– Пока еще Штаты нас не подмяли. Россия долго запрягает, а потом…
– Распрягает, – вставил быстро Новодворский. – Сказать по сути нечего?
– Рост преступности просто катастрофический, – сказал Убийло, на Новодворского он не смотрел, но незримая нить между ними чувствовалось, – СПИД шагает семимильными шагами, еще десять лет – и все население России станет спидоносцами. Понимаю, что это нелепо, но цифра упорно стремится к максимуму. Ситуация в мире нестабильна, а претензии США на роль верховного хозяина на планете раздражает даже их союзников. Но как поступить правильно?
Новодворский сказал брезгливо:
– Правильно – это по правилам, которые нам диктует будущее!
– Какие это правила?
– Мне что, прозвонить вам вторую обедню? – огрызнулся Новодворский. – Я только что говорил, что мир скоро будет единым, а вы в шутер втихаря резались? Хотя для вас и шутер сложно, в крестики-нолики разве что. Повторяю, для тех, кто на танке забрался еще и в бомбоубежище. Человечество сольется в одну семью, один народ! Будет один язык. Я объясняю доступно? Достаточно доступно? Последняя великая битва состоится между английским и… нет, Иван Иванович, не русским, а китайским языком. Понятно, что победит английский. Собственно, американский вариант английского. Вы все это понимаете, верно? Так честно ли цепляться за обрывки прошлого, что уходят, ускользают, тают, как сырой туман в лучах утреннего солнца…
– Ага, – рыкнул Шандырин. – Это Россия – клочья гнилого тумана, а США – восходящее ясное солнышко? Эх, Иосиф Виссарионович, рано тебя в гроб загнали эти демократы… Столько работы осталось!
Новодворский закончил победно:
– Да, вы сами знаете, что я говорю правду, только боитесь признаться. Даже себе боитесь! Россия уходит в прошлое вслед за печенегами и киммерийцами, а США приходит на смену всем старым народам. Американцы – самый молодой и пассионарный народ! Они не просто устремлены в будущее, а мы смотрим в прошлое, они живут в будущем!.. Очень скоро, уже при нашей жизни, все народы станут американцами. Потом перестанем называть себя американцами, а будем – ньюйоркцами, лосанжелесцами, москвичами, пермяками, берлинцами. Говорить же все будут на английском. Представляете: на всем земном шаре одно правительство, одна власть, одна демократия без конца и без края!
Он даже задохнулся от чувств, я бы подумал, что в самом деле искренен, если бы не знал очень хорошо его досье. А может, искренен, ведь многие так глубоко входят в роль, что начинают жить в этом мире, следовать придуманным ценностям. В этом и состоит воспитание, чтобы дикое животное научить носить галстук, не сморкаться в скатерть и сдерживать свои животные порывы.
Я сказал с горечью:
– Да, когда-то слияние в одну семью народов произойдет. Не хочется об этом думать, потому что мы – на стороне, которая проигрывает. И которая проиграет.
Новодворский сказал быстро:
– Но почему? Почему вы на этой стороне?
– Наверное, потому, – громыхнул Забайкалец, – что мы – русские, а не какие-то перевертни с гнилого Запада.
Новодворский его проигнорировал, сказал, не сводя с меня взгляда:
– Я тоже русский, но на стороне прогресса. Этой страны скоро не будет, вы сами понимаете. Даже не по воле злой Америки, а по… можно сказать, нашей воле. В том числе и воле уважаемого, несмотря ни на что, Ивана Ивановича. Ведь он купил новейший комп из ненавистной ему Юсы, Windows тоже оттуда, как и все проги, обоих внуков отдал в школу с углубленным изучением английского языка… разве не так? Насколько я знаю, боевички тоже предпочитает смотреть и почитывать штатовские, наши глубоко презирает! Так что это объективный процесс. Идет помимо нашей воли. Ну и что, если не будет… вернее, что не будет России? Москва все равно будет. Мы все будем. Дети наши знают английский лучше нашего, внуки знают английский уже на уровне русского, а правнуки будут в совершенстве знать английский и со словарем – русский. А в следующем поколении русский язык будут знать столько, сколько сейчас могут в оригинале прочесть «Слово о полку Игореве».
Зловещая тишина стояла в кабинете, мне показалось, что мы в огромном склепе, а сверху с грохотом задвинули гранитную плиту и замазывают щели раствором бетона. Лица министров белели, как очищенные репы, только у Шандырина морда лица походит на репу нечищеную.
