса, словно кроссворд разгадывала, а потом увлеклась. У меня всегда так.
За обедом Павел взглянул на меня и спрашивает:
— Ну?
Я плечами пожала.
— Как обыскивать будут.
* * *Мишку оставили дома, отправились вчетвером. Подъехали к дому на окраине. Дом как дом. Здесь нас встретили. Витек в машине остался, а мы в холл вошли. Пятеро здоровенных парней в холле выглядели грозно, но были далеко не так хороши. Глазки от пьянства заплывшие, движения замедленные, а расположились так, что одной очередью из автомата можно уложить всех. В общем, впечатления не произвели.
Трое подошли к нам, На мне платье легкое, сантиметров десять выше колен, вырез огромный — грудь наружу. В голову не придет, что под этакой тряпицей можно что-то спрятать. Пистолет был прикреплен к внутренней стороне бедра. Идти не очень удобно, но в жизни бывали моменты и похуже. Только если научно-технический прогресс и сюда шагнул, весь мой маскарад — ерунда сущая. Однако наука отсутствовала. Обыскивали по старинке. Я подбоченясь встала, паренька взглядом мазнула и сказала:
— Руки вымой.
Он меня торопливо обшарил, на груди задержался, ухмыляясь блудливо, и в сторону отступил. Павла и Гиви тоже обыскали и тоже ничего не нашли, да и нечего было искать.
— Пожалуйста, проходите, — сказал парень, такой вежливый, точно и не бандит вовсе, а метрдотель в дорогом ресторане. Мы вошли в комнату, где у окна замерли два здоровяка в одинаковых водолазках, а в креслах за столом сидели Мотя и Афганец. Я и Павел сели, а Гиви за нашей спиной замер, следя за дверью и ребятами у окна.
— А мы все гадаем, — усмехнулся Мотя, — чего ты везде ментовскую жену таскаешь?
— Ты для этого звал? — без улыбки спросил Павел. Усмешка с Мотиного лица исчезла.
— У нас были недоразумения, — через минуту сказал он. — Ты здесь чужой, а у нас своих дел достаточно.
Я сидела, сцепив руки на подлокотниках, словно в кресле у зубного врача, и дрожала мелкой дрожью. Мотя с серым, землистым лицом, красноватыми крысиными глазками и дергающимися руками вызывал тихий ужас. То, что он псих, было ясно без обследования, а чего можно ждать от психа?
— Неприятности — это когда ты меня пристрелить решил? — зло спросил Павел.
Мотя засмеялся, противно так, словно повизгивая.
— Если б решил, ты б сейчас здесь не сидел.
Мне не до их разговоров было, я прикидывала, как пистолет Павлу передать. Помог мне Мотя, он к окну прошел, постоял, на улицу пялясь. Афганец на него смотрел, и здоровячки у окна, потеснившись, тоже вождя разглядывали. Вот я и воспользовалась, в очередной раз поразившись реакции Павла. Мгновение — и оружие у него в кармане. Может быть, Афганец уловил какое-то движение, но вида не подал.
— Я просто не хочу, чтобы ты путался у меня под ногами, — сказал Мотя, а я облегченно вздохнула, но тут же запечалилась: разговор не получался, и, чем он закончится, одному Богу известно. — Поговорить, — это вот его идея, — ткнул Мотя пальцем в Афганца. Тот рассматривал свои руки, спокойно так и как будто равнодушно. Взглянул на нас и начал не спеша:
— Начнем с киллера. Гастролер. Может быть, за тобой приезжал. Может быть?
— Ну, может, — неохотно согласился Павел.
— С братом твоим ни у кого дел не было. Вполне возможно, что таскался он сюда из-за бабы. Скорее всего из-за нее и пулю схлопотал, — сказал и на меня покосился, а я поежилась. — Бабу мы найдем. Если она была, конечно. Где-то они встречались, и кто-то их видел. Работенка хлопотная, нудная, время требует. Я уже говорил, убийцу ты получишь.
— Вопрос, когда?
— Такими делами не хвалятся. Но кто-нибудь где-нибудь обязательно проболтается. И мы узнаем. Отдохни, догуляй, город посмотри. Мы всегда рады помочь хорошему человеку.
— Я так не думаю, — жестко сказал Павел, — я думаю, Мотя убийцу знает и время тянет.
Мотя дернулся, шагнул к столу и сказал зло:
— Щенок наглый, да я тебя… — Он вдруг заткнулся, увидев возле своего живота дуло пистолета, причем парни у окна из-за его спины этого видеть не могли и беспокойства не проявляли.
