Въ этой большой усадьбѣ, гдѣ было столько всякаго народу, то и дѣло, вообще, случались баталіи. Сирилундъ со всѣми своими строеніями и площадками, разбросанными на большимъ пространствѣ, былъ въ родѣ цѣлаго городка, и весьма не мѣшало глядѣть въ оба, когда идешь, да не слишкомъ круто заворачивать за уголъ, чтобы не нарваться на какую-нибудь исторію. Взять хоть-бы такого человѣка, какъ Свенъ Дозорный. Онъ былъ необычайно мирнаго нрава, но все-таки не былъ ни глухъ, ни слѣпъ и вовсе не на все глядѣлъ сквозь пальцы. И вотъ, время отъ времени онъ напивался до-пьяна и сначала такъ и сыпалъ пѣснями и веселыми прибаутками, а кончалъ угрозами, отъ которыхъ становилось жутко. Хорошенькой Элленъ, его женѣ, бывшей горничной, приходилось тогда всецѣло посвящать себя мужу и завѣрять его, что она его любитъ, какъ никого въ цѣломъ мірѣ. Но незадолго до Рождества, Свенъ Дозорный такъ расходился, что и жена ничѣмъ не могла угомонить его. Утихъ онъ, лишь когда пришелъ самъ Гартвигсенъ и поговорилъ съ нимъ съ часокъ.
Въ былое время Свенъ Дозорный былъ лихой пѣвецъ и плясунъ, но теперь его веселый нравъ покинулъ его, и онъ предпочиталъ стоять, глядя, какъ пляшутъ другіе, нежели самъ участвовать въ пляскѣ. У нихъ съ Элленъ былъ уже ребенокъ, темноглазый мальчуганъ. У самого-же Свена, да и у Элленъ глаза были голубые, и ни для кого не было тайной, что отцомъ ребенка былъ Маккъ. О, у Макка было, навѣрно, не мало дѣтей въ тѣхъ семьяхъ, которыя жили у него на хлѣбахъ. Но онъ старался заблаговременно пристраивать будущихъ матерей замужъ, да и послѣ всячески помогалъ имъ, какъ настоящій баринъ. Въ самомъ Сирилундѣ насчитывали девять семей, гдѣ у Макка были зазнобы, — кромѣ тѣхъ, которыхъ онъ имѣлъ въ собственномъ домѣ и на селѣ. Теперь подошло время выдавать замужъ молоденькую Петрину Горничную. И болѣе подходящаго мужа, чѣмъ Крючкодѣлъ, для нея не находилось.
Ужъ этотъ Крючкодѣлъ! Онъ былъ попросту жалкій скоморохъ и щебетунъ: никакой настоящей работы исполнять не могъ, но зато былъ весь къ услугамъ Макка и все исполнялъ, чѣмъ-бы господинъ его ни велѣлъ ему заняться. Петрина-же была дѣвчонка по восемнадцатому году, но рослая и пышная для своихъ лѣтъ. Любо было смотрѣть на нее, когда она шагала по двору. Разъ, однако, Крючкодѣлу предстояло зажить семьей, вдвойнѣ необходимо было, чтобы призрѣваемый умеръ теперь-же и освободилъ коморку. Другого выхода не было. Да, скорѣе-бы Господь прибралъ Фредрика Мензу!
Вотъ о чемъ толковалъ Гартвигсенъ, сидя у Свена Дозорнаго. Меня Гартвигсенъ пригласилъ съ собой, такъ что я тоже былъ тутъ. Свенъ Дозорный уже опомнился отъ своего хмеля и только время отъ времени у него еще вырывалось какое-нибудь проклятіе. Гартвигсенъ не бранился, но обѣщалъ, что Макку придется отказаться отъ своей блажной жизни.
— Я знать больше этого не хочу, — говорилъ онъ, — а кромѣ меня некому взяться за него и скрутить. Я вотъ возьму въ любой день и часъ да и явлюсь къ нему.