– Да, – сказал я наконец, голос дрогнул, горечь перехватила гортань, – да, это случится, видимо, так… Если не произойдет что-то уж совсем небывалое. А так, скорее всего, это самый вероятный сценарий… Но кобызы!.. Их меньше, чем русских, чуть ли не в миллион раз. Однако они не растворились среди других народов, как легко и охотно растворяются русские. Да только ли кобызы? Все те племена и народы, которым так и не удалось создать свою государственность, но не сдались, не сдались… Вон курды уже тысячу лет бьются за создание Курдистана! Их трагедия в том, что живут на стыке Турции, Ирака, Ирана и Сирии, стран с жестокими диктаторскими режимами. Будь это в Европе с ее мягкотелостью, уже создали бы не просто Курдистан, а Великий Курдистан!
Забайкалец хмыкнул:
– И даже начали бы потихоньку теснить соседей.
– А то и не потихоньку, – сказал Шандырин. – Эти ребята не умеют останавливаться.
Я оглядел их, в груди нарастала боль.
– Что делать?
Забайкалец буркнул раздраженно:
– Да понятно, что делать…
Я взглянул в упор:
– Что?
Он отвел взгляд, заерзал, словно сквозь мягкую обивку проткнулись пружины с острыми концами, как, помню, в детстве, проворчал почти злобно:
– Господин президент, к чему эти риторические вопросы? Вы знаете мое мнение. Оно не изменилось.
В комнате висела гнетущая тишина, все отводили взгляды, ерзали ими по сторонам, по стенам, всматривались с преувеличенным вниманием в экраны мониторов.
– Ничто не записывается, – сказал я, но понимал, что никто не верит, – я просто хочу понять, что делать. Это простой человек с улицы всегда все знает и готов подсказать нам решение. Как жаль, что эти величайшие стратеги уже заняты работой водопроводчиков, грузчиков и продавцов мороженого! Так что придется этот серьезный вопрос решать нам. Самим.
– А что решать? – снова буркнул Забайкалец. – Ясно же…
– Неясно, – возразил я. – Мы ведь не только члены правительства России, но и, можно уже сказать, члены пока не объявленного правительства всего рода людского!.. Что значит, должны заботиться о человечестве в целом. О планете по имени Земля, о населяющих ее людях. Повторяю вопрос, который уже стоял на повестке две недели назад. Чтобы определиться, я отпустил всем на раздумье эти две недели. Они истекли. Рассматривался вариант, по которому в самом деле предоставить территорию России… не всю, только часть!.. вот таким переселенцам? Не только кобызам, они уже здесь, но и… другим? Что, если на землях России возникнут государства басков, ассирийцев, которые сейчас называют себя айсорами и которых только в Москве десять тысяч человек…
Дискуссия пошла по второму кругу, я начал повторяться, они тоже повторялись, мямлили, пережевывали то, что уже говорили. Это не то чтобы совсем уж в тупике, просто все с неудовольствием видят, какой именно маячит выход, очень неприятный, а правительство, к сожалению, из людей, а не высокоскоростных вычислительных систем. У людей не только родня и знакомые, все как-то можно стерпеть и воспротивиться, но еще больше давление так называемого общественного мнения. Оно всегда диктовало поступки, слова и даже алгоритмы поведения, потому Христос, Будда, Мухаммад и тысячи-тысячи мудрецов уходили в леса, пустыни, горы, дабы снизить давление этого общественного, стадного, обыденного, но очень агрессивного. Уходили, чтобы суметь достать из души собственные слова, огранить и принести в мир… где они сперва становятся вызовом этому общественному мнению, а потом, если победят, сами становятся этим самым общественным прессом, что не позволяет пробиться росткам новой мысли…
Павлов побагровел, тяжелые бульдожьи складки от прилива дурной крови стали почти лиловыми. Судя по его лицу, он перестал слушать блистательную речь Новодворского о благотворной роли Штатов, что сняла все запреты, и теперь человек может развиваться во всех направлениях… а то, что абсолютное большинство развивается только в одном направлении, вниз, к обезьяне, еще ничего не значит, люди должны пользоваться своей свободой, имеют право пользоваться так, как хотят, для того и проливали кровь все великие борцы за демократию…
Я вздрогнул, уйдя в глубокие думы, от его рыка над самым ухом:
– Вы это серьезно?
– О чем?
– Ну, что уступить все кобызам!
Я сдвинул плечами:
– Ответ упрятан в орешке: на какой мы сами ступеньке? Готовы ли встать на сторону Добра и Правды, или же для нас важнее пещерное: хоть сопливенькое, но свое? Увидев двух дерущихся, на чью сторону встанем: на сторону правого или того, кто «наш»? Не спешите подавать в отставку, Глеб Борисович. Я просто рассуждаю. Мы сейчас находимся на поворотном пункте. Либо пойдем дальше тем же путем, будем на все закрывать глаза, либо поступим еще либеральнее и откроем границы России не только для кобызов, но и для всех, признав тем самым, что Россия не страна, а всего лишь территория, либо…
– Вы это серьезно?
