Полет
Через пятнадцать минут Егоров сообщил, что вертолет сейчас вылетит и опустится на лед недалеко от пристани. Через пять минут Зеленин уже шагал по темной улице поселка. Снег скрипел под его ногами. Мелкая россыпь звезд усеяла небо. Многоцветные кольца окружали усеченный круг луны.
Зеленин шел за Дашей. Одному трудно будет оперировать.
В это время в Дашином доме происходила весьма важная церемония. Церемония сватовства. Вокруг стола сидели Дашина мать, Федор Бугров и два свата. Вчера Бугров сорвался. Он подстерег Дашу, когда она возвращалась из кино, пошел рядом. «Дашка, — говорил он, — пропал я совсем. Люблю. Пожалей. У меня много денег. Все твое будет. Хозяйство заведем». — «Оставьте, — отвечала Даша, — я не хочу иметь с вами ничего общего». Тогда Бугрову пришла в голову безумная мысль: посватать ее законно, по старому обряду. В сваты он взял Сергея Сидоровича Полякова, своего дядю с материнской стороны, и безответного мужичка Луконю, сторожа пристанских складов. Для верности сам пошел вместе с ними, хотя это и было нарушением обычаев. Решил подействовать на Дашину мать смирением и добротностью одежд. Сейчас они все сидели вокруг стола и, как положено, для начала вели околичный разговор. Дашиной матери очень все это было не по душе. Она и в мыслях не допускала отдать дочь за «охальника Федьку».
Проще всего было бы указать непрошеным гостям на дверь, но вековое уважение к важнейшему обряду мешало ей это сделать. Какие-никакие, а все же первые сваты. Поджав губы, она бросала сердитые, но со скрытой смешинкой взгляды на ширму. За ней сидела Даша и демонстративно со злостью крутила патефон.
летел с пластинки голос, полный вечерней девчачьей тоски.
Даша уронила голову на руки. В этот миг ей показалось, что она действительно полюбила смешного долговязика Сашу Зеленина, что жизни больше нет, а дальше пойдет навеки только жалкое прозябание.
Кто-то бухнул в дверь, застучали торопливые шажки матери, послышался глуховатый басок:
— Дарья Ивановна дома? Простите, срочный случай. Операция. Нужно лететь на Шум-озеро.
Даша выскочила из-за ширмы и сжала пальцы в кулаки. В дверях стоял Зеленин, но глядел он не на нее, а на Федьку. Несколько секунд в мирной комнате под оранжевым абажуром все было недвижимо. Только трассирующие полеты взглядов пересекали теплый воздух. Чувствовалось, что сейчас все полетит к чертям. Федька начал медленно подниматься со стула.
Зеленин тоже медленно, безотчетно спускал с плеча сумку.
— Я сейчас, Александр Дмитриевич! — отчаянно воскликнула Даша и кинулась в спальню между столом и дверью, словно пытаясь рассечь тяжелую волну ненависти.
Бугров швырнул в сторону стул.
— Выйдем отсюда, — сказал Зеленин. Никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах он не отступит перед Бугровым. Что бы ни было.
— Падло! — прошептал еле слышно Федька, и по искре, мелькнувшей в глазах, видно было, что он даже доволен создавшейся ситуацией.
Вдруг Сергей Сидорович грузно насел на него сзади. Даша выбежала уже в валенках, полушубке и шапке-ушанке и потянула Зеленина за руку:
— Пойдемте! Да пойдемте же!
Достойно ли покинуть поле боя сейчас, когда противник бессилен?
— Ведь нас же больной ждет, Александр Дмитриевич!
Не торопясь Зеленин вышел. За ним выскочила Даша. Опомнившись, она сразу почувствовала, что в ночном безмолвии Круглогорья сегодня есть что-то необычное. Слышался дальний, но отчетливый шум.
— Это за нами, — сказал Зеленин. — Вертолет.
Девушка ахнула:
— Вертолет?!
— Ну конечно, — с напускным спокойствием ответил Зеленин, — дело-то ведь крайне срочное.
Они побежали к озеру по тропинке через огороды. Перевалились через плетень и, увязая в снежной целине, спустились на лед.
А в это время Бугров молча боролся со своим дядей. Наконец он стряхнул его и отбросил в угол. Дашина мать встала в дверях со щеткой.
— Не подходи, ирод, порешу!
Бугров вырвал щетку, сломал ее о колено и, обведя взглядом комнату, сказал раздельно:
— Все. Привет, граждане.
Ринулся вон. С крыльца увидел на озере две фигурки. Лед местами был оголен от снега и мертвенно серебрился под луной. В этом слабом блеске неподвижно стояли двое. Федька перемахнул через плетень, помчался к обрыву, остановился на самом краю, проверил за голенищем нож, поднял голову — и остолбенел.
