Нас здесь много — тех, кто слушает дядю Шуру: Бабушка, Папа, Эллочка, Анночка, я, тётя Галя, Аллочка с Бебочкой, но мне кажется, что мы стали очень маленькими, и если лесной царь, а может и дядя Шура, махнёт рукой или сверкнёт нам в глаза своими страшными глазами, мы сразу окажемся в этом ужасном, холодном и очень опасном лесу!
Я не могу даже голову повернуть, смотрю на дядю Шуру, я чувствую огромную беду — им не убежать от лесного царя! Почему отец не верит сыну? Лесной царь говорит с сыном. Почему отец придумывает и говорит сыну про какой-то туман?! Зачем он говорит про ветер — он просто не видит лесного царя, а сын — видит!
Лесной царь говорит сыну про каких-то своих дочерей — он обманывает его! Он страшная, злая сила! Почему отец не верит… не верит сыну?! Как страшно в этом лесу — лесной царь мчится за ними, он быстрее, чем всадник, он ветер, страшный ветер, он везде! И вдруг я вижу лошадку, телегу, маленькую девочку и синюю полосу на сером непонятном лице. Он уже хватает сына, я знаю, он убьёт его! В комнате уже совсем нет места для звука — всё! Лесной царь забрал сына себе — он его убил! И в комнате тишина. Тихо. И вдруг Бабушка начинает хлопать — и тогда все мы очень громко хлопаем!
Дядя Шура, по-моему, ещё очень большой, и глаза у него сверкают, но они сверкают уже совсем по-другому — не страшно. Он кланяется и смеётся. Мамочка быстро выходит из-за рояля, подходит к дяде Шуре и говорит: «Шура!» — и они обнимаются. Мы опять громко хлопаем. Мамочка с дядей Шурой смеются. Я смотрю на Папу, у него тоже сверкают глаза. Я понимаю: он гордится дядей Шурой, у него такой необыкновенный голос! Я смотрю на Бабушку, она смотрит на меня и вдруг говорит: «Бедный мальчик — болел, наверное, а в лесу вечером холодно, сыро и даже страшно, вот он и умер!» Я качаю головой и смотрю на Элку, она до сих пор сжимает подлокотник большого кресла. Она кивает мне, мы обе знаем: он умер совсем не от страха, не потому, что он всего боялся, — его убил лесной царь!
Потому что лесной царь — это Смерть.
Доктор
Около меня сидит Доктор — я её знаю, она месяц назад приходила к девочкам, у них была «свинка». За спиной Доктора стоит Мамочка и внимательно на меня смотрит. Доктор улыбается и спрашивает:
— Как тебя зовут?
— Нина, — говорю.
— Как ты себя чувствуешь, Ниночка? — Она улыбается ещё больше.
— Спасибо, — говорю, — хорошо.
— Это прекрасно, что ты хорошо себя чувствуешь! Подними рубашечку, я тебя послушаю. — И она начинает тыкать мне в грудь своей деревянной трубкой. Слушает, хмурится, разглядывает меня, потом говорит: — Повернись ко мне спинкой! — И улыбается шире, чем её настоящая улыбка. Зачем она так улыбается, я не понимаю, но, конечно, сразу поворачиваюсь к ней спиной. Она не приставляет к моей спине свою трубку, а вдруг спрашивает:
— Почему у неё на спине следы от банок? Я не назначала!
— Вчера у неё к вечеру поднялась температура — тридцать девять и восемь, я поставила ей банки и сегодня утром вызвала вас. — Голос у Мамочки спокойный, но немножко сухой.
— А на каком основании вы ей поставили банки? — Голос у Доктора становится очень неприятный.
— Может быть, вы сначала её послушаете? — У Мамочки стал совсем сухой голос. — Я думаю, что Ниночке не полезно долго лежать голой, температура у неё ещё не в норме.
