Я подношу руку ко лбу и трогаю его. Этот жест заставляет Бентли резко повернуться и снять наушники.
— Что стряслось с тобой? — спрашивает он самым невинным голосом, но ему не удается удержаться, и по лицу его начинает расплываться улыбка.
— Что ты такое делаешь? — спрашиваю я безразлично.
— Я рад, что ты вернулся, — говорит Бентли. — Бобби хотел, чтобы я кое-что тебе показал.
— Что ты такое делаешь? — спрашиваю я снова.
— Это новая программа, — говорит Бентли. — Kai's Photo Soap для Windows 95. Хочешь попробовать?
Пауза.
— А что… что она делает? — спрашиваю я, сглатывая слюну.
— Она улучшает качество изображения, — говорит Бентли капризным тоном.
— И как… как она его улучшает? — спрашиваю я, дрожа от холода.
Фотография с постельной сценой вновь сканируется, и Бентли старательно нажимает на несколько клавиш, время от времени заглядывая в странички, вырванные из буклета, которые лежат на столе рядом с компьютером. Не проходит и пяти минут, как моя голова — в профиль — без единого шва приращивается к телу того самого заурядного типа, что трахает Сэма Хо. Бентли увеличивает изображение и кивает, удовлетворенный.
— Все, что для этого нужно, — говорит Бентли, глядя на меня, — это большой хард-диск и немного терпения.
Я пытаюсь сказать:
— Это… это круто… это очень круто, — но тут волна тошноты подкатывает к моему горлу, и я затыкаюсь.
Бентли снова ударяет по клавиатуре. Фотография исчезает. Экран пуст. Он нажимает еще две клавиши, затем вводит имя файла и команду.
На экране появляется целая серия фотографий, которые быстро сменяют друг друга.
Сэм Хо и Виктор Вард в десятках позиций, обнаженные и возбужденные, целый порносериал.
Бентли, довольный, откидывается на спинку стула, закидывает руки за голову — он выглядит как будто герой кинофильма, хотя по соседству не видно ни одной камеры.
— Хочешь посмотреть еще один файл? — спрашивает Бентли, но в моем ответе он не нуждается, потому что уже нажал на соответствующую клавишу. — Что бы нам посмотреть? — рассуждает он вслух.
Экран вспыхивает. Бентли вводит команду. Перед нами появляется список, каждый пункт в котором помечен датой и номером файла.
«ВИКТОР» Показ КК
«ВИКТОР» В «Telluride» с С.Ульрихом
«ВИКТОР» Концерт Dogstar с Киану Ривзом
«ВИКТОР» Юнион-сквер с Лорен Хайнд
«ВИКТОР» Майами, Оушен-драйв
«ВИКТОР» Майами, вестибюль, «Delano»
«ВИКТОР» на борту «Королевы Елизаветы II»
«ВИКТОР» с Сэмом Хо
«ВИКТОР» в «Pylos» с Сэмом Хо
«ВИКТОР» в «Sky Bar» с Рэндом Гербером
«ВИКТОР» съемки для «GQ» с Дж.Филдс и М.Бергином
«ВИКТОР» кафе «Flore» с Брэдом, Эриком и Дином
«ВИКТОР» Институт политических наук
«ВИКТОР» Нью-Йорк, «Balthazar»
«ВИКТОР» Нью-Йорк, концерт Wallflowers
«ВИКТОР» у Аннабель с Дж.Фениксом
«ВИКТОР» угол 80-й и Парк-авеню с Э.Пул
«ВИКТОР» в «Чертовой кухне» с DJ Микой, Нью-Йорк
Бентли проматывает список, и становится ясно, что он занимает не одну страницу.