— И сдѣлаете доброе дѣло! — отозвался Свенъ Дозорный. — А то нашимъ женщинамъ покоя нѣтъ. Вотъ теперь скоро Рождество; опять ихъ будутъ обыскивать, — такъ ужъ заведено.
Гартвигсенъ отвѣтилъ:- Ну, это еще какъ мы съ Б. Гартвичемъ порѣшимъ насчетъ сего. Быть тому обыску или нѣтъ.
Гартвигсенъ не палъ духомъ послѣ крушенія и своихъ крупныхъ потерь; нѣтъ, онъ все пуще и пуще хорохорился, похваляясь своимъ могуществомъ. Онъ теперь твердо рѣшился завести дѣло отдѣльно отъ фирмы, купить зимой пароходъ и посылать треску не въ Бергенъ, а прямо въ испанскія земли, чтобы заразъ стать на линію бергенскаго туза. Противъ Макка же онъ имѣлъ большой зубъ, и, видимо, только поджидалъ случая хорошенько расквитаться съ нимъ за крушеніе. Такъ мнѣ казалось, — Небось, я еще отблагодарю его, — говорилъ онъ и кивалъ головой, какъ-бы поддакивая собственнымъ мыслямъ.
Когда мы шли отъ Свена Дозорнаго, онъ опять приступилъ ко мнѣ съ просьбой перебраться къ нему и стать учителемъ Марты. Онъ считалъ великимъ для себя позоромъ, что въ Сирилундѣ имѣлся домашній учитель, а у него, Гартвича, нѣтъ.
— Аккуратъ будто мнѣ не по карману держать учителя, — говорилъ онъ. — А ежели вы насчетъ жалованья, такъ вотъ эта моя рука отвалитъ вамъ вдвойнѣ. Зайдемте-ка къ намъ; пусть супруга моя потолкуетъ съ вами!
По дорогѣ Гартвигсенъ, однако, припомнилъ, что у него было еще одно дѣло въ Сирилундѣ, и пустилъ меня одного впередъ. Да, опять у Гартвигсена завелись дѣла въ Сирилундѣ съ баронессой Эдвардой. Ей было до смерти скучно и нужно было имѣть подъ рукой подходящаго человѣка для развлеченія. Она посвятила Гартвигсена въ исторію лейтенанта Глана и работала во всю, чтобы раскачать и сбить съ толку и Гартвигсена. Роза оставалась спокойной и не мѣшала имъ; она излечилась отъ своей ревности, да ей и не до того теперь было.
Я не нашелъ ея въ большой горницѣ внизу. Видно, ушла съ Мартой, — подумалъ я. И, чтобы не навлечь на себя подозрѣнія, будто я опять пробираюсь къ ней въ отсутствіе мужа, я написалъ на клочкѣ бумаги, что Гартвигсенъ самъ пригласилъ меня зайти. Тутъ я услыхалъ на лѣстницѣ голоса Розы и Марты, которыя обѣ спускались внизъ.
Роза въ удивленіи остановилась на порогѣ.
— А мы наверху сидѣли и учились, — сказала она смущенно. — Не Богъ вѣсть, какое у насъ ученіе, но…
Чего ей было смущаться? Роза получила прекрасное образованіе, многому училась, такъ почему-бы ей самой и не научить Марту читать и писать.
Вѣрнѣе всего, смущеніе ея было вызвано ея положеніемъ, и это выходило у нея такъ трогательно мило… Никогда не видывалъ я ее милѣе и прекраснѣе!
— Ты можешь сбѣгать въ Сирилундъ, — сказала она дѣвочкѣ. — Бенони пошелъ къ Свену Дозорному; вы его тамъ не видѣли? — обратилась она затѣмъ ко мнѣ.
— Видѣлъ, — отвѣтилъ я. — Потому и забрался къ вамъ, чтобы застать васъ однѣхъ.