— Кончай психовать, — поморщился Афганец. Мотя нахмурился и сел, Павел пистолет убрал.
— Ты мне не нужен, — сказал Мотя, — а о твоем брате я знать не знал. Ты попросишь — мы поможем, люди должны помогать друг другу. Но если…
— Грозить друг другу не стоит, — опять вмешался Афганец.
Теперь они говорили вполне мирно, и я понемногу успокаиваться стала.
— Жара, черт ее дери, — сказал Афганец, — скажи своим, пусть пиво принесут.
Вошел парень, поставил на стол бутылки и стаканы. На левой руке у него был браслет, интересней такой, заметный: слоники на цепочке. Он все на столе расставил и хотел уже уходить, тут я колено чуть подняла, вроде хотела сесть поудобнее, и его рука по моей ноге скользнула.
— Руки убери, — прорычала я.
Парень растерянно руками дернул, на Мотю покосился, Тот кивнул, и парень поспешно исчез.
Далее встреча продолжалась в деловой и дружеской обстановке и закончилась минут через десять.
* * *В машине Павел сидел угрюмый, Гиви молчал, а я молчать не могла, долгое напряжение сказалось, слова из меня как горох посыпались.
— Я знаю, ты сейчас скажешь «заткнись», и я, конечно, заткнусь, и меня никто слушать не собирается, но все-таки скажу: Мотя жулит. Какую-то пакость задумал. Верить ему нельзя. Он психопат и может сделать что угодно, просто потому, что солнце ярко светит. Ты заметил, какие у него руки? Пальцы толстые, как сосиски, и шевелятся, шевелятся, как тараканы в банке. Разве можно верить человеку с такими руками? — Я запнулась на слове: Павел сидел и озадаченно рассматривал свои руки.
* * *Мы вернулись на турбазу, против чего я не возражала: соседи и так смотрели с недоумением. Поднявшись утром, я в доме никого не обнаружила и испугалась. Видно, и у меня горячка началась, но когда кто-то из моих бандитов рядом, как-то спокойнее. Мотя из головы не шел. Чтобы придать себе бодрости, я под душ встала и даже спела что-то, а когда к двери повернулась, охнула: была она открыта, прислонясь к косяку, стоял Павел и меня разглядывал. А я так перепугалась, что совсем голову потеряла, заорала, схватила полотенце и стала его хлестать по плечам. Он хохочет, руками машет, бросился от меня, а я за ним.
— Ладно, сдаюсь, — сказал весело. И тут я сообразила, что опять не дело сделала, торопливо в полотенце завернулась и сказала сердито:
— Подглядывать в ванной, гнусность какая, не ожидала.
— Ладно, не злись. Ну, захотелось, каюсь, живой человек. А ты ничего.
— Пошел к черту, — рассвирепела я и в ванную бросилась. Оделась торопливо, но выходить долго боялась. Павел за столом сидел и меня, как видно, ждал.
— А ты отважная, — сказал смеясь.
— Будешь приставать, сбегу. У тебя жена манекенщица, или забыл?
— Да нет, помню. Что жена? Дылда тощая, в башке одни тряпки, что я, что другой, лишь бы баксы.
— Что это ты разоткровенничался? — насторожилась я. — Или на жалость давишь? Так я не пожалею. Сам выбирал, значит, тебе такая и нужна.
— Правильно мыслишь. А тебе, значит, этот хмырь нужен?
— Я о твоей жене не высказываюсь, и ты не смей.
— Все ж таки ты баба чудная, с первого раза не поймешь.
— И понимать нечего. Ты — мужчина, я — женщина, пугать меня — свинство страшное, приставать — того хуже, потому что с таким бугаем, как ты, мне не справиться, а терпеть противно.
— Чем же я так противен?
— Ты к словам не цепляйся. Мужик ты умный и понял все, что я сказать хотела.
— Неужто правда своего хмыря любишь?
— Конечно, люблю. Он человек хороший, добрый, серьезный. И Роланду будет хорошим отцом, а мальчику отец необходим, особенно в таком возрасте.
— Ага, будете вместе книжки разглядывать, романсы слушать и помидоры на даче сажать.
— Дачи пока нет, но обязательно купим. Скажи-ка лучше, что делать будем? — решила я сменить тему.
— А ничего. Ждать.
— Долго?
— Как получится, — обсуждать со мной свои планы Павел явно не спешил, ну и я приставать не стала.