Бентли начинает стучать на клавиатуре, загружая новые фотографии. Он усиливает цветность, подправляет оттенки, увеличивает и уменьшает резкость. Пройдя цифровую обработку, губы становятся толще, веснушки исчезают, топор возникает в чьей-то протянутой руке, «БМВ» превращается сначала в «ягуар», а затем в «мерседес», который, в свою очередь, превращается в метлу, из метлы — в лягушку, из лягушки — в швабру, из швабры — в плакат Дженни Маккарти, номера на номерных знаках меняются, количество крови на снимке места преступления увеличивается, необрезанный пенис превращается в обрезанный. Стуча по клавиатуре, сканируя изображения, Бентли добавляет размытость, чтобы создать видимость движения (снимок «Виктора», занимающегося бегом трусцой на набережной Сены), добавляет блики (в какой-то забытой Богом пустыне в восточном Иране я, в солнцезащитных очках и с недовольной миной на лице, обмениваюсь рукопожатиями с присутствующими, а у меня за спиной стоят какие-то бензовозы), он увеличивает зернистость, он производит — он сам выдумал этот термин — «бесшовное удаление людей».
— Скоро таким образом можно будет звезды двигать, — говорит Бентли. — Судьбы менять. Фотография — это только начало.
После очень долгого молчания я тихо говорю, не сводя глаз с монитора компьютера:
— Мне не хочется расстраивать тебя, но… но я думаю, что ты — ублюдок.
— Был ты там или не был? — спрашивает Бентли. — Все зависит от того, у кого спросить, да и это теперь не играет особой роли.
— Не смей… — начал было я, но тут же забыл, что хотел сказать.
— Я должен показать тебе кое-что еще, — говорит Бентли. — Но сначала сходи и прими душ. Где ты пропадал? Ты весь в говне. Дай-ка соображу. В баре Vendome?
В душе я фыркаю как загнанная лошадь и вспоминаю два самых последних пункта в гигантском списке с самыми свежими датами:
«ВИКТОР» Вашингтон, округ Колумбия, с Самуэлем Джонсоном (отец)
«ВИКТОР» Вашингтон, округ Колумбия, с Салли Джонсон (сестра)
22
После душа меня отводят вниз, в помещение тира (Бобби считал, что это ненужная роскошь, но Брюс Райнбек не соглашался с ним), представляющее собой комнату внутри другой комнаты, расположенной в том, что, по моим предположениям, должно быть подвалом того самого дома то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане. Там сына французского премьера, привязанного к стулу, подвергают медленному отравлению. Он обнажен, кожа его блестит от пота, кружочки конфетти плавают в луже крови, сворачивающейся на полу под ним. Его грудь почти вся почернела, оба соска отсутствуют, и из-за яда, который постоянно вводит ему Брюс, он дышит с большим трудом. Во рту у него удалено четыре зуба, а кожа на лице растянута в стороны проволокой, причем пара витков ее пропущено сквозь губы, так что со стороны кажется, будто сын французского премьера улыбается мне. Еще один провод воткнут в рану на его животе и прикреплен к печени, и по нему туда подводится электричество. Время от времени сын французского премьера теряет сознание, но его тут же снова приводят в чувство. Ему вводят новую порцию яда, затем морфий, а Бентли снимает все это на видео.
В комнате под землей стоит сладковатая вонь, и я пытаюсь не смотреть на жуткую пилу, которая лежит на чемодане от Louis Vuitton, но смотреть больше не на что, а в комнате играет музыка — преимущественно две радиостанции: NOVA или NRJ. Брюс непрестанно задает актеру вопросы на французском — у него целый список из трехсот двадцати пунктов, причем многие вопросы повторяются через равные промежутки, в то время как Бобби смотрит на все это, сидя на стуле вне кадра, с угрюмым выражением на лице. Сыну французского премьера показывают фотографии, он дико таращится на них, но не знает что сказать.
— Задай ему снова вопросы с двести семьдесят восьмого по двести девяносто первый, — внезапно бросает Бобби. — Сперва в обычной последовательности, а затем — в последовательности С.
Затем он приказывает Брюсу ослабить проволоку, оттягивающую губы, и сделать еще один укол морфина.
