Сигуранцев сказал громко:
– Вот-вот, в экономику коммунистического Китая!.. И после этого США будут говорить, что они боролись против коммунизма, а не против России?
Я посмотрел строго, перебивать президента – чересчур, Сигуранцев стушевался, я продолжил настойчиво:
– У нас сейчас прикидочное совещание, никаких решений принимать не будем. Нам следует только четче обозначить ориентиры, где находимся, к какому берегу плыть, какой политики держаться в этом быстро меняющемся…
– Стремительно, – подсказал Павлов.
– Стремительно меняющемся мире, – согласился я.
Из щели его ноутбука выполз лист, Павлов его сперва не заметил, глядя на меня, листок подкрался к его руке и уперся аккуратно обрезанным краем, смешно выгнув белую спинку, как котенок, что старается выглядеть большим и страшным. Павлов опустил глаза, я видел, как дернулись глазные яблоки, быстро схватывая взглядом текст, затем взял и, не глядя, передал мне. Бумага еще хранила тепло разогретых недр вмонтированного в сверхплоский ноутбук принтера.
– Новейшие данные, – пояснил Павлов. – Взгляните, господин президент!
Я взглянул, сердце тревожно дернулось, я спросил враждебно:
– Опять кобызы? Ну и чем эти данные отличаются от тех, что у меня в файле? Или полагаете, что у вас могут быть более точные сведения? Мол, президента обманывают, а вы, такой проницательный, всех видите насквозь?
– Посмотрите данные, – сказал он настойчиво. – Состав населения, не спорю, в наших бумагах совпадает. Но есть ли у вас данные, сколько среди кобызов уже создано групп и обществ по изучению своей культуры?..
– Ну и что? – поинтересовался я.
– Что? С этого все и начинается! Везде одинаково. Хоть в Чечне, хоть в Татарстане, хоть среди кобызов. Этих обществ восемнадцать, не много ли? Ладно, опустим. На первом этапе в самом деле изучали подзабытую культуру и заново учили язык, довольно неудобный, затем на базе этих обществ начали создаваться крайне левые группировки, претендовавшие на более правильное толкование ислама, а затем уже вооруженные формирования…
– Что-о?
– Да-да, вооруженные пока что охотничьими ружьями. Как заявлено, для защиты от русских хулиганов.
Новодворский сказал брезгливо:
– Все верно. Нет ничего хуже и опаснее, чем пьяный русский мужик. Он и мать родную убьет спьяну. А потом, протрезвев, пойдет вешаться. От таких каждый имеет право защищаться.
Я поморщился, спасибо за такую поддержку, Громов же добавил раздраженно:
– Если бы ограничились охотничьими!
– А что еще?
– Поступили данные о настоящих вооруженных формированиях…
Сигуранцев фыркнул:
– Долгопрудненская группировка вооружена не хуже. И народу в ней побольше, чем всех кобызов на свете, вместе взятых! И что же, их тоже считать подпольной армией?
Я кивнул, у населения оружия столько, что хватит на две наши армии, только танков и тяжелой артиллерии нет пока что. А бандитские группировки вооружены иной раз круче спецназа, что отправляется их арестовывать.
– Если это все…
– Не все, – ответил Павлов быстро. – Не все, господин президент! В школе села Росляково уже создан класс, специально для детей кобызов, где преподавание ведется на их языке. Этого я что-то не понимаю! У нас есть специализированные классы, где ведется преподавание на английском, немецком или французском, но чтоб… на кобызском? И где, на Рязанщине?
Я поморщился:
– О чем мы говорим? Нам нужно поискать выход, как осторожно выводить Россию из изоляции… всю Россию!.. а вы о какой-то Рязанщине. Даже не Рязанщине, а ее крохотном уголочке, где поселились несчастные беженцы. Давайте вернемся к главному вопросу и… постараемся не отвлекаться. Глеб Борисович, к вам это относится в особенности.
Глава 10
Еще через неделю я проводил совещание по энергетике и участившимся катастрофам на нефтепроводах. Оборудование износилось, со времен Советского Союза почти ничего не ремонтировалось, ветшает, ржавеет, сыпется, сейчас спешно латаем дыры, на это каждый год уходит почти столько, что хватило бы на постройку нового. Но с новыми другая головная боль: даже по стране непонятно куда тянуть нефтяную нитку в первую очередь, а уж за рубеж так и вовсе: все бывшие союзные республики злорадно потирают ладони, вот щас мы вас и нагреем за топтание нашей территории так, что дешевле нефть сжигать еще на выходе из буровых вышек…
И все же, несмотря на тяжелый и напряженный день, все время нечто сидит занозой в мозгу. Вошел Карашахин, быстрые глаза стрельнули в мою сторону, по спине прошел холодок, словно сзади открыли окно в ветреную зиму. В сердце остро кольнуло. Заноза и там, еще острее, она погружается вглубь, вызывая боль и желание ухватить ее хоть зубами и вырвать с корнем.