* * *Ночь была звездная, душная. Я хотела окно открыть, да рама приколочена здоровенными гвоздями. Павел, конечно, об этом знал, потому и не беспокоился. Ухмыляясь, я взяла полотенце: хорошая ночь для купания. Озеро тут рядом. Вышла из комнаты, стараясь дверью не скрипеть. Ступала я осторожно, свет нигде не включала. В холле мелькнула тень, и Мишка спросил:
— Куда это ты собралась?
Значит, я не ошиблась, меня сторожили, и сторожем сегодня был Мишка. В принципе это не имело значения, но для меня Мишка предпочтительней.
— О Господи, — сказала я, останавливаясь, — напугал-то как.
— Ты мне зубы не заговаривай, куда намылилась?
— Как куда? — удивилась я, демонстрируя полотенце. — Купаться.
— Серьезно? — ухмыльнулся он. Конечно, Мишка мог разбудить Павла или просто загнать меня назад в комнату, но я надеялась, что его глупости хватит на другое, потому в атаку пошла.
— А что, нельзя? Духота, уснуть не могу.
Мишка хмыкнул глумливо и ко мне полез.
— Чего ж ты меня не позвала?
— Придурок ненормальный, — запаниковала я, пытаясь вырваться.
— Чего орешь, дура?
— Я сейчас не так заору, — сказала я, сбрасывая его руки.
— Под Павла стелешься, — презрительно фыркнул Мишка.
— Дурак, — взвизгнула я, все-таки вырвалась и заныла:
— Чего привязался, что мне, искупаться нельзя?
Вот тут бы ему отпустить меня да пойти к Павлу, только мозги у Мишки были в штанах. Он покосился на дверь Павловой комнаты и сказал:
— Что ж, пойдем, искупаемся.
— Тебе нельзя боевой пост покидать, — съязвила я.
— Тебя спросить забыл. Идем.
— Никуда я с тобой не пойду.
— Все девочку строишь?
— Если ты меня хоть пальцем тронешь, все Павлу расскажу: и про водку, и про купание, и про боевой пост.
— Зубов много?
Я резко развернулась и пошла в свою комнату. Там побродила немного, хотела почитать, свет включила, но сразу выключила. И на цыпочках к двери подошла. Тихо. Дверь бесшумно открыла и на цыпочках вышла в холл. Мишки нигде не наблюдалось. Входная дверь была открыта, это озадачило, но не надолго: Мишка сидел на крыльце и курил.
— Черт надоедливый, — сказала я. — Пойдем. Будешь приставать, ей-богу нажалуюсь.
Ну, мы и пошли. Озеро метрах в тридцати от нашего дома, спустились по тропинке к плакучей иве, и я сказала:
— Так, мальчики налево, девочки направо.
Мишка хмыкнул, а я пошла дальше по тропинке, разделась, повесила одежду на ветку и осторожно в воду вошла. Вода была как парное молоко. Тут луна показалась, звезды по-особенному вспыхнули, я ахнула и поплыла, стараясь не нарушать тишину, и про себя шептала: «Господи, какая красота».
Доплыла до середины озера и назад вернулась. И только тогда про Мишку вспомнила. Его нигде не было видно. Я насторожилась, постояла в воде возле берега, прислушиваясь. Ни звука.
— Мишка, — позвала.
Тишина. Куда он делся? В дом вернулся? Не похоже на него. Тут на меня вдруг такой страх напал, я из воды выскочила, одежду схватила и сломя голову к дому бросилась. На крыльце никого не было, дверь отперта. Я в холл вошла и свет включила. Никого.
— Мишка, — позвала возле двери в его комнату. Тишина. Я дверь толкнула, она открылась, в комнате было темно, но и так ясно: никого.
Я вышла на крыльцо, тревожно вглядываясь в темноту. Все было тихо. Ждала я минут сорок, может, больше. Озябла и в дом вернулась. Дверь заперла. Придет, пусть выкручивается, как хочет, придурок. В своей комнате переоделась и легла. Но сон не шел, я все прислушивалась, было тихо, как в могиле. Потом я все-таки уснула, проснулась в шесть. Вскочила и в холл вышла. Дверь была заперта, Мишкина комната пуста. Тут я здорово испугалась. Надо было срочно что-то решать. Потоптавшись минут десять, я постучала в дверь комнаты Павла и вошла. Он спал, лежа на животе, свесив руку до пола, я его за эту руку подергала, и он проснулся.