Остальная мебель тоже была новой — крутящееся кресло у стола, стул для посетителей перед ним и стул поменьше сбоку. Бачок с охлажденной питьевой водой довершал обстановку. Еще мистер Леман прихватил с собой в новый офис шестьдесят или семьдесят фотографий тех, кто в разное время пользовался его профессиональными услугами. Снимки в занятном беспорядке украшали стены, все с надписями «С любовью к Джо», «Джо от Прекрасной Марквери», «Самому великому агенту в мире», и тому подобное. Надписи эти свидетельствовали скорее о деловых союзах, чем о личных привязанностях.
Мистер Леман сидел в крутящемся кресле, закинув ноги на стол и ритмично жуя сигару. Его жена, лет под сорок, хладнокровная, самоуверенная, закаленная за годы гастролей по медвежьим углам, предпочитала расхаживать по кабинету.
— Да уж, голубчик, — говорила она, — посмотрела я на эту твою хваленую труппу.
— И что же? — осторожно подтолкнул ее Леман.
— И репетицию видела. Теперь я знаю, что такое «судьба хуже смерти».
— Вот как? — прорычал мистер Леман. — А ты не ходи на репетиции.
Леман был волевой, крупный, мощный мужчина, склонный дышать тяжело в минуты профессионального напряжения.
Костюм его был достаточно скромным, разве что рубашка несколько ярковата, но все-таки казалось, что одет он крикливо, вероятно, из-за шляпы «дерби», которую он не снимал никогда. Даже люди с крайне богатым воображением не могли представить его без этой шляпы.
Однако и Фанни была не из тех женщин, кого легко запугать. Ровным голосом она продолжала:
— Да, голубчик, шоу у тебя историческое. Летосчисление станут вести со дня премьеры.
Леман беспокойно поерзал в крутящемся кресле. Рука его, потянувшаяся было почесать голову, наткнулась на шляпу, и он почерпнул силы в этом головном уборе.
— Слушай, а каким боком это тебя-то касается? — нежно осведомился он. — Деньги ведь не твои, верно?
— Были бы мои, дай я слабину. Но я устояла.
— Ну и отлично. А когда ты презрела долг жены, я отправился за угол к Лестеру Бардетту, и он тут же вложил двадцать штук. Вот так! Чек он даст сегодня.
— Пусть лучше он, чем я! Поберегу уж свои наличные.
Джо кисло взглянул на жену. Эти наличные были животрепещущей темой. Нет, все-таки нужно принять закон против того, чтобы жена клала деньги на свое имя, опять подумал он, вторя чувствам многих бродвейских мужей.
— Вообще-то после всего, что я для тебя сделал, могла бы хоть благодарность проявить, — угрюмо проворчал он. — У тебя не было бы ни пенни, если бы я не выдернул тебя из техасского кабака и не вставил твой номер в настоящий водевиль. Фанита! Величайшая Жонглерша! — с едкой иронией воскликнул он. — Да если б не я, ты бы до сих пор подбрасывала свои четыре булавы в каком-нибудь фиговом представлении.
Фанни взорвалась. Она не могла вынести, когда оскорбляли ее профессиональную гордость.
— Прямо, четыре! Я работала с шестью булавами, и мне орали «браво». Сколько лет держался номер…
— Угу. И нет сцены между Нью-Йорком и Калифорнией, где не осталось бы вмятин от твоих булав. А в первых пяти рядах и сидеть никому не разрешали. Фанита, ха-ха!
— Да, Фанита! Я и сегодня так же хороша.
— Почти.
— Ладно-ладно, — небрежно отмахнулась Фанни. — Я была никуда не годной жонглершей, а ты великим агентом. Но и дом, и участок во Фрипорте купила я. Не говоря уж о моих сбережениях. Послушай, Джо, — смягчилась она, как всегда смягчалась, разрядившись в домашней ссоре, — это ведь не твой конек. Почему бы тебе снова не заняться водевилями? Уж на этом-то ты собаку съел.
— Потому что я не желаю. Ясно?