Она покачала головой, но, повидимому, это ужъ не было ей такъ непріятно, какъ прежде. Она даже улыбнулась слегка. Я и продолжалъ въ томъ же духѣ, думая про себя: вотъ какъ велъ бы себя Мункенъ Вендтъ!
— Меня тянетъ сюда, вотъ я и прихожу постоянно, — сказалъ я. — Скоро силъ моихъ не хватитъ больше!
— Я замужняя женщина, — отвѣтила она.
— Но я познакомился съ вами задолго до вашего замужества, и съ перваго же дня вы завладѣли мною.
О, я не забуду, какъ она тутъ взглянула на меня: какъ будто и съ любопытствомъ, и съ радостью. Не знаю, впрочемъ; можетъ быть, тутъ было одно любопытство.
— Но Господи, Боже мой, я вѣдь не могу быть вашей! Чего же вы хотите, не понимаю! — воскликнула она.
— Чего я хочу? Чего вообще хотятъ! Вы камень или человѣкъ? Я истомился отъ всѣхъ этихъ фокусовъ и ломанья; я пришелъ, чтобы положить этому конецъ. Дѣлайте со мной, что хотите!
Ахъ, я глупецъ! Опять мнѣ показалось, будто она немножко обрадовалась моей рѣшительности и пылкости; губы ея задрожали, словно я растрогалъ ее. Но тутъ она увидала на столѣ бумажку, прочла мое извиненіе по поводу моего прихода и сразу же сообразила, что я вовсе не такъ смѣлъ и пылокъ, какъ представлялся.
— А-а, это Бенони позвалъ васъ! — сказала она. — Я такъ и думала.
Я ничего на это не отвѣтилъ, но не собирался умѣрить свой пылъ; все шло такъ хорошо. И я остановился передъ нею, взглянулъ на нее и сказалъ:
— Ого!
Она поглядѣла на меня, тихо засмѣялась и проговорила:- Да что съ вами? Успокойтесь же!
Грудь у меня ходила ходуномъ, и я съ немалымъ страхомъ въ душѣ вдругъ шагнулъ впередъ и обнялъ Розу. Я такъ дрожалъ весь, что не могъ ничего сказать, но голова моя тянулась къ ея головѣ, ея шеѣ, ея плечамъ. Длилось все это меньше секунды; ей не трудно было высвободиться изъ моихъ рукъ; и вдругъ, она шлепнула меня ладонью по щекѣ. У меня въ головѣ словно колесо завертѣлось, я зашатался и упалъ на стулъ.
Пощечина!
Бѣдная Роза! Она сама себѣ надѣлала хлопотъ, — ей же пришлось утѣшать меня и всячески заглаживать ударъ. Я лишь мало-по-малу пришелъ въ себя. Она и уговаривала меня, и смѣялась, и закидывала вопросами:
— Что вы такое выдумали? Гдѣ вы этому научились? Я сроду не видывала подобнаго! Ну, бросьте теперь и думать объ этомъ, забудьте все!
Когда въ головѣ у меня прояснилось, я опять впалъ въ свою жалкую, смиренную покорность и только радовался, что Роза не выгнала меня. Нѣтъ, не мнѣ было гнаться за Мункеномъ Вендтомъ! Я былъ изъ другого тѣста; онъ-то могъ притянуть къ себѣ кого хотѣлъ. О, ему была дарована привиллегія сумасбродствовать и тутъ же на мѣстѣ получать прощеніе.
Понемножку у насъ съ Розой возстановился прежній тонъ, и она опять стала бесѣдовать со мной вполнѣ спокойно.
— Вы и въ послѣдній разъ были уже другимъ, — такимъ порывистымъ. Помните? — спросила она.
— Вѣрно, это такъ… случайно, — отвѣтилъ я уклончиво.
— А почему вы теперь такъ рѣдко заходите къ намъ? Мы часто съ Бенони толкуемъ объ этомъ.