Я со стесненным чувством наблюдал, как он подошел и положил на стол красную папку. В ней оказался всего лишь один листок, свежая новостная распечатка. Я быстро просмотрел, заноза превратилась в крупную разлохмаченную лучину.
– Это… – спросил я глухим голосом, – проверено?
Глаза мои, не отрываясь, снова и снова сканировали текст. Карашахин ответил негромко:
– Такие вещи проверяем сразу.
– Не деза? Точно не деза?
– Господин президент, – он говорил почти с сочувствием, хотя, на мой взгляд, должен от радости, что уел меня, пойти вприсядку, – господин президент!.. Я тоже не хотел бы попасться на провокацию.
Наши взгляды прыгали по листку, зацепляясь за ключевые фразы: «изучения языка кобызов…», «вооруженные формирования…», «обнаружено восемь тайников с оружием…», «требование в местной печати отдавать меньше денег в Центр и больше направлять на местные нужды…», «заявления аятоллы Абдуллы Шера о необходимости автономии кобызов…»
Карашахин сказал подчеркнуто:
– Раньше подобные заявления… не совсем подобные, но мелкие требования появлялись раз в месяц, теперь – раз в неделю. Интенсивность их нарастает по экспоненте. Скоро это перерастет… уже перерастает!.. в лавину. Если первые требования поступали в виде просьб и робких пожеланий и касались только кружков по изучению быта и культуры кобызов, то сейчас пошли требования автономии…
Я сказал со стесненным сердцем:
– Требования? Пока что это просьба, да и то одна-единственная!
Он прямо посмотрел мне в глаза:
– Господин президент, чем вы глубже засовываете свою красивую голову в песок, тем беззащитнее ваша задница. Мне бы это по фигу, сам бы воспользовался, но вы подставляете и задницу России!.. Скажите прямо сейчас, вот нас слушают и эти морды, вы уверены, что это останется просьбой? Да еще одной-единственной?
Я поморщился, он чересчур уж упивается победой, говорит добивающими фразами, морталити, видите ли, прямо щас вырвет мое сердце и помчится вприпрыжку вокруг стола.
– Экстремисты, – проговорил я. – Они везде есть. Даже здесь. Нет-нет, я не указываю на вас пальцем. Зачем, когда все и так это знают?.. Я все еще не вижу угрозы. Не придуманной, а реальной. Знаете ли, время от времени чуть ли не каждая область начинает бурчать, что налоги в Центр идут чересчур большие, а некоторые намекают, а то и требуют, чтобы на местные нужды оставлять больше. При чем тут кобызы? В Иркутской области ни одного кобыза нет, но они уже пятый год лоббируют всюду идею самостоятельности, чуть ли не автономии Иркутской области! Еще чуть – и договорятся о провозглашении Иркутской республики!
Он смотрел со странным выражением.
– Господин президент, я вас не понимаю. Вас это веселит? По-моему, плакать надо.
Я сказал с неудовольствием:
– Не надо плакать, глаз не хватит. Все мы люди, даже политики, всех нас заносит… не только к чужим бабам. Все выровняется, Всеволод Лагунович. И насчет Иркутской республики только треп, и насчет автономии для кобызов. Все мы желаем большего, чем получаем. То же самое получится и у кобызов. Возможно, им хотелось бы вообще империю кобызов, что попирала бы мелкие США, Россию, Европу, но… желать не вредно.
Он смотрел неотрывно.
– Господин президент, это не только желание. Это – действие.
– Пока только слова, – ответил я устало. – Несколько горячих голов из молодежи…
– Аятолла не молод!
– Аятоллу, по-моему, просто занесло. Вообще откуда у них аятолла? Так, какой-то самозванец. Работает на публику, взрослых людей на дурость подбить трудно, а молодежь охотно пойдет строить Великую Кобызию.
– Великий Кобызстан, – вставил Павлов. Подумав, сказал нерешительно: – По-моему, я уже на днях где-то слышал это…
Карашахин посмотрел на меня победно, я поморщился:
– Глеб Борисович, и вы этот, как его, что в мартовские иды?.. Ладно, понимаю, я должен побывать там лично. Ничего пока решать не будем. Ни слова, ни полслова! Я должен все увидеть сам.
Они смотрели в удивлении, я сам удивился своему внезапному решению, время президентов расписано вперед на месяцы, каждый визит тщательно готовится, даже если президент изволит всего лишь посетить детский приют или школу, в которой учился. Секретная служба заранее проверяет не только само место на предмет мин, но и прочесывает округу, убирая подозрительных и нежелательных, рассаживает на крышах снайперов, а среди встречающего народа половина всегда из сотрудников охраны.