Фанни вздохнула. Случайный зритель ни за что бы не подумал, но она любит этого человека — тупоголового, с сигарой, шляпой «дерби» на макушке.
— Ладно, — смирилась она, — поступай, как знаешь. Давай, гони это шоу, и мы с тобой посмотрим, как оно станет историческим.
— Не волнуйся, станет, хотя ты и в насмешку говоришь. Подумай сама, какое шоу не станет сенсацией, если главную роль играет Мэрвин Поттер? Каждая женщина в Америке бросится на него смотреть.
— Если он не сожжет театр в первый вечер. От него только этого и жди. Я бы лучше управлялась с полной тележкой обезьян, чем с этим придурком. Сомневаюсь, что зрители станут платить даже за Мэрвина Поттера, когда разнесется слух об этой актрисе.
— Мисс Уиттекер прекрасно сыграет.
— Это ее так зовут? Кто она, собственно?
— Знаешь Джека МакКлюра?
— Она что, его мамочка?
— Золовка! Сестра его жены. А потому, уж, пожалуйста, не откалывай при Джеке этих своих шуточек.
Фанни серьезно кивнула.
— Так вот почему она в шоу.
— Нет, не потому. Она и сама по себе хороша.
— Ну да, если кому нравятся пышнотелые дамы былых времен. На репетиции я застала сцену, где она взбирается на яблоню в семейном саду. Деревья вам придется изготовлять из железобетона, — заключила Фанни и, сомневаясь, что ей удастся выдать заключительную реплику удачнее, одарила на прощание супруга ласковой улыбкой.
Несколько минут спустя в кабинет вошла девушка, при виде которой Простак, будь он тут, пошатнулся бы и с трудом удержал глаза в орбитах. Светловолосая, в шляпке, похожей на фруктовый салат. В ее голубых глазах, остановившихся на мистере Лемане, мерцало скрытое веселье. Для Эйлин Мур, его секретарши, хозяин был неистощимым источником развлечений.
Мистер Леман, крутанувшись на кресле, окинул девушку воинственным взглядом. Ничто в его манерах не намекало, что он находит в ней хоть тень девичьей привлекательности, сразившей наповал Простака на Мэдисон-авеню. Душа у него еще саднила от недавней стычки, и путеводная звезда жизни Фотерингей-Фиппса была всего лишь подвернувшейся во время под руку подчиненной, на которую можно выплеснуть накопившиеся эмоции.
— Эй, вы!
— Да, адмирал?
— Где это вы были?
— В кафе, адмирал.
— Не очень-то вы торопились обратно. И не смейте называть меня адмиралом. Вы что, думаете, я плачу за то, чтобы вы жевали день напролет?
— А вы мне вообще не платите. Вы мне уже за две недели задолжали. И знаете, — Эйлин чувствовала, что такие вещи надо душить на корню, — в контракте оговорен час на обед. Именно час я и отсутствовала, не больше, не меньше. Так что отстаньте, Саймон Легри, и выбросьте свой кожаный кнут. Вам что, неизвестно, что Линкольн уже освободил рабов? Вы никогда газет не читаете?
Леман заворчал. С Фанитой, Величайшей Жонглершей Мира, он еще мог надеяться, что иногда настоит на своем, но когда он пытался препираться с этой девушкой, то всегда остро ощущал комплекс неполноценности. Если бы он не задолжал ей двухнедельную зарплату, угрюмо подумал Леман, то давным-давно выкинул бы ее, потому что она, по его мнению, нахальна, как свежевылупившийся цыпленок.
— Ладно, — сдался он, — пишите письма.
Она написала с десяток писем, босс обожал их диктовать. Вскоре наступило затишье, и, как всегда в таких случаях, Эйлин разговорилась. Девушкой она была милой, дружелюбной, и ей хотелось, чтобы всем было весело. Она поискала возвышенную и занимательную тему. На минуточку призадумалась, не поболтать ли о новой шляпке, но решила, и вполне правильно, что этот предмет не увлечет аудиторию.