Я уже совсѣмъ присмирѣлъ и отвѣчалъ съ прежней своей грустной покорностью:
— Вѣрно, это такъ… случайно, — отвѣтилъ я уклончиво.
— А почему вы теперь такъ рѣдко заходите къ намъ? Мы часто съ Бенони толкуемъ объ этомъ.
Я уже совсѣмъ присмирѣлъ и отвѣчалъ съ прежней своей грустной покорностью:
— Я захожу, спасибо, то и дѣло захожу. Но для васъ, пожалуй, лучше, если я не захожу; такъ мнѣ кажется. Вы себѣ живете тутъ помаленьку, и вамъ хорошо, а когда я приду, вы сейчасъ принимаетесь разсказывать мнѣ старыя исторіи и разстраиваете себя. Лучше мнѣ приходить порѣже да знать, что вамъ хорошо.
Потомъ я все-таки рѣшилъ про себя еще разокъ попробовать методъ Мункена Вендта, прежде чѣмъ совсѣмъ отказаться отъ него. Въ началѣ вѣдь повезло было.
XXIII
Опять баронессѣ не оставалось ничего другого, какъ удариться въ набожность. Какъ она была взбаломучена и несчастна! Игры съ Гартвигсеномъ ей хватило всего на недѣлю, на двѣ. Да и что это была за игра! Просто отъ нечего дѣлать. Гартвигсенъ ни аза не понималъ во всѣхъ ея разглагольствованіяхъ.
Потомъ она распорядилась сжечь купальную перину своего отца. Устроить эту штуку изловчился покорный рабъ баронессы Іенсъ Папаша. Хитеръ онъ былъ! Подкараулилъ однажды въ лунную ночь, когда перина сушилась на печкѣ въ пивоварнѣ, и бросилъ въ трубу катышокъ горящей смолы; перья вспыхнули, и перина въ одну минуту погибла. А вслѣдъ за тѣмъ длинноногій Іенсъ Папаша въ два прыжка — съ крыши и за ближайшій домъ. Я все видѣлъ изъ своего окна.
Да, я былъ всему свидѣтелемъ, такъ какъ стоялъ у окна и наблюдалъ. Баронесса не скрыла отъ меня, что такое готовилось. Она открыто и честно шла противъ отца, чтобы прекратить въ своемъ домѣ эту позорную комедію съ купаньемъ и купальщицами. Посвятила она меня въ свой планъ, отнюдь не обязывая молчаніемъ, и я, долженъ сознаться, оцѣнилъ эту ея тонкую черту и оправдалъ довѣріе, — былъ нѣмъ, какъ могила, и до и послѣ событія. Да, она дѣйствительно была женщина тонкая и выдающаяся.
Но Маккъ, эта властная душа, не былъ бы отцомъ баронессы и важнымъ бариномъ, если-бы не нашелся въ такомъ случаѣ. Когда Крючкодѣлъ явился и доложилъ о случившейся бѣдѣ, Маккъ тотчасъ же велѣлъ оповѣстить, что скупаетъ пухъ и перо по высокимъ цѣнамъ. Разсказывали, что и прежде ему пришлось однажды прибѣгнуть къ такому же средству, чтобы обзавестись новою периной, къ Рождеству. И на этотъ разъ тоже двухъ дней не прошло, какъ въ Сирилундъ нанесли горы нѣжнѣйшаго пуха съ тѣхъ дворовъ, обитатели которыхъ промышляли собираньемъ яицъ и пуха на птичьихъ островкахъ и по берегамъ фьорда.
Такъ что мало проку было предавать перину Макка сожженію.
