— Поедем ко мне?
Она ответила, что поедет домой: ей нужно написать кое-какие письма.
Она никогда еще не видела его таким угрюмым и настойчивым.
— Послушай, я хочу, чтобы ты поехала ко мне, — сквозь стиснутые зубы проговорил он.
Никогда еще он так не настаивал — решать обычно предоставлялось ей. Но сейчас она заупрямилась.
— Нет, — холодно сказала она, — я поеду к себе.
Он схватил ее за руку.
— Ты никогда не приходишь ко мне, когда я хочу, а только когда тебе вздумается.
Это уж было явно несправедливо: ей казалось, что она мягка с ним и покорна, ибо, вспоминая об их связи, обычно видела себя такой, какой бывала в минуты нежности, следовавшие за минутами любви. Она выдернула у него руку и, повернувшись спиной к машине, возле которой они стояли, заявила, что пойдет домой пешком. Он побежал за ней, встревоженный, уже чувствуя себя виноватым.
— Ты хочешь, чтобы я поехала к тебе, только… только чтоб доказать самому себе свою власть надо мной! — заявила она. Лицо его потемнело, и ей внезапно так захотелось бежать от всего этого, что она просто повернулась к нему спиной и сказала: — Оставь меня в покое. — И, подумав немного, бросила через плечо: — Увидимся завтра.
Она решительно зашагала по главной улице и вдруг услышала позади себя шум нагонявшей ее машины; она ускорила шаги, решив, что это, должно быть, Адольф, но позади раздался веселый резковатый голос:
— Куда ты так спешишь, Мэтти?
Она остановилась, не сразу сообразив, что это Донаван. А он сказал:
— Да, дорогая Мэтти, я искал тебя. Ну, прыгай в машину.
— А зачем я тебе понадобилась? — садясь в машину, спросила она.
— Мне лично ты не нужна, дорогая Мэтти. А вот Стелла хочет с тобой поговорить кое о чем. Я сказал, что едва ли смогу оторвать тебя от твоего восхитительного нового знакомого, но, по счастью, мы как раз проезжали мимо, когда вы с ним ссорились, и я воспользовался этим.
— А зачем я ей понадобилась? — спросила Марта тоном обиженного ребенка; Донаван не ответил, продолжая молча вести машину.
Мимо пронесся автомобиль, и Марта невольно покосилась на него — не Адольф ли это. А Донаван сказал:
— Ты, конечно, знаешь, где найти своего воздыхателя, если он тебе потребуется?
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она.
Они как раз подъехали к перекрестку: ее дом был ярдах в двухстах отсюда, за поворотом, а до кваргиры Мэтьюзов оставалось еще два квартала.
— Твой восхитительный поклонник обычно вот тут поджидает тебя, — сказал Донаван, указывая на заросшую травой площадку у перекрестка. — Да, дорогая Мэтти, когда ты ложишься в свою девичью постельку, он сидит здесь в своей машине и наблюдает за входом в твой дом, чтоб быть уверенным в твоей верности, а весь город хохочет, — с жестокой издевкой добавил он и искоса взглянул на нее, чтобы узнать, какое впечатление произведут его слова.
Она была сражена.
— Неправда, не может этого быть, — пробормотала она наконец.
Он расхохотался:
— Оглянись.
Она оглянулась. Кварталах в двух позади них медленно ползла машина Адольфа. Самый вид ее был неприятен Марте, и она невольно передернула плечами, точно сбрасывая с себя тяжелый груз. Потом холодно заметила:
— Это еще ничего не доказывает.
Они подъехали к многоквартирному дому. Донаван быстро остановил машину и выскочил на тротуар. Марта увидела, что он машет Адольфу, машина которого стала было заворачивать в переулок, но потом выровняла ход и подрулила к ним. Донаван, приняв необыкновенно решительный и мужественный вид, сделал несколько шагов ей навстречу, повелительным жестом поднятой руки остановил, просунул голову внутрь и заговорил с Адольфом. Марта мельком увидала беззащитную улыбку на лице Адольфа.
Донаван вернулся, и Марта спросила:
— Что случилось?
— Ничего особенного, дорогая Мэтти. Иди наверх и побеседуй со Стеллой, она тебе все объяснит.
Поднимаясь в лифте, они избегали смотреть друг на друга. Сейчас Марта ненавидела Донавана. Не может быть, говорила она себе, чтобы Адольф шпионил за ней.
Однако внутренний голос твердил ей, что, увы, это вполне возможно и очень похоже на него. Борясь с этим новым для нее открытием, Марта вошла в квартиру Мэтьюзов. Эндрю и Стелла ждали ее. Эндрю был смущен, но старался скрыть это под маской человека, взявшего на себя тяжелую обязанность, а Стелла сидела на диване с таким лицом, точно ожидание было для нее пыткой. Когда Марта вошла, она вскочила и подбежала к ней. Дав себя поцеловать, Марта спросила:
— В чем дело?
