VIII
Разъ я возвращался съ прогулки по дорогѣ отъ мельницы, и меня обогнала баронесса. Платье ея было въ бѣлыхъ пятнахъ; видно, заходила на мельницу. Я поклонился; она бросила мнѣ на ходу пару словъ и уже прошла было мимо, но вдругъ замедлила шагъ и поравнялась со мной. Я попросилъ позволенія обмахнуть муку съ ея платья; она остановилась и поблагодарила. Затѣмъ мы пошли дальше вмѣстѣ, безъ всякаго, впрочемъ, желанія съ моей стороны. Она стала перебирать разныя воспоминанія дѣтства: вотъ тутъ она бѣгала дѣвчонкой, ѣздила, стоя, на телѣгахъ съ мукой, уходила одна на Осиновую кручу и сидѣла тамъ подолгу…
Она была грустна, и въ голосѣ ея зазвучали чудесныя бархатныя ноты, когда она сказала:- Переиграешь во всѣ игры жизни, и ничего тебѣ не остается больше!
На этотъ разъ она произвела на меня хорошее впечатлѣніе. Даже ея длинныя, худыя руки вызвали мою симпатію, хотя до сихъ поръ онѣ казались мнѣ какими-то нецѣломудренными. Мнѣ припомнилось, что я слышалъ про нее на дняхъ. Тутъ былъ одинъ человѣкъ по имени Іенсъ Папаша. Въ дни молодости Эдварды онъ жилъ у Макка, но потомъ переселился на крайнія шкеры, женился, потерялъ здоровье и впалъ въ нищету. Жена уѣхала отъ него на Лофотены и пропала. Дѣтей у нихъ не было. Нѣсколько дней тому назадъ Іенсъ и явился къ Эдвардѣ; ничего особеннаго онъ не сказалъ, а только стоялъ и глядѣлъ на нее покорнымъ взглядомъ, какъ большой песъ. А Эдварда сразу нашла ему дѣло въ Сирилундѣ и окрестностяхъ — продавать кости. Пусть, дескать, ходитъ по тѣмъ немногимъ дворамъ, гдѣ ѣдятъ мясо, собираетъ тамъ кости, приноситъ ихъ въ лавку и продаетъ за хорошую цѣну. Потомъ ихъ отправятъ на югъ и перемелютъ въ костяную муку. Такимъ образомъ, всѣ кости въ Сирилундѣ становились собственностью Іенса. Маккъ слегка усмѣхнулся тому, что ему приходится покупать, да еще по хорошей цѣнѣ, свои же кости, но сказалъ только:- Хорошо. — Не такой онъ былъ человѣкъ, чтобы поднять исторію изъ-за пустяковъ. Точно такъ же должны были поступать въ мѣшокъ Іенса всѣ кости изъ кухни Гартвигсена. Выходило забавно, но Іенсъ принялъ дѣло всерьезъ и слышать не хотѣлъ объ отказѣ. Онъ зарабатывалъ порядочно, и въ первый же разъ, какъ продалъ свой сборъ, выручилъ столько, что могъ обзавестись кое-какой одеждой. Эдварда сама продавала за него и сама производила весь разсчетъ. Затѣмъ она же отвела ему уголъ въ Сирилундѣ; сначала онъ дѣлилъ коморку съ призрѣваемымъ старикомъ, Фредрикомъ Мензой, а потомъ ему отвели помѣщеніе получше, въ одной изъ мансардъ.
Я теперь и припомнилъ эту исторію, говорившую о находчивости и энергіи баронессы. Но сейчасъ она находилась въ какомъ-то угнетенномъ настроеніи. Я было заговорилъ съ ней о томъ, какое счастье радовать другихъ, радовать дѣтей и всѣхъ окружающихъ. Она остановилась.
— Счастье? Что вы! — сказала она, хмуро сдвинувъ брови, и словно задумалась. Потомъ опять пошла дальше, но вскорѣ какъ-то торопливо свернула съ дороги и опустилась на траву. Я пошелъ за нею, но остался стоять возлѣ. Она продолжала.