Но баронесса отличалась упорствомъ въ своихъ рѣшеніяхъ, да и въ своей набожности, и самымъ добросовѣстнымъ образомъ носилась съ планомъ положить конецъ распутству отца; говоря про обыскъ, она всегда кончала тѣмъ, что крѣпко сжимала губы и многозначительно кивала головой. Обыскъ этотъ заключался въ томъ, что сирилундскія женщины припрятывали въ сочельникъ кто серебряную ложку, кто вилку, а потомъ подвергались личному обыску въ комнатѣ Макка. О, Маккъ умѣлъ таки разыскивать свои вилки и ложки! По этой части онъ былъ, говорятъ, безпощаденъ и успѣвалъ въ такой вечеръ обыскать съ полдюжины женщинъ одну за другой. Положительно, онъ былъ необузданный, распутный человѣкъ! Но что меня особенно поражало, такъ это — въ какомъ строгомъ повиновеніи держалъ онъ всѣхъ тѣхъ женщинъ и дѣвушекъ, свидѣтельницъ своего поведенія. Круглый годъ не было слышно ни единой жалобы; напротивъ, всѣ относились къ нему съ величайшимъ почтеніемъ. Вѣрно, ему больше чѣмъ кому-либо было отпущено этого удивительнаго умѣнія господствовать надъ другими. Для меня онъ былъ настоящей загадкой.
Рождество быстро приближалось, и въ Сирилундѣ цѣлыми днями стояла толчея. Покупатели ѣхали и шли вереницей; и лавка, и пивоварня, и винный погребъ ни на минуту не пустовали. А мнѣ пришло приглашеніе отъ родителей Розы, пастора и пасторши сосѣдняго прихода, прогостить у нихъ Рождество; они были такъ одиноки, и я доставилъ бы имъ большое развлеченіе своимъ посѣщеніемъ. Когда я заговорилъ объ этомъ съ баронессой и Маккомъ, они оба сказали, что отсутствіе мое, конечно, будетъ весьма замѣтно въ домѣ, но все-таки мнѣ слѣдуетъ доставить радость пастору и пасторшѣ. Потомъ я поговорилъ съ Розой, и она тоже попросила меня отправиться. Тогда я порѣшилъ, что выйду въ путь съ утра наканунѣ сочельника и пойду общественнымъ лѣсомъ.
Въ это же время Господь какъ будто вспомнилъ старика Фредрика Мензу, и собирался разрѣшить его отъ узъ земныхъ. Желудокъ старика, до сихъ поръ исправно переваривавшій все, вдругъ заупрямился, и Фредрикъ Менза опасно заболѣлъ. Дочь его, бывшая замужемъ за младшимъ мельникомъ, чрезвычайно хорошая и старательная женщина, пришла ухаживать за больнымъ и не отходила отъ него цѣлую ночь. Но у нея самой были дома малыши, и ей нельзя было больше оставаться. По ея уходѣ, къ больному и приставили Крючкодѣла мѣнять старику припарки, а онъ такого натворилъ, что просто грѣхъ. Дня черезъ два открылось, что Крючкодѣлъ прикладывалъ вмѣсто припарокъ, тряпки со льдомъ, да еще того хуже — усердно натиралъ больному животъ ледяными осколками. Отъ этого больному только съ часу на часъ становилось хуже; съ нимъ начались судороги, которыя такъ и подбрасывали его на кровати и сводили ему ротъ на сторону до самаго уха. Врядъ-ли старику случалось когда хворать такъ шибко; онъ и не понималъ, что такое съ нимъ, и вопилъ благимъ матомъ. На бѣду также у него, должно быть, всплывали воспоминанія о томъ, что онъ обыкновенно дѣлалъ во время своей сознательной земной жизни, когда ему приходилось плохо, и вотъ онъ клялся самыми страшными клятвами и плевался на пропалую. Дрожь пробирала, какъ послушать да поглядѣть. И только, когда боли немножко отпускали его, и онъ опять впадалъ въ свое старческое слабоуміе, вновь слышалось его бормоганье: ту-ту-ту, а то онъ все изрыгалъ невѣроятныя проклятія. Крючкодѣлъ отъ страха даже выбѣгалъ изъ комнаты; онъ совсѣмъ забывалъ, что стариковъ нужно почитать и слушаться. Но добрѣйшій Фредрикъ Менза и на этотъ разъ не отдалъ Богу душу. Крючкодѣла накрыли за его безчеловѣчнымъ дѣломъ и устранили отъ всякаго ухода. Его спросили: неужто онъ хотѣлъ убить старика? — И не думалъ, — отвѣтилъ онъ;- у насъ, въ нашей сторонѣ, всегда такъ лечатъ больныхъ животомъ. — Когда баронесса узнала обо всемъ, она еще больше прониклась набожностью и приставила ходить за больнымъ Іенса Папашу. По правдѣ, въ баронессѣ было много хорошаго.
