Она замялась. Ей всегда было трудно изъясняться прямо, а сейчас, очевидно, приходилось делать совсем уж огромные усилия. В следующую минуту она двинулась какими-то глухими переулками, очень и очень кружным путем.
— Я знаю вас уже столько лет. Ни кем я так не восхищалась. Вы такой великодушный, прямо Дон Кихот. Таких мужчин мало на свете. Всегда о других печетесь! Вы без колебаний откажетесь от чего угодно, если увидите, что это нужно другому. Я восхищаюсь вами. Так мало молодых людей, которые считаются не только с собой!
Она приостановилась набрать воздуха, а может, свежих мыслей, и я, воспользовавшись затишьем в ливне комплиментов, снова спросил:
— Зачем все-таки вам потребовалось встретиться со мной?
— Из-за Синтии. Она просила меня вас повидать.
— О-о!
— Вы получили от неё весточку?
— Да.
— Вчера вечером, когда она вернулась, она рассказала мне про неё и показала ваш ответ. Вы, Питер, написали ей дивное письмо. Я прямо расплакалась, когда читала. И Синтия, я думаю, плакала. Конечно, для девушки с её характером письмо решило все. Она такая верная, моя дорогая девочка.
— Не понимаю.
Как сказал бы Сэм, она как будто бы говорила, слова вылетали у неё изо рта, но смысл их от меня ускользал.
— Уж раз она дала обещание, ничто не побудит ее его нарушить, каковы бы ни были её чувства. Она такая верная. Такая стойкая.
— Вы не могли бы говорить яснее? — резко перебил я. — Что-то я никак не пойму. При чем тут верность? Не понимаю…
Но выманить её из закоулков оказалось невозможно. Она выбрала себе маршрут и намеревалась пройти его до конца, пренебрегая прямым коротким путем.
— Для Синтии, как я и сказала, ваше письмо стало решающим. Она поняла, что вопрос решен бесповоротно. Это так красиво с её стороны. Но я её мать, и мой долг не сдаваться, не принимать ситуацию как неизбежную, если я могу хоть чем-то помочь её счастью. Я знаю, Питер, ваш рыцарский характер. Я сумею поговорить с вами, как не сумела бы Синтия. Могу воззвать к вашему великодушию, что, конечно, невозможно для нее. Могу ясно изложить факты.
Я ухватился за эти слова.
— Вот этого бы мне и хотелось. Каковы же факты? Но она снова пустилась плутать по переулкам:
— У Синтии такое суровое чувство долга. С ней не поспоришь. Я уж говорила ей, что если бы вы знали, то и не подумали бы стоять у нее на пути. Вы такой великодушный, такой настоящий друг. Вы думали бы только о ней. Если её счастье зависит от того, чтобы вы освободили её от обещания, вы не стали бы думать о себе. В конце концов, я взяла дело в свои руки и приехала. Мне, правда, очень вас жаль, дорогой Питер, но для меня счастье Синтии — прежде всего. Вы ведь понимаете, правда?
Постепенно, пока она говорила, я начал неуверенно проникать в смысл её слов. Неуверенно, потому что легчайший намек на такой поворот дел всколыхнул во мне бурю надежд, и я боялся рисковать — а вдруг меня огреют по голове, разъяснив, что я ошибаюсь? Но если я прав — ну, конечно же, она не могла иметь в виду ничего иного, — тогда, значит, я свободен. Свободен, не утратив чести! Я не мог дольше выносить намеки. Я должен был услышать всё четко и ясно.
— Синтия… — я остановился, выравнивая голос. — Синтия нашла… — я опять запнулся. Мне было до нелепости трудно сформулировать мысль. — У нее появился кто-то другой? — заключил я на одном дыхании.
— Мужайтесь, Питер, — миссис Дрэссилис похлопала меня по руке. — Да.
Деревья, подъездная дорога, дерн, небо, птицы, дом, машина и надутый шофер — всё взметнулось на минуту в одном сумасшедшем хороводе, посередине которого стоял я. А потом из хаоса, который распался снова на составляющие части, я услышал свой голос:
— Расскажите мне все.