Я бессильно прислоняюсь к стене, и моя нога от неподвижности вскоре затекает. Пот течет по щекам Бентли, снимающего на видео все происходящее, и Бобби еще раз просит поменять его угол съемки, но Бентли заверяет Бобби, что его лицо не попадает в кадр. К сыну французского премьера внезапно возвращается сознание, и он начинает выкрикивать ругательства. Видно, что Бобби ужасно разочарован. Брюс делает перерыв, вытирает лоб полотенцем от Calvin Klein, делает глоток теплого выдохшегося пива Becks. Бобби закуривает сигарету и делает знак Брюсу вырвать у сына французского премьера еще один зуб. Бобби складывает руки на груди, зевает и смотрит в потолок.
— Вернись к четвертому разделу, задавай вопросы в последовательности В.
И снова ничего не происходит. Актер ничего не знает. Он учил другой сценарий. Он не играет эту сцену так, как хотелось бы Бобби. Ошибка кастинга. Он не подходит для этой роли. Все кончено. Бобби командует Брюсу, чтобы тот облил кислотой руки актера. Боль искажает черты его лица, и он, глядя на меня, разражается бесполезными криками, а затем ему отпиливают ногу.
21
До актера, играющего сына французского премьера, доходит наконец, что отныне для него уже ничего окружающее не имеет значения, — это понимание пришло к нему в комнате, расположенной в подвале того самого дома то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане. Он гонял по итальянской Ривьере в кабриолете «мерседес», играл в казино в Монте-Карло, лежал в Аспене посреди солнечного патио, засыпанного местами снегом, и девушка, которая только что выиграла серебряную медаль на Олимпиаде моделей, подходила к нему на цыпочках и ревниво целовала его. Он выходил из нью-йоркского клуба «Sky» и скрывался в туманной ночи. Он встречался со знаменитыми негритянскими комиками и выпадал из лимузинов. Он катался на колесе обозрения, разговаривая по мобильнику, а его восхищенная подруга сидела рядом и прислушивалась к обрывкам разговоров. Он сидел в пижаме и наблюдал, как его мать медленно пьет мартини, а за окном сверкали молнии, и он только что подписал своими инициалами рисунок с белым медведем, который он нарисовал для нее. Он пинал футбольный мяч по бескрайнему футбольному полю. Он старался не отводить глаз, встретившись с волевым взглядом отца. Он жил во дворце. Непроглядная темнота, извиваясь, заструилась к нему — пляшущая и лучистая. Все было таким случайным: надежды, страдания, желания, слава, признание. Щелкает затвор фотоаппарата, и что-то начинает падать в его сторону, какая-то фигура в капюшоне, и когда она обрушивается на него, он в последний раз поднимает глаза и видит над собой морду монстра с головой гигантской мухи.
21
До актера, играющего сына французского премьера, доходит наконец, что отныне для него уже ничего окружающее не имеет значения, — это понимание пришло к нему в комнате, расположенной в подвале того самого дома то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане. Он гонял по итальянской Ривьере в кабриолете «мерседес», играл в казино в Монте-Карло, лежал в Аспене посреди солнечного патио, засыпанного местами снегом, и девушка, которая только что выиграла серебряную медаль на Олимпиаде моделей, подходила к нему на цыпочках и ревниво целовала его. Он выходил из нью-йоркского клуба «Sky» и скрывался в туманной ночи. Он встречался со знаменитыми негритянскими комиками и выпадал из лимузинов. Он катался на колесе обозрения, разговаривая по мобильнику, а его восхищенная подруга сидела рядом и прислушивалась к обрывкам разговоров. Он сидел в пижаме и наблюдал, как его мать медленно пьет мартини, а за окном сверкали молнии, и он только что подписал своими инициалами рисунок с белым медведем, который он нарисовал для нее. Он пинал футбольный мяч по бескрайнему футбольному полю. Он старался не отводить глаз, встретившись с волевым взглядом отца. Он жил во дворце. Непроглядная темнота, извиваясь, заструилась к нему — пляшущая и лучистая. Все было таким случайным: надежды, страдания, желания, слава, признание. Щелкает затвор фотоаппарата, и что-то начинает падать в его сторону, какая-то фигура в капюшоне, и когда она обрушивается на него, он в последний раз поднимает глаза и видит над собой морду монстра с головой гигантской мухи.