— Счастье? Да, поглядѣла бы я на него, явись оно ко мнѣ; долго бы глядѣла, — такъ оно мнѣ незнакомо. Но, разумѣется, въ жизни бываютъ минутки чуточку получше другихъ.
— Должно быть, такъ, — сказалъ я. И мнѣ бросились въ глаза морщины на ея лбу, проложенныя горемъ и годами. Въ эту минуту она не притворялась, не напускала на себя ничего, и даже нижняя губа у нея отвисла. Вся молодость была у нея позади.
— Тутъ жилъ когда-то охотникъ, — снова начала она, указывая рукой вдаль. — Его звали Гланъ. Вы слыхали о немъ?
— Да.
— Да? Онъ жилъ тутъ. Онъ былъ молодъ, и звали его Томасъ Гланъ. Время отъ времени я слышала выстрѣлы, и меня такъ и тянуло отвѣтить ему; иногда я и ходила встрѣчать его. А, впрочемъ, — что Гланъ? Да, минутами съ нимъ бывало пріятнѣе, чѣмъ когда-либо въ моей жизни, но… И я его любила… О! я забывала весь міръ, когда подходилъ онъ. Да, я помню человѣка, который умѣлъ подходить!.. Съ большой бородой; похожъ на звѣря; на ходу иногда остановится и подожметъ одну ногу; потомъ опять дальше. И часто одѣвался въ звѣриныя шкуры.
— Это все онъ же? — спросилъ я.
— Да.
— Какъ вы интересно разсказываете!
— Тому уже столько лѣтъ минуло. Развѣ люди еще не забыли про это? Я сама почти забыла и только вотъ, когда вернулась сюда и перехожу тутъ съ мѣста на мѣсто, припоминаю опять. И сегодня вспомнилось… Но онъ былъ совсѣмъ, какъ звѣрь лѣсной; и я его любила. Онъ былъ такой большой и ласковый. Онъ, навѣрно, питался иногда оленьимъ мохомъ: его дыханіе отдавало оленемъ; пахло дичиной. Я вспоминаю теперь, что и онъ былъ влюбленъ въ меня. Разъ онъ явился съ разстегнутымъ воротомъ; грудь у него была вся мохнатая. «Прилечь на нее — словно на лужайку,» — подумала я; я вѣдь была еще такъ молода. Я нѣсколько разъ цѣловалась съ нимъ, и вотъ знаю, что ничего подобнаго не переживала больше. А разъ онъ шелъ по дорогѣ; я смотрѣла на него и видѣла, что онъ потихоньку подходитъ ко мнѣ; и онъ тоже все время смотрѣлъ на меня; взглядъ его проникалъ мнѣ въ самую душу, и мнѣ становилось такъ безконечно сладко… А когда онъ подошелъ, я прильнула къ нему и замерла… О, я была замужемъ и все такое, но не помню ничего подобнаго. Какъ онъ былъ хорошъ! Но иногда, бывало, падалъ духомъ. Галстухъ свой онъ повязывалъ по-дѣтски, а часто и совсѣмъ забывалъ его дома. Но все-таки онъ былъ такъ хорошъ. И знать не зналъ никакихъ границъ. Тутъ жилъ тогда одинъ докторъ, хромой, и Гланъ прострѣлилъ себѣ ногу, чтобы самому быть не лучше доктора. У него была собака, Эзопъ, и онъ застрѣлилъ ее и послалъ трупъ одной… той, кого любилъ. Онъ не зналъ границъ, ни въ чемъ. Но онъ не былъ божествомъ; онъ былъ звѣрь лѣсной. Да, именно безподобный звѣрь!
— Но вы, вѣрно, все еще любите его? Сдается, что такъ.