Мир снова стал похож на себя, и я тихонько слушал со слабым интересом, подхлестнуть который, как ни старался, не сумел. Все эмоции я истратил на главный факт, детали стали разрядкой.
— Мне он понравился, как только я его увидела, — начала миссис Дрэссилис. — И, конечно, так как он ваш друг, мы, естественно…
— Какой мой друг?
— Я говорю о лорде Маунтри.
— Маунтри? А что с ним? — Свет пролился на мои отупелые мозги. — Вы хотите сказать… так это лорд Маунтри?
Мое поведение, видимо, обмануло ее. Она стала заикаться, спеша рассеять, как ей показалось, ложное восприятие фактов.
— Нет, вы не думайте, Питер, он себя вел самым достойнейшим образом. Он ничего не знал о помолвке. Она сказала ему, когда он сделал ей предложение, и ведь это он настоял, чтобы моя дорогая Синтия написала то письмо.
Миссис Дрэссилис умолкла, потрясенная такими глубинами честности.
— Да?
— В сущности, он сам и диктовал его.
— О-о!
— К сожалению, получилось что-то не то. Туманное какое-то. И намека не проскользнуло на истинное положение дел.
— Да, это верно.
— Но лорд Маунтри не разрешил Синтии изменить ни словечка. Иногда он бывает очень упрям, как и многие застенчивые мужчины. А когда пришел ваш ответ, все стало еще хуже.
— М-м-м… наверное.
— Вчера я увидела, как несчастны они оба. И тогда Синтия предложила… Я сразу же согласилась поехать и рассказать все.
Она беспокойно взглянула на меня. С её точки зрения, это была кульминация, наиважнейший момент. Она запнулась. Я так и видел, как она группирует силы: придумывает красноречивые фразы, убедительные прилагательные, выстраивает предложения для грандиозной атаки.
Но между деревьями я заметил Одри, прогуливающуюся по лужайке, и атака не состоялась.
— Сегодня же вечером я напишу Синтии, — торопливо сказал я, — и пожелаю ей счастья.
— О, Питер! Спасибо!
— Ах, не за что! — бросил я. — Всегда рад.
Её полную удовлетворенность омрачила тень сомнения.
— А вы уверены, что сумеете убедить её?
— Убедить?
— И… э… лорда Маунтри. Он так решительно настроен против поступков… э… которые кажутся ему нечестными.
— Может, мне написать ей, что я хочу жениться на другой? — предложил я.
— Великолепная идея! — просветлела миссис Дрэссилис. — Какой вы молодец!
И позволила себе сказать банальность:
— В конце концов, Питер, в мире полно прелестных девушек. Нужно только поискать.
— Вы совершенно правы. Сразу же и начну.
Между деревьями мелькнуло белое платье, и я кинулся туда.
Простак в стране чудес
Перевод с английского И. Митрофановой
Редактор Н. Трауберг
1Дж. Г. Андерсон поднял телефонную трубку.
— Дайте мне портье, пожалуйста, — попросил он. Ему дали портье.
— Фиппс? Это мистер Андерсон.
— Ну, ну, ну! — зачастил бодрый голос, ликующе подвывая, словно радостная гончая, взявшая след анисового семени. — Славный старичина Андерсон! Превосходнейший мой стариканчик! Самого вам распрекрасного утра, любезный Дж. Г.! Но это не Фиппс. Фиппс отлучился приложить лед к голове. У него жар. А это Поттер. П. следом О, затем Т, за ним Т, потом Е, а на самом кончике — Р. Поттер.
— Поттер, — проскрежетал мистер Андерсон так, словно эта фамилия задела его за живое. Бросив трубку, он откинулся в кресле и прикрыл глаза, молился, что ли.