— Да-да, конечно! — И Доктор начинает тыкать мне в спину своей трубкой. Она долго тычет, потом начинается: «дыши — не дыши», «покашляй», потом она переворачивает меня на спину, опять тычет мне в грудь, и опять: «дыши — не дыши». — Прикройся! — говорит она задумчиво. Мамочка подходит, поправляет мне рубашку — она вся собралась около шеи — и закрывает меня одеялом.
— Справа хрипы ещё довольно сильные, а слева — небольшие, внизу! — говорит Доктор и потом спрашивает у Мамочки: — Так на каком основании вы ей банки ставили? — Голос у неё теперь не только неприятный, но и удивленный.
— Доктор, — говорит Мамочка, — может быть, мы с вами перейдём в столовую, и я там подробно всё объясню.
— Нет! — сердится Доктор. — Я ещё не закончила осмотр больной. Рассказывайте здесь!
Тут я рассердилась, думаю: она что, совсем глупая?! Разве может Доктор быть глупым? Быстро сажусь и говорю:
— Меня Папа выстукивает, когда приходит воспаление лёгких!
— Что-о?! — Она смотрит на меня так, как будто я её напугала.
— Он делает так! — Я показываю, как Папа меня выстукивает, на своих двух ногах. Я сижу, ноги вытянула, очень удобно показать. И говорю: — Он кладёт мне левую руку на спину сначала с одной стороны, — и кладу свою руку на левую ногу, — стучит по пальцам другой рукой, а сам слушает звук, потом так же с другой стороны, — и я перекладываю руку на правую ногу, — но на той же высоте спины, и так простукивает всю спину, где звук разный, он ставит точку йодом — Мамочка потом туда ставит банки. Трубка ему не нужна, он может без неё узнать, где воспаление! — Я ложусь на спину и закрываюсь одеялом.
Она смотрит на меня с ужасом, а я смотрю на Мамочку — она еле-еле сдерживается, но не смеётся. Доктор не очень толстая и не очень старая, я возраст не понимаю, но она высокая и широкая. Сейчас она становится уже, у неё испуганное лицо, она оборачивается к Мамочке и спрашивает совсем другим голосом:
— Ваш муж врач?
— Он научный работник, — говорит Мамочка приветливо, — простукивать спину его научил старший брат, очень хороший терапевт, он был в Москве, когда у Ниночки было первое воспаление лёгких в тридцать восьмом году.
— А сколько у неё… было их… всего? — спрашивает Доктор совсем тихо.
— Семь! — говорит Мамочка и улыбается ей.
— А… сколько тебе лет? — Она так тихо и осторожно меня спрашивает, что мне вдруг становится её жалко.
— Мне семь лет! — говорю я и не знаю, что ей такое сказать, чтобы её немножко утешить. Она совсем съёжилась, сидит молчит. Мамочка говорит ей приветливо:
— Доктор, пойдёмте в другую комнату, там я вам всё расскажу про Ниночку.
— Нет! — Она выпрямляется, и голос у неё становится прежним. — Я ещё не закончила осмотр. — Она раздвигает мне глаза, нос, требует показать язык, просит у Мамочки ложку. Я показываю ей горло без ложки — меня Папа научил. — Ты умная девочка! — Она улыбается мне своей неправильной улыбкой. — И у тебя, наверное, хорошая память?
— Хорошая, — говорю.
— Расскажи мне, пожалуйста, чем ты болела, ведь ты, наверное, всё помнишь? — Она опять противно улыбается и откидывает голову назад.
— Я всё помню с двух с половиной лет, — говорю, — но я всё знаю про себя, мне Мамочка рассказывала: я болела в эвакуации ветрянкой, больше я ничем не болела.
— Плюс семь воспалений лёгких! — И она кивает откинутой головой.
— Воспаление лёгких — не болезнь, — говорю, — оно просто приходит, когда холодно, мне ставят банки — и оно уходит.
— Та-ак! — Она вдруг наклоняет голову, и я думаю: она сейчас будет бодаться. — Чем ты ещё болела, кроме ветрянки? — Она говорит быстро и отрывисто.