— Нѣтъ. Люблю ли я его? Не знаю, что сказать. Я не часто о немъ вспоминаю; не ношусь съ мыслями о немъ. Къ тому же онъ, говорятъ, умеръ, такъ ужъ по одной этой причинѣ… Нѣтъ, но мнѣ все вспоминается, какъ хорошо было тогда. Часто мнѣ казалось, что я не по землѣ хожу, и никогда потомъ я не испытывала такого сладкаго трепета. Въ концѣ концовъ, мы, вѣрно, оба ходили, какъ помѣшанные, такъ онъ былъ хорошъ. Разъ я собиралась печь на кухнѣ крендельки; онъ подошелъ и сталъ глядѣть въ окно. Я успѣла свалять мягкое тѣсто, раскатать его и разрѣзать ножомъ на куски. И вотъ я показала ему ножъ и сказала:- А не лучше ли всего намъ умереть обоимъ? — Да,- отвѣтилъ онъ, — пойдемъ ко мнѣ въ шалашъ и такъ и сдѣлаемъ. — Я умылась и пошла съ нимъ въ его шалашъ. Онъ сразу началъ прибирать тамъ, мыться и чиститься. Но я уже передумала и сказала ему, что не могу умереть. Онъ кивнулъ мнѣ въ знакъ того, что и такъ будетъ хорошо, но я видѣла, что онъ глубоко разочарованъ: онъ было повѣрилъ мнѣ. Потомъ онъ объяснилъ мнѣ это тѣмъ, что былъ слишкомъ простодушенъ и не понималъ шутокъ. Да, въ немъ часто бывало что-то странное, идіотское, что дѣйствовало на меня. Я думала про себя: его можно подбить на что угодно, и онъ будетъ молчать; можно склонить его на большой грѣхъ, и онъ будетъ молчать объ этомъ. А то вдругъ онъ становился такимъ сообразительнымъ, прозорливымъ, видѣлъ все насквозь. О, куда дѣвалось тогда его простодушіе! Я помню одно дѣло. Въ лѣсу росла рябина, высокая и стройная на диво. Гланъ часто любовался на нее и показывалъ ее мнѣ — какая она высокая, прямая. Видно, она ему особенно полюбилась. Мнѣ и вздумалось разъ сдѣлать ему на зло, помучить его, и я нашла человѣка, который подрубилъ рябину у самыхъ корней, такъ что она еле-еле держалась. На другой день Гланъ пришелъ ко мнѣ и сказалъ:- Пойдемъ въ лѣсъ! — я пошла. Онъ показалъ мнѣ рябину и сказалъ: — Вотъ злое дѣло. — Ну, коли злое, такъ, вѣрно, это дѣло рукъ женщины, — сказала я. Я не прочь была навлечь на себя его подозрѣніе. О, мнѣ даже хотѣлось этого. — Нѣтъ, это дѣло сильной и глупой лѣвой руки, — отвѣтилъ онъ. Онъ увидалъ это по зарубкамъ. Тогда я струсила немножко, такъ какъ онъ угадалъ вѣрно. — Ну, значитъ, это дѣло рукъ лѣвши, — сказала я. А Гланъ отвѣтилъ:- Нѣтъ; слишкомъ плохо сдѣлано; или человѣкъ этотъ только прикинулся лѣвшой, или правая рука у него болитъ. — Тутъ я поняла, что плохо придется тому человѣку; онъ какъ разъ ходилъ эти дни съ подвязанной правой рукой, и я потому именно и выбрала его, чтобы сбить Глана со слѣда. Но Гланъ не дался въ обманъ; онъ нашелъ человѣка и жестоко съ нимъ расправился. У!.. Но при этомъ онъ пустилъ въ ходъ только одну руку; не могъ онъ, видите-ли, итти съ двумя здоровыми руками противъ того, кто владѣлъ только одной. Я узнала объ этомъ черезъ нѣсколько дней, пошла къ Глану, чтобы еще помучить его, и сказала: — А вѣдь это я велѣла изуродовать вашу рябину. — Сказала и ушла… Подумайте, я такъ хорошо помню все это! Одно за другимъ такъ и всплываетъ у меня въ памяти. Да, онъ бывалъ страсть какъ проницателенъ иногда. А тотъ человѣкъ, мой подручный, еще живъ. Онъ пришелъ ко мнѣ на дняхъ. Его зовутъ Іенсъ Папаша.
