Какъ только Пасха кончилась, Гартвигсенъ отправился съ одной изъ лодокъ на Лофотены. Слѣдовало, вѣроятно, немножко присмотрѣть за шкиперами, которые скупали тамъ рыбу. Дѣло-то у Гартвигсена было крупное.
Четыре дня спустя, онъ вернулся обратно, и вернулся такимъ гоголемъ, какъ никогда: онъ нанялъ себѣ пароходъ, цѣлый корабль. Онъ самъ стоялъ на мостикѣ, вмѣсто лоцмана, рядомъ со шкиперомъ и командовалъ рулевому. Дѣло было днемъ, и мы всѣ вышли на пристань посмотрѣть на корабль. Тутъ Гартвигсенъ скомандовалъ:- Спускай! — и якорь громыхнулся на дно.
Такъ вотъ оно, то великое событіе, о которомъ онъ такъ долго пускалъ темные намеки: Сирилундскій богачъ Гартвичъ нанялъ себѣ пароходъ, чтобы вернуться съ Лофотенъ домой! Онъ все еще стоялъ на мостикѣ и словно не замѣчалъ никого изъ насъ на пристани; но я-то полагаю, — онъ отлично видѣлъ всѣхъ и весь расплывался отъ удовольствія. Потомъ онъ высадился на берегъ вмѣстѣ со шкиперомъ. Мы поклонились; Гартвигсенъ сіялъ чисто юношеской радостью и гордостью. И затѣмъ господа прошли.
Потомъ оказалось, однако, что пароходъ нуженъ былъ Гартвигсену не только, чтобы прокатиться домой съ Лофотенъ; онъ предназначенъ былъ отвести его сына для крещенія. Вотъ въ чемъ заключалось самое-то событіе; все остальное было ничто въ сравненіи съ этимъ. Ребенка долженъ былъ крестить отецъ Розы, пасторъ сосѣдняго прихода, а туда было нѣсколько часовъ пути. Такъ вотъ Гартвигсенъ, вѣрно, и хотѣлъ доставить Розѣ удовольствіе такой небывалой поѣздкой на пароходѣ.
Въ обѣденное время Гартвигсенъ явился въ Сирилундъ; ему надо было поговорить и съ Маккомъ, и съ баронессой, такъ что онъ прошелъ въ большую горницу. Явился-же онъ просить Макка съ дочерью въ крестные. Ахъ, этотъ Маккъ! Его можно было ненавидѣть до смерти, но онъ для всѣхъ оставался здѣсь самою важною и знатною персоною. Маккъ сразу поблагодарилъ и отвѣтилъ, что сочтетъ за честь; то же самое сказала баронесса.
— Какъ-же его назовутъ? — спросила она.
Тутъ Гартвигсенъ немножко замялся и отвѣтилъ:
— Еще не рѣшено. Но супруга моя, вѣрно, пріищетъ имячко своему принцу. Она зоветъ его принцемъ.
Дѣло-то было въ томъ, что Гартвигсену хотѣлось назвать своего сына Фердинандомъ въ честь Макка. Но Петрина, бывшая горничная, вышедшая замужъ за Крючкодѣла, опередила Гартвигсена: еще на Пасхѣ окрестила своего сына, давъ ему отъ чистаго сердца имя Фердинанда. Люди было дивились, что Маккъ не запретилъ ей этого, но они забывали что за человѣкъ былъ Маккъ. — Сдѣлай одолженіе! — сказалъ онъ ей.
Прежде, чѣмъ уйти, Гартвигсенъ пригласилъ и меня поѣхать съ ними завтра на крестины и потомъ отпировать у его тестя и тещи. Но я поблагодарилъ и отказался по той-же причинѣ, какъ нѣкогда прежде: за неимѣніемъ приличной одежды для такого торжества.
— У него нѣтъ фрака. Онъ скорѣе умретъ, чѣмъ появится безъ фрака5 — со смѣхомъ сказала баронесса.