Каждый год, когда наступало лето с цветами и пчелами, обращая мысли неуемных американцев к алым слаксам и пестрым спортивным шортам, а мысли их жен — к цельным купальникам, мистер Дж. Г. Андерсон, владелец отеля «Вашингтон» в Бессемере штата Огайо, обычно уезжал в штат Мэн и посвящал весь свой опыт и талант управлению недавней своей покупкой — гостиницей «Приозерной» в пяти милях от городка Скивассетт. В помощь себе в этом сезоне он привез, среди прочего штата, обходительного и любимого всеми Сирила Фотерингей-Фиппса, носившего прозвище Простак,[11] другими словами — того молодого человека, который вышел сейчас, чтобы поискать льда для больной головы. Служил он портье.
2Пролетай над гостиницей «Приозерная» смекалистая птичка, она осмотрела бы своим птичьим глазом территорию, затаила дыхание, пронзительно присвистнула от восторга и решила, что мистер Андерсон, вложив наличные в столь привлекательную собственность, проявил недюжинный здравый смысл.
«Да, местечко недурственное, — сказала бы птичка. — Красивая у него недвижимость». Озеро, широкое и живописное, стоило, несомненно, любых денег, а вдобавок были еще лужайки, деревья, цветы, теннисные корты, площадки для гольфа, летний театр и раскиданные там-сям уютные бунгало для гостей, предпочитавших уединение. Одно из этих бунгало, заметила бы с сожалением птичка, сгорело дотла, по-видимому, совсем недавно: на его месте торчал обгоревший остов, над которым еще вились легкие клубы дыма.
Солнце светило, озеро поблескивало, деревья шелестели, цветы цвели, и каждый номер в гостинице был сдан, да еще по высокой цене. При таком раскладе мистер Андерсон, казалось бы, должен и лишившись бунгало пребывать в веселом, беззаботном настроении. Но этим августовским утром он сидел в своем кабинете, нахмурив лоб и сумрачно глядя. Даже в хорошие свои дни он немного походил на статую Эпштейна, изваянную в особо мрачном настроении, а сегодняшний день хорошим не был. Дж. Г. провел беспокойную ночь и никак не мог отделаться от угнетающей мысли, что ему приходится обитать на одной планете с Мэрвином Поттером и Сирилом Фотерингей-Фиппсом. Если джентльмен и христианин может не любить двух других джентльменов и христиан, Дж. Г. Андерсон не любил Мэрвина Поттера и Сирила Фотерингей-Фиппса. Если же вы попытались бы подбодрить его, указав, что на свете всего лишь один Мэрвин Поттер и один Сирил Ф.-Ф., он буркнул бы в ответ, что и этого с избытком хватает.
Стуки в дверь — эдакая веселенькая, бравурная россыпь — прервали его раздумья. Не успел он ответить: «Войдите», как в дверях появилась фигура, при виде которой, будь его совесть хоть чуточку менее чиста, он бы опасливо вздрогнул. Сморгнув, он вгляделся снова, но увидел то же, что и в первый раз, — человека в полной полицейской форме, при полицейском поясе и пистолете.
Лицо под кепи было на редкость красиво — худощавое, живое, тонкой и четкой лепки. Глаза, сейчас чуть налитые кровью, вот уже несколько лет приводили женщин в тот трепет, какого не бывало после смерти Рудольфа Валентино. Это был Мэрвин Поттер, всемирно знаменитая звезда экрана, обожаемая всеми, кроме Дж. Г. Андерсона. Уехав из Голливуда, он намеревался появиться в спектакле на Бродвее, а последние две недели был постояльцем «Приозерной», хотя мистеру Андерсону казалось, что живет он там гораздо дольше. Несчастный хозяин полагал, что из всех моровых язв, какие насылает непостижимое Провидение, чтобы он преждевременно поседел, красавчик-актер — самая тяжелая.
Иная поклонница Мэрвина Поттера, увидев своего идола так близко, сомлела бы от восторга и хлопнулась бы в обморок или хотя бы, самое малое, таращилась на него в блаженном экстазе. Во взгляде мистера Андерсона экстаза, тем более — блаженства, совершенно не было. Держался он холодно и почти сурово.
Мы уже упоминали, что ночь он провел плохо. А почему? Потому, что около трех к нему в спальню вторглись этот самый Поттер и Сирил Фотерингей-Фиппс, чтобы, по их словам, преподнести ему в знак уважения маленький дар. После нескольких любезных слов Поттера, который, видимо, назначил себя церемониймейстером, Сирил Фотерингей-Фиппс вложил в руку Андерсона скользкую и очень большую лягушку.