– О чем?
– Ну, что уступить все кобызам!
Я сдвинул плечами:
– Ответ упрятан в орешке: на какой мы сами ступеньке? Готовы ли встать на сторону Добра и Правды, или же для нас важнее пещерное: хоть сопливенькое, но свое? Увидев двух дерущихся, на чью сторону встанем: на сторону правого или того, кто «наш»? Не спешите подавать в отставку, Глеб Борисович. Я просто рассуждаю. Мы сейчас находимся на поворотном пункте. Либо пойдем дальше тем же путем, будем на все закрывать глаза, либо поступим еще либеральнее и откроем границы России не только для кобызов, но и для всех, признав тем самым, что Россия не страна, а всего лишь территория, либо…
Все молчали, только глаза настороженно поблескивали, а Забайкалец спросил хмуро:
– Либо что? Тем путем, о котором я так долго и безнадежно вопию?
Я покачал головой:
– Нет.
– Нет? А что же?
– Ваш путь чреват, – ответил я. – Чреват, Игорь Дмитриевич. Я вам попозже объясню, а пока давайте решим краеугольный вопрос: открываем или не открываем границы России для народов, которые уже сейчас признаем более выживаемыми, более приспособленными к жизни, чем русские?
Агутин сказал с неудовольствием:
– Почему это признаем? Я, к примеру, не признаю, что эти узбеки лучше нас.
– Кобызы – не узбеки, – поправил Убийло.
– Узбеки говорят, что узбеки, – отрезал Агутин. – Иначе придется отдельными народами признать пермяков, поволжцев или архангельцев. Я не признаю никого ни более выживаемым, ни более каким-то. Это вообще фашизм.
– Это реальность, – возразил я. – Обзывалки обзывалками, но разве не видите, что какие-то народы жизнеспособнее, какие-то нет?
Мудрый Павлов уточнил:
– На определенных отрезках истории. Через какое-то время эти же кобызы могут расслабиться, а их задавят баски или лемки.
– На территории России, – сказал Агутин тоскливо, – которая уж точно тогда будет только территорией.
В кабинет заглянула Ксения.
– Господин президент! Громов и Сигуранцев в Кремле, пригласить на совещание?
– Давай, – сказал я торопливо и добавил извиняющимся голосом: – Все-таки разложим ответственность на большее число голов, верно?
Все заулыбались, такое понятное желание уменьшить ответственность, задвигались, принялись перешучиваться, наконец Ксения распахнула дверь, вошли Громов и Сигуранцев, такие разные и в чем-то похожие, словно уже опаленные взрывами.
Я жестом велел им занять места, оба сели на другом конце стола, только там свободно, Новодворский сказал сразу же:
– А что вы скажете, Лев Николаевич?
Громов прорычал недовольно:
– О чем?
– Обо всем, – нахально сказал Новодворский. – Это так важно, понимаете ли?
Громов буркнул:
– Мне надо знать приблизительно конкретно! А у вас тут одни рассуждения, угадал?.. Я не знаю, Валерий Гапонович, что вы принимаете от головы, но вам это не помогает.
Новодворский вздохнул:
– Ум хорошо, а министром обороны лучше. Говорят, что хорошо быть линкором: башню снесло – четыре осталось, но у военного министра если и снесет, кто заметит? Главное – погоны блестят. Кто у нас сегодня вероятный противник, Лев Николаевич?
Громов всмотрелся в его румяное лицо с подрагивающими щеками и процедил сквозь зубы:
– Лицо вероятного противника сегодня еще невероятно противнее.
Новодворский лучезарно улыбнулся:
– А если противника нет?
– Нет противника – сокращаем армию, – прорычал Громов еще злее. – Появится противник – сократим территорию. Так? Мол, наше демократье дело правое – враг будет доволен.
– Ну какой же нам Америка враг, – сказал Новодворский проникновенным голосом, – мы сами себе враги… В смысле, русские сами себе, это… русские.
– Вражеская диверсия, – отрезал Громов, – которую проигнорируешь, является главным ударом. Это аксиома военных действий, Валерий Гапонович!.. Стреляного воробья на мякине не проведешь. Кстати, я тоже русский, хоть и хохол. Каганов тоже русский, хоть и Христа распял… правда, это их внутренние разборки. А вот вы кто?
Новодворский сказал с лучезарной улыбкой:
– Гражданин мира! Того мира, который обязательно наступит, неизбежно, как вот неизбежен восход солнца на востоке…
Агутин посматривал настороженно, Шандырин сопел и хмурился, явно хотелось сказать, какой мир вскоре наступит, но смолчал, только нахохлился еще больше, как воробей на мякине, посматривает с подозрением, ничего не понимая в таких вумных прениях и даже словопрениях, наконец не утерпел.