И Фредрикъ Менза оправился; такой онъ былъ крѣпкій и здоровенный внутри. Благодаря уходу Іенса Папаши, онъ снова расцвѣлъ по прежнему и опять лежалъ себѣ старчески слабоумнымъ, но слава Богу, въ добромъ здоровьѣ, что касалось ѣды и сна. И, по правдѣ сказать, для всѣхъ насъ выздоровленіе старика было большимъ успокоеніемъ: не приходилось больше опасаться болѣзни и смерти въ домѣ на Рождество. Да, какъ-то легче становилось на душѣ отъ сознанія, что Фредрикъ Менза опять лежитъ себѣ тамъ и дышетъ. Когда же мы спрашивали его о чемъ-нибудь, онъ по прежнему такъ бодро и ясно выговаривалъ: ту-ту-ту! Вотъ былъ и весь его отвѣтъ.
На другой день по утру мнѣ предстояло отправиться. Рождественскіе подарки я получилъ еще съ вечера наканунѣ: много красивыхъ и полезныхъ вещицъ отъ всѣхъ — и отъ дѣвочекъ, и отъ ихъ матери, и отъ самого Макка. Передъ тѣмъ, какъ лечь спать, я хотѣлъ только пройтись къ пристани. У меня было на умѣ лишь кивнуть жилищу Розы, а въ этомъ, право, не было ничего дурного. Положимъ, и завтра путь мой лежалъ мимо, но, простившись съ нею мысленно сегодня, я могъ заснуть спокойнѣе. Спокойной ночи! Господь тебя храни!
Проснулся я еще впотьмахъ, зажегъ свѣчку и одѣлся. Дорога предстояла дальняя, и я хотѣлъ вовремя добраться до мѣста. Я поѣлъ, поручилъ себя Господу Богу и вышелъ со двора. Проходя мимо дома Розы, я еще разъ кивнулъ ему и пожелалъ всѣмъ его обитателямъ веселыхъ праздниковъ.
Разсвѣтъ былъ пасмурный, погода туманная, даже перепархивалъ снѣжокъ. Но путь былъ ничего себѣ, хотя еще и не уѣзженный. Мнѣ обстоятельно растолковали дорогу, такъ что сбиться я не могъ, да тропа эта никуда больше и не вела, какъ прямо черезъ кряжъ. Пройдя немного по лѣсу, я услыхалъ говоръ и увидалъ кучку людей: самого Гартвигсена со Свенамъ Дозорнымъ и еще двухъ людей. Въ рукахъ у нихъ были кирки и заступы, и они рыли большую яму.
Гартвигсенъ только кивнулъ мнѣ и продолжалъ командовать:
— Живѣе кончайте, молодцы! Помните: четыре аршина въ длину, три въ ширину. А я вотъ только пройдусь со студентомъ.
— Кого это собираются хоронить? — спросилъ я, шутя. — Словно могилу роютъ для двоихъ!
Но у Гартвигсена былъ такой торжественный видъ; ни тѣни улыбки.
— Я скажу только. что это сурьезная могила, — отвѣтилъ онъ. — Рѣшено предать землѣ ванну и купальную перину Макка!