— Въ такихъ понятіяхъ меня воспитали въ моей доброй семьѣ,- отвѣтилъ я.
Маккъ кивнулъ и поддержалъ меня. И для меня этотъ кивокъ и пара словъ Макка значили куда больше, чѣмъ смѣхъ баронессы. Вскорѣ, впрочемъ, и она сказала:- Конечно, вы правы.
И вотъ, весь домъ Гартвигсена и сирилундскіе господа собрались въ путь. Баронесса порѣшила взять съ собой и дѣвочекъ, и тѣ просто сіяли отъ восторга. Марту тоже брали на крестины, и отецъ ея Стенъ Приказчикъ весьма гордился этимъ; Гартвигсенъ-же нагрузилъ на пароходъ всякаго рода запасовъ и вина, и лакомствъ, чтобы не вводить въ расходы по угощенію своихъ тестя и тещу.
Пароходъ задымилъ и отошелъ.
Вернулся онъ черезъ два дня и благополучно доставилъ обратно всѣхъ своихъ пассажировъ. Все обошлось хорошо. Мальчика окрестили Августомъ, по отцу Розы. Пароходъ остался въ гавани до слѣдующаго дня, и я успѣлъ побывать на немъ. Гартвигсенъ осматривалъ на немъ всѣ уголки и приговаривалъ:- Да, да, кончится, пожалуй, тѣмъ, что я таки куплю его. — Но какъ-то разъ, уже послѣ того, какъ пароходъ ушелъ, явился въ лавку смотритель Шёнингъ и спросилъ:
— Это что за пароходикъ прибѣгалъ тутъ раза два? — На немъ возили крестить сына Гартвигсена, — отвѣтилъ я. — И какъ этотъ человѣкъ изъ кожи лѣзетъ, чтобы растрясти свои гроши! — Кончится, пожалуй, тѣмъ, что Гартвигсенъ купитъ пароходъ, — сказалъ я, но смотритель покачалъ головой и возразилъ:- Пусть-бы лучше кашей запасся.
Но, кажется, Гартвигсенъ и не думалъ больше разыгрывать изъ себя богача, который соритъ деньгами зря. Правда, онъ шибко хвастался великимъ событіемъ, которое устроилъ, но уже пересталъ оказывать кредитъ всѣмъ и каждому и въ лавкѣ, и на пристани. Я разъ самъ слышалъ, какъ онъ отвѣтилъ одной бѣдной женщинѣ, которая просила отпустить ей кое-что въ долгъ изъ лавки:- Насчетъ кофею и прочаго, а также насчетъ всякихъ матерій, ты поди потолкуй съ моей супругой. — У меня не было никакихъ общихъ дѣлъ съ Гартвигсеномъ и Розой, но все-таки я порадовался за нихъ, услыхавъ это. Гартвигсенъ, конечно, все еще былъ очень богатый человѣкъ, и Роза, вѣрно, сумѣетъ отвадить его выставляться со своимъ богатствомъ на посмѣшище. Оно къ тому и шло.
О, да, все теперь складывалось хорошо.
Вотъ только эта злополучная баронесса Эдварда! Отъ нечего дѣлать она опять принялась за Гартвигсена. Право, и смѣяться, и плакать было впору, глядя на нее. Она ловила его то на пристани, то на мельницѣ, встрѣчала на дорогѣ и примазывалась къ нему; но Гартвигсену, очевидно, надоѣли ея выспреннія рѣчи, въ которыхъ онъ ни аза не понималъ, и онъ старался поскорѣе отдѣлаться отъ нея. Такъ продолжалось нѣсколько времени, зима уже подходила къ концу, а баронесса все не унималась, но еще пуще распалялась желаніемъ вскружить Гартвигсену голову. Онъ, однако, не поддавался. Должно быть, Роза успѣла пріобрѣсти на него прочное вліяніе.
— Выпишите опять Мункена Вендта! — сказала мнѣ однажды баронесса.