Павлов спросил осторожно:
– Найти место в следующем месяце?.. Это трудно, однако…
– Нет, – ответил я. – Месяц только начался. Подбери на этой же неделе. А еще лучше завтра-послезавтра.
Он ахнул:
– Господин президент! Это же сколько встреч придется отменить!
– Не отменяй, – предложил я, – просто перенеси.
– А как раздвинуть сутки, – спросил он, – чтобы не двадцать четыре часа, а хотя бы тридцать шесть?.. Может быть, к концу месяца?
– Нет, – отрезал я. – Там, в самом деле, недобрые силы нагнетают обстановку. Я должен побывать там лично. Я всегда находил общий язык даже с самыми упрямыми студентами. Мне обычно удавалось убедить, доказать, переубедить…
Окунев сказал тихонько:
– Перевербовать. Вот как меня.
– Перевербовать, – отмахнулся я. – Пусть так. Это же не заставить, верно?.. Перевербовать – это на пальцах доказать преимущество того, что видно пока не так явно.
Конечно, это дурь – лететь куда-то, чтобы увидеть своими глазами. Это было важно в древние и средние века, когда не существовало еще достоверных карт, а путешественники бессовестно врали про встречи с одноглазыми великанами в поднебесных горах. Можно бы принять и великанов, но год спустя в тех краях оказывался другой бродяга, которых рассказывал про одноногих карликов с тремя глазами на лбу, что живут на равнине, плоской как выструганный стол. Хуже того, третий путешественник важно повествовал про бескрайнее море в тех самых широтах, никаких великанов или карликов – одни дивные русалки…
Когда появились фотоаппараты, отпала необходимость умным людям ездить в дальние страны: фотоснимки – это не рисунки, где можно намалевать черт знает что! Затем эпоха кино, пошли кинорепортажи о дальних странах и народах, появилась цветная пленка, изобрели телевидение с его репортажами с мест… зачем куда-то таскать свои задницы? Включи ящик и смотри! Или купи на кассетах, лазерных дисках, на флешах или зипах красочные фильмы-энциклопедии. Можно смотреть телеканал новостей, посвященный только этому региону. А у президента возможностей незримо бывать везде и все видеть и слышать – неизмеримо больше, чем у простого смертного!
И все-таки я по старинке спустился по ступенькам, охранник распахнул дверцу лимузина, рядом еще три точно таких же и с идентичными номерами, как обычно, пойдут каруселью, чтобы возможный террорист не вычислил, какой именно подбивать из гранатомета… хотя мой автомобиль можно только крылатой ракетой, да и то лишь поцарапать, в дороге я переговорил по сверхзасекреченной линии с Сигуранцевым, Громовым, Новодворским, с Карашахиным говорить не пришлось, сидит рядом, помалкивает, а Крамар занял место рядом с шофером, бдит, готовый и в автомобиле закрывать меня своим телом.
Узнав, что поездка продлится всего несколько часов, напросился Новодворский, у него как раз окно в расписании, я указал на другую машину:
– Если Крамар разрешит…
– Еще как разрешит! – ответил Новодворский жизнерадостно. – У нас с ним полное взаимопонимание.
Я ощутил укол, Новодворский явно намекает, что ему сидеть в моем кресле через полгода, Крамар это понимает и уже относится к Новодворскому, как к будущему президенту.
– Ну так и нет проблем, – только и нашелся я ответить.
Новодворский улыбнулся и сел в машину. Мне показалось, что, несмотря на свой вес, бронированный лимузин слегка осел на одну сторону.
Все три машины выметнулись из-под низкой арки ворот, понеслись, набирая скорость. Далеко впереди мчатся с мигалками, перекрывая дорогу, в России президенты не стоят в пробках.
Я рассеянно посматривал в окно, мысленно просматривал дела и встречи, что пришлось передвинуть, затем обратил внимание, что Геннадий, мой бессменный шофер, просто кипит от ярости. Другой бы не заметил, даже Сигуранцев не видит, но я хорошо знаю Гену…
– Геннадий, – сказал я проникновенно, – двумя руками надо!
Он откликнулся:
– А кто ж машину тогда поведет?
– Что случилось? – спросил я благодушно. – Сын решил жениться на демократке?
Он буркнул:
– У меня дочь. Да нет, все нормально. Просто эти гады… Как передергивают, как передергивают!
– Что?