— Сегодня утром я видела на репетиции миссис Леман, — поделилась она, чувствуя, что это более острая тема.
— Да?
— Она такая забавная, правда?
— Прямо до колик, — угрюмо проговорил мистер Леман.
— А как зовут актрису, которая играет героиню?
— Глэдис Уиттекер.
— Глэдис Уиттекер, — задумчиво повторила секретарша. — У нее такой темперамент. Ведь миссис Леман даже с ней не разговаривала!
Ужасная мысль змеей вползла в голову Лемана: — То есть Фанни откалывала свои шуточки? — содрогнулся он.
— Она только спросила.
— О чем? Сколько эта Глэдис весит? В каком году родилась?
— Нет-нет. Хотя она и правда слишком пышна и старовата для своей роли.
— Я так не считаю.
— А миссис Леман считает. Мы смотрели ту сцену, где мисс Уиттекер залезает на яблоню, и миссис Леман спросила у режиссера: «Какой на ней будет костюм в этой сцене?» Режиссер ответил: «Голубенькие бриджи».
Леман тихонько застонал. Вот оно! Перст судьбы!
— «Голубенькие бриджи», — ответил режиссер. А миссис Леман и скажи: «Не забудьте, когда будет хохот, опустить занавес».
— К вам мисс Уиттекер, сэр, — объявил прыщавый юнец, появляясь в дверях.
— Вкати ее на инвалидном кресле, — распорядилась Эйлин.
Леман обрушился на секретаршу с необузданным жаром дикого зверя, угодившего лапой в капкан.
— Убирайтесь! Живо! — прогремел он. — И захватите с собой свои шуточки. С меня хватает миссис Леман, а тут еще и вы. — Он повернулся к юнцу. — Она ведет себя нормально?
— Да, сэр.
— Да, сэр.
— Не плачет?
— Нет, сэр.
— А ножа при ней нет? — осведомилась Эйлин. Леман снова изобразил дикого зверя в капкане.
— Убирайтесь! Ступайте печатать письма!
— Да, масса Легри.
— Введи ее, — распорядился Леман и круто повернулся к помощнице. — Чего вы ждете?
— Хочу пропустить ее к столу, — отозвалась она. — Нам тут не разминуться.
Если у мистера Лемана и нашелся подходящий ответ, ему пришлось промолчать, потому что в этот момент юнец ввел мисс Уиттекер. Дойдя до своих дверей, Эйлин остановилась и обернулась.
— Да, сэр, голубенькие бриджи, — тихонько промолвила она.
И скрылась в комнатушке, прикрыв за собой дверь, а через минуту оттуда донесся слабый стук машинки.
— Не обращайте на нее внимания, — посоветовал Леман. — Она чокнутая. И не обращайте внимания на миссис Леман, она тоже не в себе. Присаживайтесь. С чем пришли?
Мисс Уиттекер, крупная пышная блондинка, все еще красивая, но слишком величественная, чтобы лазить по яблоням, опустилась в кресло. Глядя на нее, любой оценил бы совет миссис Леман изготовить яблоню из бетона. В руке Глэдис держала продолговатый лист бумаги, который и предъявила Леману жестом фокусника, вынимающего кролика из шляпы.
— Это ваш чек на сто долларов. Он вернулся ко мне уже в третий раз. На что же он дает право? На вечное владение?
С этим Леман расправлялся не впервые.
— Погодите немного и снова предъявите, — посоветовал он.
— Но мне, мистер Леман, нужны деньги.
— Вы их получите.
— Можно сказать одно словечко?
— Прошу.
Мисс Уиттекер действительно ограничила себя всего одним словом:
— Когда?
Напускное самообладание слетело с Лемана.
— Когда я буду готов, вот когда! Сил никаких нету! — закричал он. — Тружусь день и ночь, чтобы слепить это шоу, а стоит отлучиться на минутку, как тут же являются всякие и требуют денег. Деньги, деньги, деньги! Если вам понадобились деньги, отчего вы не попросите их у Джека МакКлюра? Вы же сестра его жены!