— Вотъ?
Баронесса вскинула на меня глаза при этомъ отрывистомъ вопросѣ. А я стоялъ и раздумывалъ: такъ вотъ почему она помогла теперь Іенсу Папашѣ: онъ когда-то помогъ ей досадить Глану. Что же, она все еще любитъ его и мертваго, любитъ до ненависти и жестокости, такъ что готова терзать его и за гробомъ? Или Гланъ живъ, и ей просто хочется продолжать дѣлать ему на зло?
Я спросилъ:- Да Гланъ, можетъ быть, и не умеръ?
— Не знаю, — отвѣтила она. — Впрочемъ, нѣтъ, навѣрно умеръ. Онъ былъ такой чуткій, измѣнчивый. Все на него дѣйствовало — и погода, и солнце, и луна, и трава; и вѣтеръ словно говорилъ съ нимъ, и гудѣнье на вершинахъ скалъ отзывалось въ немъ. Конечно, онъ умеръ; ужъ сколько времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ жилъ тутъ; такъ давно это было; ужасно давно.
Баронесса встала и пошла назадъ къ мельницѣ. Жаль было смотрѣть на нее. Она говорила совсѣмъ другимъ тономъ, не улыбалась, не представлялась, а только разсказывала такъ грустно. И я радовался, что не позволилъ себѣ присѣсть тутъ же, а все время только стоялъ и слушалъ.
IX
Нѣтъ, видно, не къ добру такъ разбогатѣлъ Гартвигсенъ, такъ пошелъ въ гору за послѣдній годъ. Его самодовольство стало переходить всякія границы. Словно никого, кромѣ него, и не было во всемъ мѣстечкѣ, а для всего округа онъ былъ и царь и богъ!
Въ своемъ самомнѣніи онъ бывалъ и глупъ и несносенъ; но природное добродушіе его все еще было велико. Онъ отдалъ Стену Приказчику такое распоряженіе: — Ежели смотрителю Шёнингу что-нибудь понадобится въ лавкѣ, то ты, аккуратъ какъ по ошибкѣ, записывай все на мое имя: В. Гартвичу.
Мнѣ же онъ откровенно объяснилъ, что безъ посредничества смотрителя не разбогатѣть бы ему на серебряныхъ горахъ, которыя онъ продалъ, а потому ему и хочется показать признательность. Точно такъ же велѣлъ онъ оказывать «всяческій кредитъ» Арону изъ Гопана, тому человѣку, у котораго самъ купилъ горы почти что задаромъ.
Но смотрителю Шёнингу ничего не требовалось въ кредитъ. Онъ всегда приходилъ въ лавку съ наличными.
Разъ Гартвигсенъ и сказалъ ему:- Ежели вамъ нужны какіе-нибудь товары, — платить незачѣмъ.
Смотритель стоялъ передъ нами, худой, выцвѣтшій и недоумѣвающій.
Тогда Гартвигсенъ пояснилъ:- Вы просто велите записать на мое имя.
Наконецъ, смотритель отвѣтилъ:- Да какая же это будетъ покупка? И почему бы мнѣ не платить за свой товаръ?
Отъ такого отвѣта Гартвигсенъ не поумнѣлъ; напротивъ.
— Что же, — я хотѣлъ оказать благодѣяніе! — сказалъ онъ.
Но тутъ смотритель принялся хохотать надъ нимъ, тряся своей сѣдой головой, да еще сплюнулъ. Гартвигсенъ вскипѣлъ, обозвалъ его идіотомъ и съ шумомъ вышелъ изъ лавки.
Онъ никакъ и не могъ забыть отказа смотрителя; обида грызла его, хоть онъ и увѣрялъ, что ему наплевать на это. — Пожалуй, и ты когда-нибудь такъ заважничаешь, что не захочешь знать меня, — брякнулъ онъ Розѣ. А когда она только покачала головой въ отвѣтъ, не желая вдаваться въ эту тему, онъ обиженно сказалъ: — Да, да, дѣлай себѣ какъ знаешь.