– Да все передергивают! Я ж говорю, гады. Не только слова передергивают, как карты, но и ваще… то, что за словами. Гомосеки у них не извращенцы, а люди, подумайте только, нестандартной сексуальной ориентации! Вот сволочи, а? Какой хитренький и преподленький подлог, я сперва не допер, а теперь морды бы поразбивал гадам. Мы с вами, оказывается, стандартной ориентации, а гомосеки – нестандартной! А что такое стандарт? Это доски в заборе, это одинаковые гайки, это стандарт для яйценосных кур, а про людей так разве можно? Это ж почище, чем… матерным словом обозвать! Значит, мы серые и тупые, стандартненькие, а они – нестандартные, уникальные, яркие, самобытные, сверкающие!
Карашахин послушал-послушал, а потом глубокомысленно изрек:
– Вообще-то этот термин еще лучше применять к демократам, это они добиваются всеобщих свобод, а гомосеков зовут геями. Гей, уважаемый Геннадий, это аббревиатура слов good as you, в переводе – не хуже вас, парни, как вы. Как и они, демократы. Словом, у них партия нестандартной сексуальной ориентации.
– У геев?
– У демократов! Платформа у них одна. Раз демократы говорят, что геи такие же парни, как и они, демократы, то, значит, они того… одной сексуальной и прочей ориентации. Мы ж гомосеков не называем геями?
Гена, что отличался молниеносной реакцией, но редким тугодумием, наконец просиял, почти с благодарностью взглянул на Карашахина, что не демократ и не гомосек, не зря такие умные люди возле президента, как хорошо и просто все объяснил, надо будет так и сказать дома, что все демократы – такие же извращенцы.
Я же подумал с усмешкой, что Карашахин все же ухватил самое главное: гомосексуализм, педофилия и прочие сексуальные извращения, действительно, возможны только при демократии, так что все извращенцы – убежденные демократы. Эта аксиома верна и в обратную сторону: все демократы – извращенцы, ибо скажи, кто твой соратник по партии, и я скажу, кто ты. Кто не останавливает порок, тот поощряет его распространение.
Гм, тут уж меня заносит, надо останавливаться, я же сам демократ, не надо давать волю чувствам, ибо чувства… они несколько древние, дикие, животные, звериные. А вот если по уму, то человеку должно быть безразлично, как его ближний получает сексуальные удовольствия…
Однако настроение слегка подпортилось, живем все-таки больше чувствами, чем умом, и до самого аэропорта я пребывал в глубоком молчании, а Карашахин беспокоить не осмеливался.
В Великую Кобызию, как острил Павлов, мы прибыли в сопровождении десятка автомобилей спецохраны. Я хотел на вертолете, но Крамар отчаянно воспротивился, любой вертолет легко подбить из стингера, а прочесать всю местность на пути следования вертолета – немыслимо. Вот и ехали, хоть на предельной скорости, но все же убили на дорогу три драгоценных часа. Правда, успел провести три видеоконференции, получил через спутниковый Интернет уточненные данные по неустойчивой котировке цен на нефть и прогнозы специалистов, велел созвать на завтрашнее совещание энергетиков.
Поселения кобызов я узнал еще до того, как Мочарский, глава районной управы, указал на них и начал объяснять, какие хорошие люди поселились, как с ними хорошо, это не чечены какие-нибудь злые и дикие. А эти уважительные, работоспособные, трудолюбивые и – счастье-то какое! – непьющие.
На лугах пасутся огромные стада, коровы тучные, толстые, с отвисшим переполненным выменем. Перед самой околицей догнали отару овец, пастухи бросились сгонять животных с дороги, я представлял, как дергается и нервничает Крамар, сейчас мой автомобиль – идеальная мишень, овец столько, что непонятно, где они помещаются в таком небольшом селе, разве что кобызы спят с овцами в одних помещениях…
Едва миновали овец и поравнялись с первым домом, дорогу перегородило огромное стадо гусей, раскормленных, боярски наглых, неторопливых, они двигались в сторону блистающего неподалеку озера, там и так уже бело от этих крылатых. Геннадий намеревался уже двинуть напролом, я сказал предостерегающе:
– Потерпи! Может быть, это те самые гуси, что Рим спасли.
– Откуда?
– А кобызы ведут свой род от Навуходоносора… или еще давнее.
– Ну и что?
– Как видишь, помогает. Не растворились среди народов.
Он отмахнулся:
– Наши ведут то от скифов, то от пеласгов… даже от этрусков! Не помогает.
Я усмехнулся: начитанный у меня шофер. Тоже ищет пути, как Русь обустроить без труда и усилий, без инвестиций и капиталовложений, то есть ищет чисто русский путь, а-ля щука из проруби, золотая рыбка, хотя, если признаться, у нашей золотой рыбки мало разницы с Аладдиновым джинном или пещерой Али-Бабы.
Машины миновали околицу, из-за заборов выглядывает детвора. Их мордашки торчат почти над каждой доской, кругленькие, веселые, смеющиеся, с блестящими, черными, как маслины, глазами.