— Ничем, — говорю.
— А свинкой? Кто болел свинкой месяц назад? — Она ещё ниже наклоняет голову. — Я была у вас и лечила двух твоих сестер — ты заболела, наверное, на два, ну, на три дня позже!
— Она не заболела! — очень спокойно говорит Мамочка.
— Не может быть! — кричит Доктор. — Этого не может быть! Свинка одна из самых заразных детских болезней, они спят в одной комнате, я всё помню — она заболела!
— Она не заболела! — говорит Мама ей очень строго. Вдруг Доктор бросается на меня, больно тычет меня по всему подбородку, потом начинает мять мне шею, чуть меня не задушила, дура несчастная! Но Мамочка сделала мне знак, и я терплю. Доктор опять села, съёжилась, молчит. Мамочка спрашивает у неё:
— Ведь желёзки не увеличены… должным образом?
— Нет, — отвечает Доктор тихо, потом оборачивается к Мамочке и спрашивает у неё таким голосом, каким просят что-нибудь: — А коклюш… краснуха, желтуха, скарлатина? Не болела?
— Нет! — улыбается Мамочка. — Ни одной детской болезнью, кроме ветрянки, она не болела.
— Я бы хотела проверить её нервную систему, — опять просит она.
— Разумеется, Доктор! — разрешает ей Мамочка очень приветливо. Доктор просит меня: подними рубашку до шеи, но лежи. Мне она очень надоела. Очень! Меня немножко трясёт — так температура поднимается, я противно кашляю, но делаю всё, что она сказала. Она переворачивает свою «дудку» и другим концом чертит и чертит у меня на груди — наверное, целую тетрадку по арифметике нарисовала! Я терплю. Она кончила рисовать, откинулась на стуле, молчит, смотрит мне на грудь. Мы с Мамочкой тоже молчим. Долго молчим, и вдруг она с радостью показывает Мамочке рукой на мою грудь:
— Вот, пожалуйста, нервная система… никуда! Мамочка хмурится, а я страшно разозлилась, но говорю ей очень спокойно, как Мамочка:
— Вот, пожалуйста, нервная система… никуда! Мамочка хмурится, а я страшно разозлилась, но говорю ей очень спокойно, как Мамочка:
— У меня прекрасная нервная система, потому что я очень здоровая и сильная!
Она несколько раз глубоко дышит, оборачивается, смотрит на Мамочку, Мамочка кивает головой и говорит:
— Да, она сильная и здоровая девочка!
Тогда Доктор поворачивается ко мне, наклоняется и тихо ласково спрашивает:
— Ты боишься темноты? Мне становится так смешно, но Мамочка опять мне делает знак — я тогда улыбаюсь и говорю:
— Не боюсь! Я вообще ничего не боюсь!
Доктор наклоняется ко мне ещё ниже и начинает говорить, как будто она сказку рассказывает:
— Представь себе, тебя уложили спать, горит ночник, двигаются тени на стене, занавески шевелятся. И тебе кажется, что там, в темноте… кто-то стоит.
Я смотрю на Мамочку и понимаю: она сейчас будет хохотать.
— Мне ничего не кажется, — говорю, — потому что я никогда этого не видела.
— Не видела? — Она опять смотрит на меня и чего-то боится. — Почему не видела?
— Потому что, когда я кладу голову на подушку, я сразу открываю глаза — а уже другой день!
У неё становится несчастное лицо, она оборачивается к Мамочке. Мамочка говорит:
— Да, она мгновенно засыпает, у неё прекрасный, действительно редкий сон — такой же, как у её отца.
— Да-да! — тихо говорит Доктор и просит Мамочку: — Пойдёмте в другую комнату!
Она встаёт, они идут к двери, я говорю: «До свидания». Она кивает головой и выходит с Мамочкой в коридор.
Я лежу и думаю: да почему же она такая глупая? Разве может быть глупый Доктор?! И закрываю глаза.