– Это две большие разницы, – заявил он, – восход солнца и восход США. Вот возьмут сейчас наши умные головы и что-то придумают против восхода юсовцев! Не верю я, чтобы Громов или Сигуранцев желали им восхода… над нашими костями!
Громов запнулся, повел очами. Ладонь поднялась и потерла синюю от пробивающейся щетины щеку.
– Не желаю, – ответил он наконец. – Не думаю, что даже уважаемый Валерий Гапонович желает. Это он в полемическом задоре. Перегибает палку в другую сторону, чтобы выпрямить…
– Если не желаете, – сказал Новодворский раздраженно, – что ж вы свой мудрый язык в одном странном месте держите?
– Почему странном? – спросил Громов. – Вы этим местом думаете. А мое мнение мне самому не нравится…
– А в чем оно?
Громов задвигался, взглянул в мою сторону умоляюще. Я мысленно показал ему кулак, он вздохнул и сник, а я сказал чуть ли не дрожащим от бессилия голосом:
– Увы, обстановка в мире такова, что… на некоторое время желательно бы слегка ужесточить меры. Любые. Это вразрез с моими принципами как демократа и гуманиста, я больше за человека, чем за общество в целом… а ужесточение мер значит некоторое поражение демократических основ. Пусть даже временное, победа демократии неизбежна, но даже временное отступление к ужесточению… будем называть своими именами, к тоталитаризму, автократии – для меня, старого человека, весьма болезненно.
Глава 5
Я незаметно перевел дыхание, Громов – та же каменная глыба, но я ощутил, как в нем подпрыгнул веселый чертенок, подмигнул мне, мол, удалось, а Новодворскому показал язык, фигу, средний палец, а потом согнул левую руку кулаком вверх, а правой похлопал по бицепсу. Он же глазами указал на Каганова, еще бы и этого дожать, а то отмалчивается, финансист несчастный. Страшится, трус, как бы не заподозрили в милитаризьме…
Карашахин исчезал, появлялся, я не удивился, когда на стол передо мной лег листок бумаги, а тихий голос произнес над ухом:
– Господин президент, позвольте предложить вашему вниманию вот эти цифры. Мы внимательно отслеживаем некоторые финансовые потоки… Иногда лишь потому, что их уж очень умело скрывают, а это настораживает. Это вот данные по одному из таких потоков. Начинается в Саудовской Аравии. Не поток, а целая река. Взгляните на распечатку, как и где через какие счета, дробится на речушки, множество ручейков, все конвертируется, делает двойные петли, прячется за офшорами. Как видите, подозрительных фирм нет и в помине, только солидные и с хорошей репутацией банки, однако… взгляните сюда.
Он говорил достаточно громко и значительно, чтобы слышали все и насторожились. Я поинтересовался:
– Вы уверены, что могу что-то понять в этой абракадабре?
– А вам и не надо понимать, – сказал он и нарисовал на лице смайлик. – Вы же президент! Сотня специалистов по вашему выбору проверит это и перепроверит. И поймает меня, если я соврал. А вывод там внизу. Посмотрите.
Я смотрел, чувство такое, словно меня посадили на кол. Цифры неправдоподобно большие. Очень, очень большие.
– И это все, – спросил я, все еще не желая верить, – кобызам?
– Да. Через множество счетов, через фонды, благотворительные общества, центры по изучению древних культур, даже от оккультного Ока Силы – все из одного источника. Того самого, что финансировал взрывы домов в Москве и разрушение Твин Пикс в Нью-Йорке.
Громов сказал недоверчиво:
– И все эти деньги… на оружие?
Сигуранцев хотел начать объяснять, что нет, не все, я видел по его лицу, тоже мне кэгэбист хренов, я вклинился:
– Да, все на оружие. Ведь оружие – и более высокие урожаи на поле кобыза рядом с полем русского соседа! И лучше построенный дом. И фордик за сто тысяч баксов, приспособленный к сельской местности. Я видел эти машины, видел. Могу сказать, что при всем трудолюбии кобызам эти машины не светят в ближайшие четверть века. Не так просто на Рязанщине, ковыряясь в огороде, накопить на Линкольн Навигатор. И на спутниковую антенну.
Сигуранцев взглянул с благодарностью.
– С деньгами я сам чувствую себя увереннее. Помню, как раньше студентом не мог за приятеля заплатить в столовой. Таким себя чувствовал униженным…
– Так что чувство превосходства кобызов еще и подогревается, – сказал я задумчиво. – Не терпится результат побыстрее.