Потом милая парочка удалилась, заливаясь хохотом, словно пьяные послы, которые, вручив верительные грамоты правящему монарху, торопятся пропустить парочку рюмашек до закрытия бара.
Только очень снисходительный наниматель отнесся бы невозмутимо к такому поведению незначительного сотрудника. Фиппс был отличным портье, вежливым, усердным, любезным, но безупречное двухлетнее досье после такой ночной выходки не спасло от молний хозяйского гнева. Юридические закавыки помешали Андерсону претворить в жизнь самое жаркое желание, то есть содрать шкуру с Сирила Ф.-Ф. ржавым ножом и окунуть его в кипящее масло, но в границах отпущенных ему возможностей он намеревался наказать портье со всей суровостью.
Владелец отеля не может наказывать постояльца, но мистер Андерсон все-таки одарил актера неприязненным взглядом. После этого в кабинете воцарился дух Эдгара Аллана По: застонали-завыли ветры, запахло семейным проклятием.
— Доброе утро, — натянуто поздоровался мистер Андерсон.
— Доброе утро! — откликнулся Поттер. — Добрее некуда! Он хлопнулся на стул, позаимствовал сигаретку мистера
Андерсона, воткнул себе в петлицу розу, стоявшую на столе. Если в радиусе пятидесяти миль и существовал еще один такой же радостный человек, как этот беглец из Голливуда, его еще потребовалось бы долго искать.
— Ну, что за прекраснейший мир! — воскликнул он. — Что, неправда? Я лично лучших миров не видел. Но вы удивляетесь, почему я тут, хотя, несомненно, радуетесь от всей души. Так вот, когда мы сейчас болтали по телефону… Господи, что за чудесное, дивное изобретение! Поистине великий ум, всегда говорю я, когда в разговоре всплывает имя — Александр Грэм Белл. Так вот, я вспомнил, что хочу кое о чем рассказать вам. Нет, не о том, что мир прекрасен. Такой, знаете, секретик. Хочу поделиться. Потому я и прискакал.
Тревожная мысль поразила мистера Андерсона.
— Надеюсь, в вестибюле за стойкой вы сидели не в этом наряде?
— Именно в нем я и сидел, — заверил счастливчик, выпуская веселое кольцо дыма. — Имел грандиозный успех. Приятно видеть любовь публики. Испытывал, знаете, трепет писателя, раздающего автографы. Вообще-то этот костюм — неотъемлемая часть секрета. Андерсон, бедный мой старый хрыч, а у вас — несчастье. Ночью я сжег дотла свое бунгало.
Каменное лицо мистера Андерсона совсем окаменело, будто высеченное Гатзоном Борглэмом на выступе скалы. Как часто случалось в обществе Поттера, он попытался сообразить, кого он больше всего напоминает. Иова? Да, Иова, после того как тот потерял всех верблюдов и покрылся нарывами. Хотя что там! Иову до него далеко. Кто-кто, а он вынужден общаться с Мэрвином Поттером.
— Мне так и сообщили, — коротко бросил он.
— А-а, они не утаивают от вас неполадок? Прибегают к своему боссу с разными мелкими печалями? Похвально, похвально. Мне нравится этот дух доверия и откровенности.
— Конечно, вы курили в постели?
— Да, вывод справедливый, — согласился Мэрвин. поправляя розу и заимствуя еще одну сигарету. — К тому же я, если не заблуждаюсь, был «под мухой». Вчера я обручился. Сами понимаете, как бывает, когда сердце молодо и веселый бог любви творит свои дела. Ты танцевать готов! Петь! Настроение самое разудалое. Ты тянешься к животворящей Иппокрене, источнику вдохновения, и празднуешь, пока глаза не вылезут из орбит. Ах, любовь, любовь! — заливался Мэрвин. — Может ли что-нибудь еще с ней сравниться? Но я не должен отнимать у вас время восторгами влюбленного. Вам не терпится послушать о зловещем событии. Изложу самую суть, отметая утомительные прелюдии. Проснувшись от освежающего сна, я увидел, что пожар уже полыхает вовсю, а меня самого вытаскивает из пламени этот достойный восхищения молодой человек.