— Джек МакКлюр! — выговорила Глэдис, и сразу стало видно, что она не очень высокого мнения о своем зяте.
Лемана запоздало навестила мыслишка, что умнее бы держаться с актрисой поласковее, а то и утешить ее. Поднявшись, он ласково приобнял мисс Уиттекер, не снимая шляпы.
— Послушай, детка, — начал он. — Ты же знаешь, как готовят шоу. Все деньги вложены в спектакль. Заперты, в некотором роде. Так и называется — замороженные активы. Я позабочусь, чтобы ты получила свою сотню. С минуты на минуту я ожидаю миллионера с крупным чеком. Дай мне полчаса.
Ладно уж, — согласилась мисс Уиттекер тоном судьи, выносящим условный приговор. — Но если не выложите деньги на бочку, я отправлюсь прямиком в профсоюз и расскажу всю историю. Что случится потом, сами знаете. Они призовут всю труппу к забастовке.
Поднявшись, мисс Уиттекер величественно выплыла из комнаты, а мистер Леман, жуя сигару, уставился пустым взором в пространство. Он думал о женщинах.
Женщины! Нет, что за пол, что за пол! Являются, вымогают деньги и еще грозят профсоюзом. Кусают руку, которая помогла им выбраться из паршивых техасских кабаков. Они дерзки и неуважительны и так странно, уголком глаза, поглядывают на тебя, когда ты диктуешь им письма. Нет, не видит он никакой пользы от слабого пола. На мужчину, который тронет женщину, не желая ее приласкать, смотрят косо, что совершенно справедливо. Но мистер Леман мог бы назвать трех женщин, которых он с удовольствием бы тронул.
Вскоре, отвлекшись от неприятной темы, он обратился мыслями к другой, более радостной. Он стал размышлять о Лестере Бардетте, и темная тучка растаяла, в душу хлынул солнечный свет. Сумрачный взгляд, каким он смотрел на мир, просветлел. Конечно, женщины есть, и больше, чем надо, но этому можно противопоставить тот факт, что в старом добром мире живут и такие мужчины, как Лестер Бардетт, готовый легко и быстро выложить двадцать штук.
Мистер Леман все еще упивался мыслями о Бардетте, и чем дольше он думал об этом честном и справедливом производителе одежды, тем больше успокаивалась его душа, когда снаружи раздался непонятный шум. Дверь распахнулась настежь, и в комнату влетел его партнер Джек МакКлюр, всем видом своим напоминавший жителя, уцелевшего после последних дней Помпеи.
— Джо! — закричал МакКлюр, слишком возбужденный, чтобы сообщать жуткие новости исподволь. — Ты представляешь, что стряслось?! Лестер Бардетт слинял!
9Джек МакКлюр представлял в «Леман Продакшнс» спокойствие и воспитанность. По-видимому, существует какой-то закон природы, по которому в каждом театральном агентстве всегда есть спокойный, приятный джентльмен. Джек был куда симпатичнее Лемана, более того, привлекательнее — высокий, красивый, спортивного типа. Леман спортом не занимался и по окончании делового дня мысли его неизменно устремлялись к «Астор-бару». Джек ходил в нью-йоркский спорт-клуб и играл там в сквош, в летние же месяцы его можно было видеть на Лонг Бич, где он рассекал волны. Одевался он по моде, и даже чуточку опережал ее — на голове у него красовалась мягкая серая шляпа, которую он, как и Леман «дерби», не снимал никогда.
— Слинял, — повторил Джек и, подойдя к бачку, налил себе в бумажный стаканчик бодрящий глоток.
Леман, который после ухода Глэдис Уиттекер устроился в своей любимой позе, то есть закинув ноги на стол, рывком сбросил их, чуть не опрокинув кресло. Лицо у него побелело, глаза выпучились, словно у Макбета, узревшего дух Банко, заглянувшего к нему на обед.
— Как это?
— А вот так. Он забирает свои деньги. Все. До последнего цента.