Стелла обняла ее за плечи и, слегка сжимая в объятиях и как бы говоря: «Потерпи немного», подвела к дивану, а сама уселась напротив, наклонившись вперед. На Стелле было черное нарядное платье, расшитое блестками, — Марта сразу обратила на него внимание и решила, что оно слишком кричащее, но это не мешало ей волноваться, ожидая, что скажет Стелла. У Стеллы была новая прическа — волосы мягкими, блестящими волнами лежали на ее маленькой головке; продолговатое, густо накрашенное лицо было почти абрикосового цвета, глаза возбужденно блестели, хотя она и старалась подавить в себе возбуждение и казаться уравновешенной молодой женщиной.
— Дорогая Мэтти, — неторопливо, тихим голосом начала она, и Марта сразу ощетинилась, почувствовав ложь. — Мы считаем своим долгом сказать вам — нет, помолчите минутку (при слове «долг» Марта удивленно подняла брови), дайте мне кончить, Мэтти.
Марта взглянула на Донавана, с жадным любопытством наблюдавшего за этой сценой; потом перевела взгляд на Эндрю, по лицу которого видно было, что он вынужден соглашаться с женой, если даже ее слова являются для него неожиданностью. Он явно избегал встречаться взглядом с Мартой, молча взывавшей к нему о помощи.
— Мэтти, — продолжала Стелла с приторной мягкостью, которая так раздражала Марту, — вы еще очень молоды, и вы совершаете ужасную, ну просто ужасную ошибку. Надо было вам послушаться нас. У этого человека дурная репутация, он лишен всяких нравственных устоев и…
Тут Марта невольно рассмеялась, подумав о том, какую сугубо сексуальную атмосферу создает вокруг себя Стелла.
— Нет, Марта, не смейтесь, — торопливо сказала Стелла. — Он нехороший человек. Он всем рассказывает о вашей связи, хвастается вашими отношениями.
Это было новым ударом для Марты. Она даже не сразу нашлась, что сказать. Внутренний голос решительно утверждал: «Нет, это неправда», но ум ее был в смятении: ведь если он мог шпионить за ней — а этому она верила, — то почему же он не может хвастать? Она сидела нахмурившись, с неприязнью глядя в торжествующее лицо Стеллы.
Все смотрели на нее; Марта в ужасе почувствовала, что у нее задрожали губы и рот невольно скривился, а Стелла, как мастер своего дела, еще поднажала:
— Он рассказывает про вас по всему городу, Мэтти.
Тут Марта разрыдалась. Но злилась она прежде всего на себя: ну зачем она плачет, теперь уж окончательно она пропала. Сквозь слезы она увидела, как вспыхнули жестоким огоньком блестящие глаза Стеллы, как улыбнулся Донаван — впрочем, он тут же спохватился и придал своему лицу торжественно-грустное выражение. Что же до Эндрю, то ему было очень не по себе. Он встал, подошел к ней и, отстранив Стеллу, обнял Марту.
— Ну не плачьте, все будет в порядке, — ласково сказал он и метнул злой взгляд на жену, с задумчивой улыбкой приглаживавшую волосы, не спуская глаз с Марты.
И Марта взяла себя в руки — даже слишком скоро, по мнению Стеллы, — попыталась улыбнуться и непринужденно попросила дать ей платок.
— Тебе не идет, когда ты плачешь, — заметил Донаван, протягивая ей свой платок. — Вот Стелла, та выглядит божественно, когда льет слезы. Ради бога, Мэтти, дорогая, напудри нос.
— Ну вот что, хватит, — сказал Эндрю, которому до смерти все это надоело. — Будем считать, что все кончено, хорошо? И давайте выпьем.
Он вышел, чтобы налить всем по стакану вина, и Стелла, воспользовавшись этим, снова взялась за свое.
— А теперь мы хотим, чтобы вы поехали сейчас с нами и присутствовати при нашем разговоре с ним.
— Зачем это? — мрачно запротестовала Марта. Она уже считала, что инцидент исчерпан.
— Нельзя же допустить, чтобы он искалечил вам жизнь! Надо заставить его прекратить эту болтовню: ведь весь город чешет языками! — возмущенно воскликнула Стелла.
— Я лично не вижу никакой необходимости идти к нему, — сухо заметил Эндрю.
Но Стелла с Донаваном уже встали. Тогда волей-неволей пришлось подняться и Эндрю.