20
Мы на званом ужине в квартире на рю Поля Валери, что между авеню Фош и авеню Виктора Гюго, и все несколько подавлены, потому что значительный процент приглашенных погибли вчера при взрыве «Ritz». Чтобы утешиться, люди отправились делать шопинг, и им можно простить и это, и то, что они совершали покупки с чрезмерным воодушевлением. Сегодня вечером — букеты полевых цветов и белых лилий, сегодня вечером — редактор парижского бюро «W», Донна Каран, Эрин Лаудер, Инесс де ля Фрессанж и Кристиан Любутин, которому кажется, что я ему хамлю, и, вероятно, так оно и есть, но, скорее всего, я просто достиг такого состояния, когда уже на все наплевать. Сегодня вечером — Аннетт Бенинг и Майкл Стайп в помидорно-красном парике. Сегодня вечером — Тамми под героином, безмятежная, с остекленевшим взором, с губами, распухшими от инъекций коллагена и густо смазанными гигиенической помадой на основе пчелиного воска, скользит среди гостей, останавливаясь, чтобы послушать, что говорят Кейт Уинслет, или Жан Рено, или Полли Уолкер, или Жак Гранж. Сегодня вечером — повсюду запах дерьма, он проникает в каждый уголок. Сегодня вечером — еще одна беседа с шикарным садистом, увлекающимся оригами. Сегодня вечером — еще один безрукий, который размахивает культей и возбужденно шепчет: «Говорят, придет сама Наташа!» Сегодня вечером — загорелые люди, только что с пляжа в Ариэл-Сэндс на Бермудах, причем некоторые загорели настолько, что выглядят так, словно им только что сделали пересадку кожи. Сегодня вечером я пытаюсь связать все это воедино, мучимый страхом и головокружением, вливая в себя одну порцию «Ву-Ву» за другой.
После того как мобильник Бобби звонит и Бобби исчезает из комнаты, старательно пыхая сигарой, зажатой в той же руке, что и телефон, и прикрывая свободной рукой второе ухо, чтобы заглушить шум толпы, Джейми подходит ко мне.
— Похоже, что он действительно на седьмом небе, — говорит мне Джейми, показывая на Доминика Сиропа.
У Джейми — удивительно гибкая фигурка в этой тинейджерской юбочке и туфельках за 1.500$, и она жует какое-то итальянское печенье.
— Ты выглядишь сегодня просто великолепно, — говорит она.
— Чем лучше выглядишь, — бормочу я, — тем больше видишь.
— Я это помню.
— Неправда. Но сегодня вечером я предпочитаю тебе верить.
— Я серьезно. — Она отгоняет рукой муху от лица. — У тебя очень элегантный вид. У тебя есть шарм.
— Что тебе от меня нужно? — спрашиваю я, внезапно испытывая к ней омерзение.
На заднем плане появляется поспешно вернувшийся в комнату Бобби. Он мрачно обменивается рукопожатием с хозяйкой вечера, которая с восторгом кивает в ответ на каждую ложь, которую он ей впаривает, а хозяйка уже слегка расстроена тем, что люди танцуют в коридоре, но она старается держаться невозмутимо, а затем Бобби замечает Джейми и начинает двигаться через толпу прямо к нам, хотя здесь полно других людей, с которыми ему надо поздороваться и поболтать.
— Ответ на этот вопрос не так-то прост, — говорит Джейми ледяным голосом.
— Тебе известно, сколько людей погибло вчера в «Ritz»? — спрашиваю я.
— Я не считала, — говорит она, а затем добавляет: — Не будь таким старомодным.
— Это был Бертран, — говорит Бобби, не обращаясь ни кому в частности. — Мне пора сваливать.
— У тебя перепуганный вид, — неторопливо отвечает Джейми. — Что стряслось?
— Расскажу позже, когда вернемся домой, — говорит он, берет у нее из рук бокал с шампанским и отпивает половину.
— Почему ты уходишь, Бобби? — спрашивает Джейми, тщательно выбирая слова. — Куда ты собрался?
— Знаешь, я живу гораздо более интенсивной светской жизнью, чем ты, — торопливо бросает Бобби.