В небе в густой темной синеве быстро двигалось какое-то инородное тело. Он не сразу сообразил, что это вертолет.
Зеленин и Даша уже не помнили о Федьке. За несколько минут они очутились страшно далеко от него, в особом ночном мире, где действуют только люди, идущие на помощь. В необозримую даль уходило ледяное пространство.
Зеленину на миг показалось, что они стоят на белом песке на дне океана, в какой-то Маракотовой бездне.
Вертолет уже висел над ними, трепеща винтами, как диковинная глубоководная рыба. Потом он пошел прямо вниз и раскорячился на снегу своими тремя колесиками. Открылась дверца, из нее махнула громадная лапа.
У пилота были южные глаза и круглые щеки. Ясно, что, знакомясь в другой обстановке, парень неминуемо разразился бы шуточками. В тесной кабинке пришлось прижаться друг к другу, и Александр даже забросил руку за плечи девушки. Пилот захлопнул дверцу. Взревел мотор — машина вертикально пошла вверх. Ощущение было настолько необычным, что Зеленин закрыл глаза. С закрытыми глазами он вспомнил, что нечто подобное, такие взмывания вверх уже происходили с ним раньше, в детских снах.
Вертолет перешел на горизонтальный полет.
— Ой, вот наш дом! — воскликнула Даша. — И кто-то стоит на обрыве. Мама, наверно.
Не будь в кабине так тесно, Даша, безусловно, вся бы извертелась.
Она первый раз в жизни поднялась в воздух, да еще на вертолете!
Она то взглядывала сияющими, благодарными глазами на спутников, то восторженно смотрела вниз, на снежные бугорки крыш, и вдаль, на огни Стеклянного мыса.
— Какая красивая у нас земля! — эти слова вырвались у нее как вздох.
Правда, красиво.
Темные массивы леса клиньями, полукружиями, островками окружали ледяной простор, посылающий в небо лунные лучики.
— Какой марки машина? — заорал Зеленин пилоту. Узнать это было совершенно необходимо, чтобы в письмах небрежно сообщить: «Летаю на вертолетах марки…»
— «МИ-один», — ответил пилот. Он снял рукавицу, почесал за ухом, вытащил папироску, закурил и углубился в карту.
Может быть, он чуть-чуть рисовался, а может быть, нисколько, но, так или иначе, его будничные движения подействовали на Зеленина. До чего же странное существо человек! Каких-нибудь шестьдесят лет назад только самым дерзким мечтателям приходила идея взлететь в воздух с помощью мотора. Дед этого пилота, вероятно, сидел на арбе, цукал волов и так же вот почесывался. А внук его, может быть, почесываясь, будет высматривать посадочную площадку на Луне.
Двадцатый век! Сидим внутри вибрирующей железяки, под ногами пустота, а попробуй кому-нибудь сказать о невероятности происходящего — засмеют.
Через двадцать минут, когда уже утихли Дашины восторги и улеглось зеленинское возбуждение, пилот громко сказал:
— Вот, между прочим, эта хата.
Зеленин заглянул вниз и увидел маленькое светлое пятно огорода и двухскатную крышу. Он с сомнением посмотрел на пилота:
— Сядете тут?
— Даже не знаю. Снег глубокий и деревья — чего доброго, винт поломаю, — сказал пилот. — Что ж, надо попробовать.
В кинохронике Зеленин видел, как спускались из вертолета по веревочной лестнице. У него даже захватило дух от восторга.
— Может быть, мы по веревочной лесенке спустимся?
Теперь уже пилот взглянул на него с сомнением:
— А девушка как же?
— Подумаешь! — воскликнула Даша. — Я тоже смогу. Ну, валяйте! — Пилот повеселел и пошел на снижение.
Вертолет повис метрах в двадцати над землей. Казалось, можно дотронуться до верхушек елей. Открыли дверцу. Тугой морозный воздух ударил в лицо. Пилот, встав на колени, пошарил на дне и выбросил за борт лестницу. Стараясь не смотреть вниз, Зеленин завязал тесемки малахая и протянул руку пилоту;
— Ну, пока. Спасибо, товарищ.
— Чего там. Счастливо.
«Абсолютно не страшно», — думал Зеленин, болтаясь в воздухе и щупая ногой пустоту.
Последняя ступенька плясала метрах в пяти над землей. Он разжал руки и сразу же врезался по грудь в снег.
Могучий рокот и свист стоял над лесом. Зеленин поднял голову. Сверху бесформенным кулечком быстро катилась Даша. Она упала чуть ли не на шею Зеленину. Оба весело забарахтались в снегу. Отменное приключение!
Лешка Максимов просто окочурился бы от зависти.
— Ну, — сказал Зеленин, — что же, поползем теперь до дома?