— Я самъ скоро отправлюсь къ нему, — отвѣтилъ я.
— Такъ вы уходите отъ насъ? — только и сказала она и опять пошла ловить Гартвигсена.
Со свойственнымъ ей задоромъ она никакъ допустить не хотѣла, чтобы Роза могла такъ привязать мужа къ себѣ, и вотъ всячески поддѣлывалась къ Гартвигсену, даже стала говорить съ нимъ проще и понятнѣе. Но Гартвигсенъ сохранялъ свою благую стойкость. Баронесса-же отзывалась о Розѣ:- Какая она стала насѣдка, обзаведясь мужемъ и ребенкомъ!
Да, порою эта мудреная дама держала себя отнюдь не по барски, не похоже на баронессу.
Какая разница была между нею и ея отцомъ! Этотъ человѣкъ никогда и ни въ чемъ себѣ не измѣнялъ, никогда не ронялъ своего достоинства. Теперь вотъ пришла къ нему старуха Малене, мать Николая Аренцена, по важному дѣлу. Она принесла въ платкѣ всю ту кучу кредитокъ, которыя ей достались отъ сына, и, крѣпко держа узелокъ обѣими руками, заявила, что принесла деньги на храненіе Макку. Тотъ и глазомъ не сморгнулъ, но отвѣтилъ:- Совершенно правильно; давай свои деньги мнѣ, и будешь помаленьку забирать у меня товаромъ — что понадобится. — Онъ занесъ сумму въ книгу и кивнулъ старухѣ. — А то онѣ мнѣ спать не давали! — сказала она. — Теперь можешь себѣ спать спокойно, — отвѣтилъ Маккъ. Когда Гартвигсенъ узналъ объ этой аферѣ, онъ всплеснулъ руками и сказалъ: — Нѣтъ, неужто онъ теперь въ третій разъ угобзится этими деньгами!
Разъ баронесса попросила меня пойти съ нею въ коморку къ Фредрику Мензѣ. — Прямо безобразіе, онъ тамъ валяется, — сказала она, — непремѣнно надо прибрать его немножко. — Сначала я было не понялъ, почему она зоветъ именно меня, но подумалъ, что, вѣрно, на баронессу опять нашла полоса набожности, и она хочетъ сдѣлать доброе дѣло. Я и пошелъ съ нею.
Старикъ лежалъ въ коморкѣ одинъ одинешенекъ; Петрина ушла съ ребенкомъ. Воздухъ былъ спертый и невыносимый; стѣны и полъ около постели были загажены до нельзя. Баронесса распахнула окно, чтобы было чѣмъ дышать. Затѣмъ свернула бумажный картузъ, заглянула въ него и сказала: — я не была-бы дочерью торговца, еслибъ не сумѣла свернуть картуза. — Старикъ, заслышавъ чужой голосъ, отвѣчалъ громкимъ: «тпру-тпру!» Онъ, вѣрно, принялъ насъ за лошадей. А баронесса принялась осматривать его и обирать съ него насѣкомыхъ въ бумажный картузъ…
Я же сталъ думать про себя: какая странная смѣсь добра и зла въ этой барынѣ! Вотъ она не брезгуетъ такимъ дѣломъ, отъ котораго воротятъ носъ ея слуги. И я принялся помогать ей обирать со старика насѣкомыхъ. Баронесса слегка почесала его, а онъ хотѣлъ помочь и ловилъ пальцами воздухъ.
— Подержите-ка теперь картузъ! — сказала мнѣ баронесса.
Она взяла гребень и принялась вычесывать голову старика. Уфъ, какая э. то была ужасная работа и какой требовала осторожности! Худе всего было то, что старикъ не хотѣлъ лежать смирно. Бѣдняжка Фредрикъ Менза былъ совсѣмъ заброшенъ; некому было почесать его; теперь-же Господь послалъ ему такую отраду. И онъ облизывался и причмокивалъ отъ удовольствія, приговаривая:- Ту-ту! — Баронесса добросовѣстнѣйшимъ образомъ чесала его и собирала насѣкомыхъ въ картузъ; о, невозможно было проявить больше усердія.