— По-моему, не стоит этого делать, — неуверенно заметила Марта. — Да мы его и дома не застанем, — с надеждой добавила она, но не успела произнести этих слов, как поняла, что именно об этом Донаван и условливался с Адольфом, когда подошел к его машине.
Она почувствовала, что вокруг нее плетутся какие-то непонятные интриги, ведутся заранее подготовленные переговоры, и, казалось, утратила дар речи. А Стелла нетерпеливо тянула ее с дивана:
— Ну пошли же, Мэтти, он ждет нас.
До того дома, где жил Адольф, было несколько кварталов, и Марта, хоть и была занята тревожными размышлениями, все же слышала оживленную болтовню Стеллы, рассуждавшей о том, как легко девушке сбиться с пути, — ей казалось, что Стелла рассказывает занимательную историю, вычитанную в журнале. Марта недоверчиво посмотрела на нее: надо же так притворяться! Но Стелла была всерьез захвачена нарисованной ею драмой; тогда Марта посмотрела на Эндрю: уж ему-то, во всяком случае, все это должно казаться смешным. Но нет: он молчал. Сознание собственной правоты, присущее его жене, по-видимому, заразило и его, ибо он с чувством пожал руку Марты.
— Вот видите, как это противно, правда? — сказал он.
С благодарностью взглянув на него, Стелла поспешно заметила, что, конечно, Марте нелегко было это пережить. И Марта поняла, что они намекают на ее связь с Долли, и на губах ее появилась смущенная и в то же время ироническая усмешка. Она отвернулась, чтобы скрыть ее: разве можно в такую минуту улыбаться? Она уже от души жалела, что поехала с ними, и надеялась, что у Адольфа хватит ума избежать предстоящей нелепой сцены.
Но он, конечно, ждат. Когда все четверо вошли в большую комнату с полукруглыми окнами — только туг Марта впервые поняла, почему ей так нравились эти окна — ведь они напоминали ей родной дом, — Адольф стоял посредине и смотрел на них, улыбаясь своей напряженной улыбкой. Он был похож на затравленного зверя; с горькой обидой взглянув в сторону Марты, он тут же отвел глаза и беспомощно посмотрел на Стеллу. А глаза Марты меж тем как бы говорили ему: «Не обращайте на них внимания».
Но он не мог оторвать взгляда от Стеллы: говорила она, а мужчины, стоя в стороне, молча ждали.
— Вы, конечно, знаете, зачем мы здесь, — защебетала Стелла.
— Боюсь, что нет, — сказал Адольф, улыбаясь своей испуганной улыбкой.
У Стеллы даже дух захватило — так ее возмутило его притворство.
— Я пришла поговорить с вами, потому что считаю это своим долгом. Я ведь тоже еврейка, и я…
— Стелла! — протестующе воскликнули разом Марта и Эндрю.
Стелла нетерпеливо отмахнулась от них и продолжала, поглаживая свою черную шелковую юбку рукой, которая почему-то была куда менее спокойна, чем ее непроницаемое улыбающееся лицо.
— Вы знаете, как люди злы! Зачем же совращать невинную английскую девушку? Ведь это значит — подливать масла в огонь!
— Стелла! — снова повторила Марта, но сейчас уже ни Адольфу, ни Стелле было не до нее.
Продолжая улыбаться испуганной, виноватой улыбкой, Адольф пошевелил губами, и Марта подумала: «Ну почему ты не постоишь за себя? Не будь же таким пришибленным». Ее мутило от злости и от той роли, которую она во всем этом играет.
— Но вы-то сами вышли же замуж за шотландца, — неуверенно проговорил наконец Адольф.
Стелла выпрямилась и с достоинством сказала:
— Да, я вышла за него замуж. Я не унизила мой народ, не дала повода для сплетен.
Адольф вдруг судорожно рассмеялся, лицо его побагровело, и он с гневом и мольбой окинул взглядом стоявшую перед ним группу. Однако он продолжал молчать — и Стелла на какое-то мгновение вдруг потеряла самообладание: она вся напряглась, горя желанием закатить ему хорошую сцену, но оснований для сцены не было. И тогда, понизив голос, она нравоучительно изрекла:
— Вы должны понять, что вели себя возмутительно.
Все молчали. Наконец Эндрю гневно сказал:
— Ну, хватит, Стелла, довольно. Ни к чему все это.
Тут уж вспылил Адольф.
— А могу я поинтересоваться, какое вам, собственно, до этого дело? — процедил он сквозь зубы.
— А такое, что я еврейка, — с достоинством сказала Стелла. — И поэтому имею право говорить.
Но Адольф, видимо, уже выдохся. Стелла помедлила и, вставая, спокойно заключила:
— Итак, я предоставляю решение вашей совести.