— Смотрите, — толкнула его Даша, — вон жена лесника.
От дома, ожесточенно махая лопатой, двигалась к ним темная фигура.
Ночью в лесу
— Ну вот, пока все, — сказал Зеленин, стягивая шелк на последнем шве. — Утром увезем в больницу и там проведем второй этап.
— Жить-то будет кормилец? — глухо спросила из угла женщина.
Зеленин вздрогнул и посмотрел на нее. Сколько извечного, даже первобытного было в этом простом слове «кормилец»! Видно, и сейчас, в век вертолета и пенициллина, во всех без исключения женщинах живет древний страх перед потерей мужчины, кормильца, водителя малого человеческого отряда — семьи.
Неважно, кто он, банковский служащий, судья по футболу или охотник-лесник.
Зеленин смотрел на женщину и молчал. Она подола ближе к столу, на котором лежал ее муж.
— Будет жить! — убежденно воскликнула Даша. Они перенесли тяжеленное тело лесника со стола и уложили его на кровати в соседней комнате.
Лесничиха собрала ужин. Громадная сковорода с жареным мясом, графин настойки, банка консервированного компота. Аппетит волчий. Даша и Зеленин набросились на еду.
Они ели и вели себя, как люди, довольные своим трудом, прожитым днем, и друг другом, и всем миром. С набитыми ртами они переглядывались и вспоминали, как прыгали с вертолета в сугроб. Лесничиха, подпершись, смотрела на них.
— Дай вам бог счастья! — вдруг сказала она. Даша быстро взглянула на Александра и покраснела.
Зеленин только спустя минуту понял особый смысл сказанной лесничихой фразы. Женщина, видя их смущение, смутилась сама.
— Ндравится медвежатинка-то? — спросила она. Зеленин поперхнулся.
— Как? — воскликнул он. — Так это… Может быть, это тот самый? — Он неловко поежился от своей мрачной шутки.
— Он самый и есть, — вздохнула лесничиха. — Виктор Петрович его ножом закончил.
После ужина Зеленин сел на кушетку, закурил и стал наблюдать, как ходят в длинной клетке взволнованные куры. Ему было чертовски приятно. Он наслаждался простотой и ясностью этой ночи.
Хороший труд, хорошая еда, хорошая усталость и сигарета.
Вошла Даша.
— Александр Дмитриевич, я ввела ему камфару. Сейчас лягу спать.
— Даша, — сказал он.
— Что?
Она стояла перед ним золотистая, румяная и пушистая, с переброшенной на грудь косой. Коса была настолько толстой, что ее переплетения напомнили Зеленину булку-халу. В колеблющемся свете керосиновой лампы лицо девушки казалось совсем детским.
— Может быть, вы посидите со мной?
Она подошла и села рядом на кушетку. Как все просто и прекрасно в жизни: лететь на вертолетах, оперировать людей, пить настойку, любоваться красивыми девушками! Целовать красивых девушек. Даша резко встала и посмотрела исподлобья. Повернулась, ушла.
Зеленин подошел вплотную к окну. Искрился снег, искрилось небо. Вот лес — это действительно мрак, это ночь. Лес кругом. По лесу бродят волки, медведи, охотники. Люди дерутся с дикими зверями. Потом кто-нибудь кого-нибудь ест. А кто-нибудь стонет один в лесу. Но в небе летят вертолеты. Летят на помощь врачи и сестры, хорошие друзья, понимающие друг друга.
Это ночь, наполненная жизнью. Такие ночи не забываются.
Они остаются в памяти и освещают прошлое, как фонари.
Хочется спать.
ГЛАВА VIII Иди, иди…
С окончанием навигации открылись новые пути — пешеходные тропинки, проложенные по льду. В солнечный день на такой тропе радостно и чуть-чуть страшновато. Такого блеска ты не видел никогда. Вокруг ослепительно-серебряный снег, ослепительно-золотое солнце, ослепительно-голубое небо. Но вот ты ступаешь там, где работал ветер. Скользишь по матовому стеклу, под которым угрожающая глубина, какие-то смутные очертания. Скользишь, подавляешь тревогу и радуешься, что ты на поверхности, в солнечном мире, что тебе хочется петь, что каждый зимний день приближает весну. Зато ночью и в непогоду, в слепящем снежном потоке кажется, что все черти морского дна, вся нечисть выбралась из коряг и студенистого ила, воет и поджидает твой неверный шаг. Замечаешь, как мало стало огней, как пустынны причалы; глядя на застывшие портальные краны, понимаешь древнюю печаль ящеров в ледниковый период. Ты одинок в центре бешеной снежной спирали. Зачем тебе куда-то идти, качаясь и скользя, зачем тебе о чем-то мечтать, зачем гнать тоску? Разве есть в мире что-то, кроме тебя и метели? Разве существуют друзья, теплый свет из окон, телефон, говорящий голосом любимой, и сама любимая? Разве есть в мире столовые, пароходы, библиотеки и операционные, книги и фильмы, вино, волейбольные мячи, телевизоры, песни, весна, счастье? Есть только холод, тоска и вой. Зачем же ты идешь? Звери сворачиваются в клубок, скулят, и слабо защищаются, и готовятся подохнуть. А ты идешь, потому что ты человек, потому что пурге не выбить из тебя уверенности в том, что все перечисленное существует, потому что ты знаешь, что снова будет солнце. Неважно, сколько ты идешь по льду — полчаса или тридцать дней, неважно куда — на свидание с любимой или к Южному полюсу. Важно, что ты идешь. Солнечный день и ненастье. День и ночь. Уныние и надежда. А ты все идешь и идешь.