— Подержите-ка теперь картузъ! — сказала мнѣ баронесса.
Она взяла гребень и принялась вычесывать голову старика. Уфъ, какая э. то была ужасная работа и какой требовала осторожности! Худе всего было то, что старикъ не хотѣлъ лежать смирно. Бѣдняжка Фредрикъ Менза былъ совсѣмъ заброшенъ; некому было почесать его; теперь-же Господь послалъ ему такую отраду. И онъ облизывался и причмокивалъ отъ удовольствія, приговаривая:- Ту-ту! — Баронесса добросовѣстнѣйшимъ образомъ чесала его и собирала насѣкомыхъ въ картузъ; о, невозможно было проявить больше усердія.
— Ну, хватитъ-ли теперь? — спросила она и заглянула въ картузъ.
— Хватитъ-ли? — спросилъ я.
— Я только хотѣла сказать…
И она вдругъ принялась старательно прочесывать старику волосы рядъ за рядомъ, глубоко забирая гребнемъ и не отряхая его. Я слѣдилъ и собиралъ, что могъ, съ подушки. Старикъ гоготалъ отъ пущаго удовольствія и, какъ пьяный, махалъ руками. — Ту-ту-ту! — бормоталъ онъ и моталъ головою, и опять гоготалъ. Но вдругъ веселое лицо его все передернулось, и онъ закричалъ:- Чортъ!
— Вѣрно, ему больно, — сказалъ я.
— Ну вотъ еще! — отвѣтила баронесса и продолжала свое дѣло.
Тогда Фредрикъ Менза принялся плеваться да такъ, что со стѣны потекло, и отрапортовалъ цѣлую уйму проклятій. Жутко было слушать. Я не могъ дольше выдержать и сказалъ: — Однако, ему теперь навѣрно больно.
Баронесса остановилась, взяла у меня изъ рукъ картузъ, тщательно подвернула уголки и закрыла окно. Когда мы вышли оттуда, она зашла еще къ Іенсу Папашѣ и къ скотницѣ и велѣла имъ хорошенько вычистить коморку Фредрика Мензы. Потомъ попалась ей навстрѣчу Петрина, которой она сказала:- Ты изволь прибирать Фредрика Мензу, если желаешь оставаться жить тутъ. — Я и то стараюсь, — захныкала Петрина, — да просто силъ никакихъ нѣтъ содержать его въ чистотѣ. Онъ хватаетъ себя за всякія мѣста и день-деньской мажется всякой ѣдой. Хоть бы Господь прибралъ его! Вчера мы смѣнили ему рубаху, а сегодня опять глаза-бы не глядѣли. — Возьми въ лавкѣ холста, — сказала баронесса, и нашей ему рубахъ; и ты должна мыть и чесать его каждый день и смѣнять на немъ бѣлье сколько-бы разъ ни приходилось. Помни-же! — сказала она и кивнула.
Баронесса была молодецъ распорядиться; не хуже отца. Къ сожалѣнію, послѣ того, что обнаружилось впослѣдствіи, я имѣлъ поводъ сильно заподозрить баронессу съ ея бумажнымъ картузомъ, въ который она собирала насѣкомыхъ. Но я цѣнилъ ея довѣріе, — она и не заикалась о томъ, чтобы я молчалъ, — и потому я былъ нѣмъ.
Нѣсколько дней спустя, мы съ баронессой стояли на дворѣ и разговаривали; въ это время мимо проходилъ Гартвигсенъ.
— Какъ-то вы тутъ отдѣлались? — спросилъ онъ. — У насъ въ домѣ скоро житья не будетъ.
— Ну?
— Чистое народное бѣдствіе, нашествіе вшей и прочее, — сказалъ Гартвигсенъ. — Видно, мы заполучили ихъ на пароходѣ. Мнѣ теперь и даромъ не надо этого судна.