И вслед за своими спутниками направилась к двери.
Первым вышел Донаван — он был сердит и мрачен.
Следом за ним — Эндрю, не преминувший, однако, смущенно бросить Адольфу: «До свидания». Ответа не последовало. Марта быстро оглянулась через плечо на Адольфа — ей было стыдно и хотелось извиниться перед ним, но в его глазах она прочла такую ненависть, что отвернулась и поспешно вышла.
Все молчали. Марта мысленно пыталась облечь в слова свои чувства: ей хотелось сказать, что это была самая возмутительная, самая безобразная сцена в ее жизни, а еще ей хотелось спросить Стеллу, почему она не сказала ничего о том, чем так возмущалась и что хотела сказать. Но одного взгляда на довольное лицо Стеллы было достаточно, чтобы у Марты пропала охота спрашивать, — она почувствовала почему-то страшную усталость.
Они подошли к машине и молча поехали в центр. У перекрестка Марта сказала:
— Остановитесь, пожалуйста: я хочу пойти домой.
— Нет, дорогая Мэтти, — с материнской заботливостью возразила Стелла, — вы поедете к нам, и мы чудесно все вместе поужинаем.
— Отпустите ее домой, — вдруг сказал Донаван.
Голос его звучал угрюмо, густые черные брови сошлись: по всему видно было, что он не в духе.
Эндрю остановил машину, и Марта вышла.
— Только сразу же ложитесь спать, Мэтти, нечего заниматься переживаниями, — посоветовала Стелла, высовываясь из машины. — Вам надо как следует выспаться. Теперь все уже позади, и ничего страшного не произошло.
Марта поняла, что Стелла ждет благодарности, но язык прилип у нее к гортани.
— До свидания, — с трудом проговорила она холодно и с укором. Как она корила самое себя за трусость!
Стелла еще больше высунулась из машины и весело крикнула, что Марта должна считать их квартиру своим вторым домом. Она должна непременно прийти к ним завтра.
Натянуто улыбнувшись, Марта кивнула и направилась домой.
Очутившись у себя в комнате, Марта почувствовала жгучий стыд: она сама себе была противна. Надо немедленно бежать к Адольфу, извиниться перед ним, сказать, что она не имеет ко всему этому никакого отношения, она не знала, что так выйдет. Но где-то в глубине души Марта была счастлива, что развязалась с ним. Она почувствовала огромное облегчение при мысли, что теперь ей не надо с ним встречаться. Немного погодя она успокоила свою совесть, решив, что напишет ему и извинится. Не сегодня — а завтра, позже; она напишет ему, когда это письмо уже не побудит его вернуться.
Часть четвертая
1
Марта сидела одна у себя в комнате. Ей казалось, точно она выставлена напоказ, и общество других людей было ей нестерпимо. Как бы хорошо заболеть и недели две-три не показываться в конторе! Вскоре она почувствовала какое-то смутное недомогание, точно действительно заболевала. В свое время мать прислала ей термометр, «чтобы она могла следить за своим здоровьем». Марта смерила температуру. Температура была чуть повышенная. Марта уверила себя, что температура бывает ниже нормы по утрам и выше нормы к вечеру, но все-таки попросила мисс Ганн позвонить в контору и сказать, что она себя плохо чувствует. Под вечер Марта стояла у застекленной двери, держа во рту термометр, и вдруг решила, что, наверно, выглядит со стороны очень смешно; и на память ей пришел отец, сотни бутылочек с лекарствами у его постели, — отец, который всегда был чем-то озабочен и, погруженный в свои думы, подолгу мрачно простаивал у окна, ничего не видя и лишь судорожно щупая пульс у себя на руке. Мысль, что она может стать такой же, испугала Марту; она выхватила изо рта термометр и подумала: «Выброшу-ка я лучше эту штуку». Еще колеблясь, она посмотрела на серебристый столбик ртути — надо же все-таки сначала узнать, какая у нее температура, — но термометр выскользнул из ее пальцев и разбился. Однако Марта успела заметить, что он показывает сто градусов.[6] Значит, у нее в самом деле температура повышена, и она имела право остаться дома. Она неторопливо замела стекло и в утешение сказала себе, что никогда больше не купит термометра и не будет дрожать над своим здоровьем. И все-таки приятно немножко поболеть, поваляться в постели.
Но Марта не легла. Она надела халат, разложила книги и приготовилась провести несколько дней в уединении.
Несколько дней! Впоследствии, оглядываясь на этот период своей жизни, она с грустной завистью думала о том, какой была тогда: она завидовала уграченной способности, как она выражалась, не терять ни минуты даром, точно время — это стеклянный сосуд, который можно наполнять по желанию.