В отделе шел обычный трудовой процесс: стучали пишущие машинки, звонили телефоны, кричали и смеялись сотрудники. В коридоре стоял Владька и курил. Максимов подошел к нему:
— Ну, чем порадуешь?
— А! Все то же. Был в управлении. В клинику не отпускают. Приказали продолжать освоение гигиенических установок. «Вы оцените это в плавании, доктор Карпов».
После закрытия навигации Максимова перевели с карантинной станции в коммунальный сектор, а Карпова — в промышленный. Кончились бессонные ночи, штормтрапы и морские традиции. Стало скучно. Ходили слухи, что, прежде чем отправиться на суда, молодые врачи должны будут пройти через все секторы отдела. Не смешно. Скорее мрачно.
Открылась одна из дверей, и в коридор вышел доктор Дампфер, высокий, сухой старик в морском кителе.
— Алексей Петрович, — позвал он, — хотите немного поработать?
Максимов бросил окурок и вошел вслед за ним в кабинет. Дампфер корпел над годовым отчетом. Приставленные друг к другу столы были завалены папками, справочниками и кипами пустографок.
— Я ведь ничего в этом не понимаю, — сказал Максимов.
— Ничего, разберетесь. Вы сообразительный, — усмехнулся старик.
— А что нужно делать?
— Для начала посчитайте тараканов.
— То есть? — опешил Максимов.
— Ну вы же сами писали в актах, когда обследовали суда: инсекты обнаружены или не обнаружены. Вот вам папка актов, вот списки судов. Просматривайте и отмечайте: где есть тараканы, ставьте крестик, где нет…
— Нулик?
— Правильно. Я же говорю, вы сообразительный.
— Вся премудрость? — Да.
«Крестики и нулики, — думал Максимов. — Замечательно! Значит, я учил физиологию, биохимию, диалектический материализм, проникался павловскими идеями нервизма для того, чтобы считать тараканов? Здорово!? Итак…» Паровая шаланда «Зея» — крестик, буксир «Каменщик» — нулик, водолей «Ветер» — нулик, теплоход «Ставрополь» — крестик…
— Ну как, дело идет? — спросил Дампфер, не поднимая головы от бумаг.
— Просто здорово! — воскликнул Максимов. Все клокотало в нем, хотя он спокойно сидел в кресле и перелистывал акты. «Проклятый старик, канцелярская крыса, знаешь ли ты, что я умею читать рентгенограммы и анализы, что я уже сделал самостоятельно три операции аппендэктомии и даже один раз ассистировал при резекции желудка? Знаешь ли ты, что профессор Гущин нашел у меня задатки клинического мышления? Наконец, знаешь ли ты, что я волнуюсь, когда слушаю музыку или читаю стихи, что я и сам немного пишу? Впрочем, если бы даже ты и знал все это, ты не постеснялся бы заставить меня считать тараканов. Что ты понимаешь в жизни? Что ты видел в жизни, кроме своих бумажек да колоды для рубки мяса?»
— Кажется, вам не особенно нравится эта работа? — вдруг спросил Дампфер.
— Я, между прочим, врач-лечебник, — ответил Алексей, последними усилиями сдерживая бешенство. Вдруг он вспомнил, что точно такое же, как сейчас, чувство было у него, когда тренер предложил ему поиграть во второй команде.
— Да-да, — рассеянно проговорил Дампфер и углубился в бумаги. Через некоторое время он снова спросил: — Вы знаете задачи карантинной службы?
— Чистота! — выпалил Максимов. — Борьба с грызунами, насекомыми и старшими помощниками капитанов. Правильно?
— Задача карантинной службы — это охрана санитарной границы Советского Союза, — раздельно и торжественно проговорил Дампфер. — Мы пограничники, вы понимаете? Здесь мелочей нет. Одна чумная крыса может нанести больший урон, чем сотня шпионов, переброшенных через рубеж.