По вечерамъ онъ любилъ разсказывать намъ, какія онъ обдѣлалъ дѣла за день, хоть и не Богъ вѣсть что это были за дѣла. Онъ ходилъ день-денской туда и сюда и во все вмѣшивался, во всякія мелочи, и отрывалъ людей отъ дѣла только, чтобы показать себя хозяиномъ. Встрѣтитъ по дорогѣ старшаго мельника и скажетъ ему:- А, тебя-то мнѣ какъ разъ и надо: сегодня тебѣ придется доставить намъ столько муки, сколько сможешь только! — А мельникъ и безъ того ничего другого не дѣлалъ, какъ мололъ каждый день сколько могъ. Но онъ покорно отвѣтитъ:- Слушаю, — а Гартвигсенъ еще добавитъ: — То-то; я вѣдь прямо съ пристани; у насъ на складѣ осталось всего два десятка мѣшковъ.
А то позоветъ меня съ собой на сушильныя площадки. Пріѣдемъ туда, и Гартвигсенъ начнетъ перебирать рыбу съ видомъ хозяина и задавать Арну Сушильщику разнаго рода вопросы. — Ты подумалъ ли, что завтра можетъ пойти дождь и опять смочитъ рыбу? Ежели у тебя мало народу, такъ ты только скажи мнѣ. — Арнъ Сушильщикъ отвѣтитъ, что народу-то у него довольно, да вотъ солнца мало, и на сушку нужно свое время, а Гартвигсенъ на это:- Да, да; я такъ порѣшилъ, чтобы рыбу упластовали еще до конца іюля. — И хотя Арнъ Сушильщикъ самъ отлично зналъ это, онъ все-таки всплеснетъ руками и прикинется изумленнымъ. Тогда Гартвигсенъ примется растолковывать ему, какъ дѣло велось прежде: что и въ прошломъ году рыбу упластовали, погрузили и отправили къ этому сроку, и въ позапрошломъ, и всегда такъ было. Дѣлать нечего, Арну Сушильщику приходится сдаться. А Гартвигсенъ позоветъ меня съ собой дальше и продолжаетъ:- Да, хорошо ему, Макку, — знаетъ только свою контору да счеты, а вотъ по части всякаго надзора да присмотра, да всей этой головоломщины съ рабочими — это все на мнѣ одномъ. Того и гляди, жениться не выберу досуга!
Роза отдохнула и похорошѣла отъ этой мирной жизни. Она часто брала Марту за руку, отправлялась съ ней къ дѣтямъ баронессы и подолгу проводила съ ними время на прибрежныхъ скалахъ. Въ эти часы весь домъ бывалъ въ моемъ распоряженіи, и я могъ вполнѣ спокойно предаваться тому своему тайному занятію, о которомъ уже упоминалъ разъ. Я запиралъ всѣ двери и окна, чтобы никто ничего не слыхалъ, и каждую четверть часа выходилъ посмотрѣть на дорогу — не идетъ ли кто, а затѣмъ опять возвращался къ своему дѣлу. О, я рѣшилъ, что прежде всѣхъ узнаетъ объ этомъ Роза; и пока я еще помолчу насчетъ этого.
Какъ она была искренна и мила! Когда она замѣтила, что Гартвигсену хотѣлось скрыть свои уроки со мной, она стала уходить въ эти часы изъ дому подъ видомъ покупокъ въ лавкѣ. Такъ же деликатно вела она себя по вечерамъ, когда мы съ Гартвигсеномъ болтали о томъ, о семъ; она была дама образованная, но снисходительно относилась къ намъ, хотя бы мы даже мололи вздоръ; снисходила она втихомолку и къ Гартвигсену, когда онъ бывалъ грубъ. Гартвигсенъ же иногда выражался прекурьезно. Ставъ тузомъ, онъ не придерживалъ языка, даже когда ровно ничего не смыслилъ въ дѣлѣ, а, напротивъ, сыпалъ такими фразами, какихъ я сроду не слыхивалъ. Господи, что только творилось у него въ головѣ! Разъ онъ разсуждалъ о морѣ житейскомъ и выразился удивительно:- Да, Лютеръ — вотъ былъ самый главный корабль въ семъ морѣ житейскомъ; я, понятно, не могу этого знать, а только такъ разсуждаю по простотѣ своей. И вѣра его, я полагаю, самая отличная вѣра для хорошаго человѣка.