— Почему?
— Вот он тебе расскажет, — посулил Джек, тыкая бумажным стаканчиком на дверь, в которую входил Мэрвин Поттер, задержавшийся, чтобы дать автограф офисному юнцу.
Мэрвин, как обычно, был спокоен, любезен и невозмутим. Вчерашняя ночь, которая лишила бы румянца обычного человека, не оставила на нем следа. Глаза у него блестели, держался он безмятежно и, по-видимому, ни чуточки не страдал от головной боли.
— Приветствую тебя, благословенный Леман, — тепло поздоровался он. — Давненько не виделись, но ты все такой же… Жаль-жаль. И славная старая контора — тоже. Вроде ты подбавил сюда пыльцы, а в остальном все по-прежнему. Какая великолепная пыль! — прибавил Мэрвин, проводя пальцем по столешнице. — Где ты такую раздобываешь?
Мистер Леман сосчитал до десяти. Как ни странно, его доктор дал ему тот же совет, что и другой доктор — мистеру Андерсону.
— Оставь в покое мою пыль! — буркнул он. — Что там с Лестером Бардеттом?
— Ох уж этот Бардетт, — печально покачал головой Мэрвин. Такой вспыльчивый. Вопреки совету поэта, дает волю страстям. Не поддавайся гневу, учили меня в воскресной школе. Очевидно, никто не внушил этого правила Бардетту. Мне кажется, ни один производитель одежды не лиловел и не багровел так на моих глазах. А все из-за совершеннейшего пустяка.
— Какого это?
— Он поджег Лестеру ногу, — объяснил Джек.
Мистер Леман страдальчески воздел руки и непременно стиснул бы голову, если б не мешала шляпа.
— Поджег ногу?
— А что такого? Будьте разумны, дорогой мой Леман! — призвал Мэрвин. — Вы так возбудились. Можно подумать, что я виновен в злодеянии или преступлении, а я и всего-то поступил так, как поступил бы на моем месте любой тонко чувствующий актер. Бардетт опять заснул в кресле, и я решил, совершенно справедливо, что другого такого случая может больше не подвернуться. Птицы, пчелы, ветерок, и деревья — вся Природа взывала ко мне: ну подожги ты ему ногу! Что же, я и поджег.
— Лестер очень разозлился, — не к месту вставил Джек.
— Да, — согласился Мэрвин. — Я старался урезонить его, убедить, но он ничего не желал слушать. Хотя можно взглянуть и с моей точки зрения. Мне показалось, будто в этом субъекте течет змеиная кровь. Не знаю, много ли вам известно об аспидах, — продолжил Мэрвин, — но главное их свойство — не слушать заклинателя. Заклинай, не заклинай — им неважно.
Мистер Леман легко вспыхивал, а, вспыхнув, не задумываясь, выплескивал эмоции в достаточно едких словах. Не запнувшись ни на секунду, он припечатал Мэрвина шестью определениями, на что тот предположил, что так называет Леман и девушек.
— Улыбнитесь же мне! — попросил Мэрвин. — Горько, насильственно, но улыбнитесь. Господи Боже, никак не пойму, из-за чего весь этот сыр-бор! Да в Голливуде поджечь ногу — это так, мелочь, рядовая любезность.
— К черту Голливуд!
— Чувство, достойное восхищения, — отозвался Мэр-вин. — Я и сам частенько так говорю.
Леман снова забросил ноги на стол. Так ему лучше думалось, а сейчас было самое время пошевелить мозгами пошустрее. Двадцать тысяч долларов испарились в одно мгновение. Это послужит ему уроком, чувствовал он. Не будет обольщаться, будто кто-то, кроме санитаров из буйнопомешанного отделения, сумеет удержать под контролем звезду вроде Мэрвина Поттера. Единственным светлым пятнышком во всем этом черном происшествии, единственным слабым серебряным лучиком в черной туче, сгустившейся над ним, было отсутствие Фаниты. Кто-кто, а она не может бросить ему торжествующе: «А я тебе что говорила!»