— А мы ничего такого не заполучили, — отозвалась баронесса.
— Вотъ какъ? — сказалъ онъ. — Да мнѣ-то еще спола-горя, а вотъ супруга моя обмываетъ весь домъ сверху до низу и плачетъ.
Баронесса взяла Гартвигсена за руку и увлекла съ собой по двору. Я просто не зналъ, что и подумать. Вдругъ я услыхалъ слова баронессы:- Хороша-же хозяйка Роза, что даже не можетъ вывести грязи въ домѣ! — и затѣмъ они еще порядочно прогуляли вмѣстѣ, но кончилось дѣло, какъ и всегда, тѣмъ, что Гартвигсенъ раскланялся и пошелъ домой.
Бѣдная заблудшая баронесса Эдварда!
XXIX
Запахло весною; снѣгъ началъ таять и на поляхъ и на тресковыхъ площадкахъ; вороны и сороки принялись таскать сухія вѣтки. И мнѣ уже недолго оставалось пробыть въ Сирилундѣ.
Сегодня баронесса вошла ко мнѣ въ комнату и бросилась на стулъ. Глаза ея дико блуждали, а все лицо было заплакано.
— Что случилось? — спросилъ я.
— Онъ умеръ, — отвѣтила она. Я такъ и знала. Ничего не случилось.
— Кто умеръ?
— Гланъ. Въ Индіи. Напечатано въ газетахъ. Семья извѣщаетъ. Въ Индіи — сказано.
Она съ трудомъ выговаривала слова и кусала себѣ губы. Мнѣ стало жаль ее, и я сказалъ:
— Печальное извѣстіе! Но не вышло-ли какой ошибки… спутали имена?
— Нѣтъ, — сказала она и опять закусила губы, такъ что кровь выступила, и мнѣ вспомнились слова Мункена Вендта, что ротъ ея какъ будто расцвѣлъ.
Посидѣвъ съ минуту, она встала и ушла изъ моей комнаты. Ей нигдѣ не сидѣлось; она побывала даже въ конторѣ у отца. Послѣ же обѣда она слегла въ постель, а часъ спустя послала за мною.
— Ничего не случилось, — сказала она мнѣ, когда я вошелъ. — Я знала, что онъ умеръ. А теперь вотъ извѣстіе, что онъ умеръ въ Индіи. Ну, да это все равно.
— Я все думаю, что могла произойти ошибка; смѣшали имена, — началъ было я утѣшать ее.
— Нѣтъ, нѣтъ! — отвѣтила она. — А вотъ что… вы меня извините, что я такъ ворвалась къ вамъ сегодня и теперь еще послала за вами… Ошибка? Какая же ошибка?
— Изъ Индіи долгій путь; извѣстіе долго шло, — отвѣтилъ я. — Весьма возможно, что просто спутали имена.
— Вы думаете? Можетъ быть, — сказала она.
Но она, видимо, уже оставила всякую надежду. Она пролежала нѣсколько сутокъ и, когда встала, не скоро еще оправилась. У нея появилась привычка хватать себя обѣими руками за бока, и она такъ исхудала за это время, что длинные пальцы ея почти сходились вокругъ ея пояса; да, она стала узка въ таліи, какъ песочные часы. Но она была хорошей породы и понемногу оправилась. Когда рыбаки стали возвращаться домой съ Лофотенъ, въ ней уже не было замѣтно никакой другой перемѣны, кромѣ того, что она стала еще взбалмошнѣе и своенравнѣе прежняго. Она какъ будто готова была схватиться и съ небомъ, и съ землей изъ-за судьбы Глана. Положительно, она сама себя изводила.