Что было Розѣ отвѣчать на это? — Ну, конечно, Лютеръ — еще бы, такой человѣкъ! — И при этомъ даже ни тѣни улыбки.
Вдругъ однажды Гартвигсенъ заявилъ, что, пожалуй, мнѣ предстоитъ уѣхать.
Случилось это на другой день послѣ того, какъ я вечеромъ сидѣлъ съ Розой и Мартой на крылечкѣ, болтая то съ Розой, то съ дѣвочкой, — больше какъ разъ съ послѣдней. Тутъ вернулся Гартвигсенъ.
— Присаживайся къ намъ и ты! — шутливо сказала ему Роза. Но Гартвигсенъ проголодался и вошелъ въ домъ. Мы всѣ трое тоже пошли за нимъ. Гартвигсенъ, какъ видно, вернулся изъ Сирилунда и, вѣрно, кто-нибудь тамъ разстроилъ его. Послѣ ужина онъ вдругъ спросилъ Розу:
— Что же ты подумала, что лѣту чуть не конецъ? И пора намъ жениться или нѣтъ?
Роза испуганно взглянула на меня.
— Нѣтъ, студента это вовсе не касается, — сказалъ Гартвигсенъ.
Я съ улыбкой покрутилъ головой и, сказавъ:- Ну, разумѣется! — вышелъ. Я и не вернулся, пока Гартвигсенъ самъ не позвалъ меня. Роза сидѣла въ горницѣ. Ей, видно, захотѣлось немножко загладить мое удаленіе изъ комнаты, и она заговорила со мной:
— Отцу моему очень хотѣлось, чтобы вы навѣстили его. Вы не забудьте этого. Положимъ, уговоръ былъ, что вы проводите меня, когда я пойду лѣсомъ домой, но…
— Ну! — вдругъ вмѣшался Гартвигсенъ: — Такъ ты, пожалуй, отправишься?
— Нѣтъ, — отвѣтила она, — я же осталась тутъ.
— Да, я желалъ бы только, знать, — продолжалъ. Гартвигсенъ раздраженно. — Впрочемъ, дѣло не станетъ за лодкой для васъ, — прибавилъ онъ, уже добродушно взглянувъ на меня.
— Я лучше пѣшкомъ пойду, — отвѣтилъ я. Бесѣда опять потекла мирно, но я хорошо замѣтилъ, что Гартвигсенъ держится на-сторожѣ, чтобы не дать мнѣ особенно разговориться. Я и замолчалъ. Пожалуй, кто-нибудь настроилъ его противъ меня; какъ знать.
Маленькая Марта подошла и положила мнѣ на колѣни игрушку, говоря:- Братъ сломалъ мнѣ. — Я сложилъ обломки и пообѣщалъ, что завтра же склею. Роза тоже подошла посмотрѣть и, кажется, обронила нѣсколько словъ насчетъ игрушки. Все было дѣломъ одной минуты, не больше, но Гартвигсенъ порывисто всталъ и вышелъ изъ комнаты.
Все это было наканунѣ вечеромъ. Утромъ-же Гартвигсенъ вдругъ далъ понять, что мнѣ придется уѣхать.
Я только что началъ писать строенія Гартвигсена заново, въ свѣтлыхъ лѣтнихъ тонахъ, на фонѣ общественнаго лѣса, но онъ, видно, забылъ объ этомъ.
— Хорошо, — сказалъ я.
— Дѣло-то въ томъ, что старуха теперь переберется къ намъ, такъ понадобится помѣщеніе, — прибавилъ Гартвигсенъ въ извиненіе.