Открываю глаза — уже темнеет, я лежу высоко, на трех подушках, и Мамочка поит меня тёплым, сладким молоком. Я сразу всё вспоминаю и говорю:
— Почему она такая глупая? Разве Доктор может быть глупым? Мамочка смеётся, потом говорит серьёзно:
— Нинуша, люди бывают умные, не очень умные и глупые, что поделаешь? Доктор — он ведь человек, поэтому можно встретить глупого Доктора.
Я пью сладкое молоко и думаю: это очень плохо, если Доктор глупый! Очень!!!
Снип-снап-снурре
Начались зимние каникулы. Я не думала, что это так удивительно!
Мамочка собрала нас 31-го в столовой — меня, Элку и Анночку — и сказала: «Девочки, начались зимние каникулы, и я хочу, чтобы они у вас были очень интересными, поэтому каждый день у вас будет что-то праздничное!» — «Что?» — кричим мы хором. «Семь раз вы ходите на представления: три раза в Детский драматический театр, два раза в кукольный, два раза в цирк на разные программы. Ходим в гости, к нам приходят гости, детский праздник, а сейчас пошли смотреть новогоднюю ёлку — первого января мы будем праздновать Новый год — тысяча девятьсот сорок четвертый!»
Мы пошли в детскую смотреть новогоднюю ёлку. Анночка так удивлена и стоит с огромными глазами, мы с Элкой разглядываем и вспоминаем все игрушки.
— Элка, посмотри, — кричу я, — вот твой любимый крокодил, он газету читает!
Мамочка вдруг говорит:
— Нинуша, а почему ты Эллочку называешь Элкой, у неё ведь есть два очень красивых имени — Ёлка и Ёлочка!
— Как здорово! — говорю. — Очень красивые имена, но почему я их забыла?!
— Это не важно, — говорит Мамочка, — а важно то, что теперь ты их знаешь. Кстати, расскажу вам сейчас смешную историю. Мы, взрослые, часто Эллочку звали Ёлочкой и Ёлкой, и когда тридцать первого декабря тридцать пятого года мы показали ей её первую новогоднюю ёлку, она долго и внимательно на неё смотрела, а потом сказала: «Красивая девочка!» — ей тогда не было двух лет. Мы все очень смеялись, особенно Анка, а Эллочка, то есть Ёлка, была очень довольна!
Мы в Детском театре, сидим в «партере», близко от сцены, сейчас начнётся представление — «Снежная королева». Нас четверо — мы и Бабушка. Мне так всё нравится — театр, стулья, занавес, свет, люди, которые пришли смотреть, их зовут «зрители»! Вдруг свет начинает гаснуть, всё меньше и меньше света, он погас совсем, только на сцене, слева, остался свет, и там, из-за кулисы, выходит мужчина — он спускается на две ступеньки со сцены, останавливается и говорит волшебным голосом волшебные слова: «Снип-снап-снурре, пурре-базе-люрре». Бабушка говорит: «Это Сказочник, он будет с нами весь спектакль».
Мы читали эту сказку, я очень люблю её, но театр — это такое волшебство, что всё, что происходит на сцене, кажется настоящим и важным, а мы сидим в зале, и мне иногда кажется, что они настоящие, а мы нет! Нам там надо быть, вместе с ними — как это сделать, не знаю, но очень хочется помочь тем, кто там не знает, как поступить, или сейчас, я уже знаю, с ним случится что-то плохое! Я люблю бабушку Кая и Герды — она не похожа на нашу Бабушку, но всё равно очень хорошая! Вдруг приходит Советник Снежной королевы — он очень неприятный и плохой. Бабушка требует, чтобы он ушёл, тогда он машет рукой — и очень красивые бабушкины розы вянут! Таких людей, как этот Советник, зовут «негодяй»! Мне не по себе, когда появляется Снежная королева, — я знаю конец сказки, но почему-то очень волнуюсь за Кая и Герду! Сказочник почти всё время около сцены. Он вдруг помогает что-то понять, рассказывает то, чего мы не видим, но что нам обязательно надо знать. Он и не с нами и не с ними — то он самый главный, то непонятно, кто он, но он есть, я слышу его и вижу — как это может быть?! Я уже большая, мне семь лет, я знаю, что это спектакль. Но я помню это только в антракте, а потом опять начинается волшебство!