— Что-что?
— Очевидно, он заметил пламя из окна своей спальни и решил, что самое верное — прибежать и протянуть руку помощи. Я спасся на грани. Теперь, когда на досуге я воссоздаю всю сцену, то припоминаю, что проснувшись, почувствовал какое-то тепло, даже жжение, и увидел языки пламени вокруг моей кровати. Мне как-то в голову не пришло, что надо что-то предпринимать. Я попросту свернулся калачиком и задремал снова. Но тут ворвался наш доброволец-пожарник и выдернул меня из постели, словно пробку из бутылки. Тогда я, помню, подосадовал. В отличие от барышни из «Королевы мая», не люблю, когда меня будят спозаранку. Но теперь я, разумеется, понимаю, что все сложилось крайне удачно.
— Удачно? — откликнулся Андерсон.
— Ну да. Еще минута-другая, и вы потеряли бы меня.
— А-ах… — вздохнул разочарованный Андерсон. Мэрвин потянулся за новой сигаретой.
— Не годится, конечно, самому себя хвалить, — продолжал он, — но поверьте, я проявил себя в минуту испытаний с наилучшей стороны. Обнаружив, что их поджаривают, будто гренки с сыром, многие потеряли бы голову, а вот я сохранил присутствие духа, спас пару бутылочек виски. А вот мой гардероб, увы, погиб! Когда тебя касается рука Божья, ты не станешь тратить время на розыски носков и брюк. Не задумываясь над приличиями, я вылетел, как был, в розовой пижаме. Вот почему вы и видите меня в костюме, который показался вам маскарадным. Я взломал дверь в вашем летнем театре и позаимствовал этот наряд из тамошних запасов.
Потом мы отправились к Фиппсу и отметили событие. Бывают минуты, когда человеку надо выпить. Да и по правде говоря, бывают ли другие? Так вот, мой милый, — заключил Мэрвин, поднимаясь. — Вот и все, что я зашел рассказать вам.
Мистер Андерсон зарычал. Он молчал во время рассказа, потому что не мог перебить посетителя, но теперь, улучив момент, вцепился в него.
— Да неужели? А я-то думал, вы пришли объяснить свое поведение.
Мэрвин наморщил лоб, явно теряясь в догадках.
— Поведение? Какое?
— Вы что, забыли? — чуть не заскрипел зубами Андерсон. — Освежу вашу память. В три часа ночи вместе с моим портье вы вломились ко мне в спальню и сунули мне лягушку.
— А, конечно! — Лицо Мэрвина прояснилось. — Теперь мне все ясно. Дорогой мой, не нужно благодарностей! Оставьте лягушку у себя. Сделайте ее своим постоянным спутником. Мне показалось, что Фиппс выглядел прекрасно. А вам?
— Прошу прощения?
— Ну, ночью. Розовый такой, свежий. Чистый воздух Мэна и ваша отеческая забота сотворили чудеса. Когда я два года назад познакомился с ним в Лондоне, вид у него был изможденный и осунувшийся. Я там снимался, и клуб «Трутни» устроил в мою честь обед, на котором председательствовал Фиппс. Конечно, мы подружились. Спелись, словно братья Уорнеры. Обаятельнейший малый. Вообще-то фамилия его Фотеринг-Фиппс, с черточкой посередке. А как, кстати, вы с ним встретились? От Лондона до Скивассетта путь долгий.
Мистер Андерсон был совсем не в настроении болтать с Мэрвином Поттером, да еще на такую противную тему. В манере его добавилось холодности.
— Видимо, вас это интересует, — начал он, — и у вас полно свободного времени для пустых разговоров, а у меня, должен заметить, все не так. Я… э… а…
— Попробуйте еще раз, с начала, — посоветовал Мэрвин. Мистер Андерсон медленно сосчитал про себя до десяти.