— Ты — скотина, — улыбается Джейми. — Дубина неотесанная.
— Останься на ужин, — говорит Бобби, глядя на часы. — Затем возвращайся домой. Я приду туда к одиннадцати.
Затем Бобби целует Джейми взасос и пытается сохранять непринужденный вид, но что-то пошло наперекосяк, и он с трудом сдерживает панику. Я пытаюсь не встречаться с ним взглядом. Он это замечает.
— Перестань таращиться на меня, — говорит он раздражительно. — Я вернусь домой к одиннадцати. Может быть, и раньше.
По пути к выходу Бобби задерживается рядом с Тамми, которая покачивается из стороны в сторону, слушая с восторгом драгдилера по кличке Кайзер, и Бобби через всю комнату говорит Джейми одними губами: «Присматривай за ней!» Джейми кивает головой.
— Ну что, Бобби ушел? — спрашивает Джейми.
— Ты выглядишь сегодня просто великолепно, — цежу я, испепеляя ее взглядом. — Тебе известно, сколько людей погибло вчера в «Ritz»?
— Виктор, прошу тебя, — говорит она — очевидно, искренне, одновременно пытаясь улыбнуться, на тот случай, если кто-нибудь за нами следит.
Но французская съемочная группа вьется вокруг кучки явившихся на похороны, которые смеются в углу гостиной, больше похожей на склеп. В баре гудят блендеры, в камине пылает огонь, гости отвечают на звонки мобильных телефонов.
— А еще вчера вечером они убили сына французского премьера, — говорю я спокойно, чтобы произвести наибольший эффект. — Они отпилили ему ногу, я сам видел. Как ты можешь после этого надеть это платье? — спрашиваю я, и мое лицо перекошено от отвращения.
— Просто скажи мне — ушел Бобби или нет? — спрашивает она.
— Да, — отвечаю я презрительно. — Он ушел.
И тут она явно успокаивается.
— Мне нужно тебе кое-что сказать, Виктор, — говорит она, сперва заглянув мне за плечо, а затем посмотрев по сторонам.
— Что? — спрашиваю я. — Что ты уже взрослая?
— Нет, не это, — терпеливо отвечает она. — Мы с тобой не можем больше встречаться.
— Да неужели? — восклицаю я, тоже оглядываясь по сторонам. — Интересно почему?
— Это слишком опасно.
— Да неужто? — ухмыляюсь я. — Какая банальная фраза!
— Я серьезно.
— Я не хочу больше с тобой разговаривать.
— Похоже, все вышло из-под контроля, — говорит Джейми.
Я начинаю неудержимо хихикать, пока внезапный приступ страха не наполняет мои глаза слезами и не заставляет меня скривиться.
— И… и больше ничего? — Я кашляю, вытираю глаза, шмыгаю носом. — Вот так вот… взяло и вышло из-под контроля?
Мой голос звучит визгливо, как у девчонки.
— Виктор…
— Ты играешь не по правилам, — говорю я, чувствуя комок в груди. — Ты отклоняешься от сценария.
— Никаких правил не существует, Виктор, — говорит она. — Какие еще правила? Чушь собачья. — Она выдерживает паузу и снова повторяет: — Это слишком опасно.
— Похоже, мы так и не сдвинулись с мертвой точки, — говорю я. — Разговор двух глухих.
— По-моему, тебе уже следовало понять, кто такой Бобби, — говорит она. — Теперь ведь тебе намного легче, верно? Намного легче оценить масштаб угрозы, да?
Длительное молчание.
— Пожалуй, — говорю я, не глядя на нее.
— Но я буду стараться не упустить тебя из виду.
— Ага, — говорю я. — Звучит утешительно.
— Также держись подальше от Бертрана Риплэ.
— Почему? — спрашиваю я, почти ее не слушая.
— Он тебя ненавидит.
— То-то я удивлялся, чего это он все время на меня рычит.
— Я серьезно, — говорит она, почти что умоляя меня. — Он все еще зол на тебя, — говорит она, пытаясь одновременно улыбнуться кому-то и помахать рукой. — С самого Кэмдена.