Спектакль «дневной», и дома всё время, до ночи, мы обсуждаем его. Все в восторге от спектакля, даже Ёлка! И все в восторге от Сказочника!
Мы в цирке. Здесь столько света, музыки, на всех такие красивые блестящие костюмы, и хочется смеяться и хлопать! Это совсем не похоже на театр, но всё равно это замечательно! Здесь особенный запах, но он мне нравится. Я очень хорошо помню все запахи, которые были в моей жизни, — есть неприятные запахи, есть очень приятные, есть вкусные, я знаю, как пахнет варёная картошка, как пахнут кислые щи, и ещё очень много запахов, но этот запах особенный — это запах цирка, и теперь я всегда буду его помнить! Опять выходит важный человек, который громким волнистым голосом объявляет следующий номер: «Возду-у-ушные гимна-а-сты!» Свет на сцене, её зовут «арена», гаснет, и так тревожно стучит барабан. Как они там летают, хватают друг друга, я волнуюсь, потому что очень просто можно промахнуться, не схватить её за руки!.. Это очень интересно, но, когда они спускаются вниз, — яркий свет, громкая музыка, я очень рада, что всё кончилось хорошо!
Клоун смешной, но мне не всегда нравятся его «шутки», и я не понимаю иногда, почему все смеются, а мы расстраиваемся. Но всё равно, цирк — это замечательно!
Мы пришли в кукольный театр. Я совсем не знаю, что это такое, но думаю: раз это театр, то будет замечательно. Входим в зал и садимся на свои места, и тут я понимаю: что-то здесь не так! Сначала не могу понять, а потом понимаю: сцены-то нету! «Где сцена?» — спрашиваю у Бабушки. «Да вот она, деточка». — И Бабушка показывает мне на что-то непонятное. Какая-то небольшая будка с занавесками. Вот это да-а! Никогда бы не подумала, что это сцена! Смотрю на Анку, она переспрашивает у Бабушки: «Вот это сцена?!» — «Да-да, — смеётся Бабушка — это сцена». Что тут смешного, думаю и смотрю на Ёлку. Она пожимает плечами, как будто хочет сказать, что она тут ни при чём. Я немножко расстраиваюсь: такие замечательные каникулы — спектакли, представления в цирке, мы в гостях, у нас гости! И вдруг какая-то будка, маленькая и не похожая ни на что. Свет медленно гаснет, я видела на билетах и на афише «Снежная королева». Я могу этот спектакль смотреть хоть… сто раз, так он мне нравится, но… где здесь будет спектакль, я не понимаю.
Вдруг будка начинает светиться — у неё наверху свет… И начинается спектакль. Мне кажется, что места там стало очень много, а куклы, я знаю, что это куклы, они кажутся живыми людьми. Совсем не важно, что это куклы. Я знаю сказку, видела спектакль в театре с людьми, но мне так интересно, здесь всё другое, хотя и всё то же, — это удивительно! Смотрю на Анку, она просто замерла. И я уже больше ни на что не могу смотреть — только на сцену!
Я думала раньше, что волшебство только у нас дома. Я думала как-то об этом и решила, что, наверное, ещё где-нибудь оно есть, после Бабушкиного чуда, но я его больше нигде не видела.
Оказывается, есть очень большое ВОЛШЕБСТВО не у нас дома! Это ТЕАТР!!!
Меня зовут…
Вчера Мария Григорьевна задала нам по русскому такое задание: напишите, говорит, ваше полное имя-отчество с фамилией, напишите, как зовут вашу маму, брата или сестру… папу, в общем, не меньше трёх фраз, больше — это хорошо, ну а если вас только двое в семье, напишите бабушку или тётю, которая с вами не живёт.