Суда прибыли обратно и пристали у сушильныхъ площадокъ; на заливѣ снова закипѣла жизнь, стали раздаваться смѣхъ и пѣсни. Съ послѣднимъ почтовымъ пароходомъ съ юга прибылъ также неизмѣнный англичанинъ, сэръ Гью Тревельянъ. Онъ былъ пьянымъ-пьянешенекъ, по обыкновенію, и опять отправился на сушильныя площадки глазѣть посоловѣлыми глазами, какъ промываютъ рыбу. Тутъ отыскала его баронесса и уговорила пойти вмѣстѣ въ Сирилундъ. Просто удивительно, на что только она была способна, со своей твердой волей и властной тонкой рукой! Вѣдь только-что она была совсѣмъ сломлена неутѣшнымъ горемъ по умершемъ Гланѣ, а теперь опять ожила сама собою, безъ всякой посторонней помощи; эластичность и стойкостъ ея натуры были поразительны. Что же до англичанина, то онъ задалъ ей большую и благородную работу, и она сама сказала мнѣ:- Во мнѣ еще остался нетронутымъ небольшой запасъ нѣжности; теперь есть случай израсходовать его.
И вотъ, съ сэромъ Гью произошла диковинная перемѣна: онъ совсѣмъ не поѣхалъ въ этомъ году къ своему сыну въ Торпельвикенъ, только послалъ его матери денегъ, самъ же остался въ Сирилундѣ. Сэръ Гью былъ съ виду молчаливый и образованный человѣкъ, а когда рѣдкій разъ улыбался, то лицо у него становилось удивительно добрымъ. Онъ скоро совсѣмъ не могъ обойтись безъ баронессы; въ ея обществѣ онъ сталъ улыбаться все чаще и чаще, предпринималъ съ нею далекія прогулки, и больше и рѣчи не было о пьянствѣ.
Теперь почтовый пароходъ ожидался обратно съ сѣвера изъ Вадсё, и сэръ Гью собирался отплыть съ нимъ въ Англію. Но по мѣрѣ того, какъ время шло, стала снаряжаться въ путь и баронесса, и что ни день, то на пристань отправляли по чемодану. Не было сомнѣнія, что баронесса поѣдетъ съ сэромъ Гью на его родину, до такой степени она покорила его сердце. Дѣтей она оставляла на попеченіе Макковой ключницы.
Приближалось и для меня время ухода. Шелъ конецъ мая, и я только выжидалъ, чтобы лѣсная дорога немножко просохла. Дни стояли уже теплые, снѣгъ весь стаялъ, и дорогѣ недолго было просохнуть.
Я подарилъ Гартвигсену свою послѣднюю картину — зимній видъ изъ моего окна на мельницу и кряжъ, привелъ въ порядокъ свое ружье и уложилъ котомку. Сегодня суббота; послѣ-завтра въ путь!
Гартвигсенъ сердечно поблагодарилъ меня за подарокъ и сказалъ:- Вотъ вы видѣли, каковы были мои стѣны до вашего прихода; придите же посмотрѣть ихъ теперь, передъ уходомъ.
— Спасибо! — сказалъ я.
Вечеромъ, когда почтовый пароходъ показался вдали за маякомъ, баронесса зашла ко мнѣ и сказала:- Займитесь съ дѣвочками сегодня. Поболтайте съ ними. Я ихъ послала гулять съ Іенсомъ Папашей; но онѣ, пожалуй, скоро вернутся.
На лицѣ у нея опять появилось ея безпомощное, растерянное выраженіе, и она съ такимъ измученнымъ видомъ заломила руки, что я не сталъ ни о чемъ разспрашивать.
Оба они, и баронесса и англичанинъ, пошли внизъ въ контору поговорить съ Маккомъ. Въ это же время вернулись дѣвочки. Первымъ вышелъ изъ конторы сэръ Гью, прошелъ небольшой конецъ дороги къ пристани и остановился въ ожиданіи. Потомъ вышла баронесса; увидя идущихъ по двору дѣтей, она вся сгорбилась, чтобы онѣ не узнали ея по высокому росту. Охъ, дѣвочки были такія близорукія!