– Какой результат? – спросил Новодворский. – Что вы приписываете этим страдальцам? Ну, помогает им какой-то международный фонд, ну и что?
Агутин спросил зло:
– А то, что этот же фонд финансировал захваты заложников в Москве?
Новодворский всплеснул руками:
– Ну и что? Они еще в туалет ходят, так нам перестать ходить?..
– А туалеты при чем?
– Они могут платить террористам, хотя это еще доказать надо…
– Доказано!
– Хорошо, пусть так. Но они еще платят и за хлеб в булочной, а не воруют, так что же – отказываться от той платы? Часть денег они вполне могут тратить на вполне невинные дела. Как если бы вы послали червонец на защиту пингвинов в Антарктиде. При чем тут кобызы? Им послали денег как погорельцам, а не как боевикам.
Кровь прилила жаркой волной, пошла в мозг бурлящим потоком, я поспешно поставил плотину, выдержал удар, проговорил уже сдержанно:
– Хорошо, давайте сошлемся на презумпцию невиновности.
– Невинности, как говорит наш безумно отважный Лев Николаевич, – сказал Новодворский.
Я проговорил, не обращая внимания на их пикировку:
– У кобызов намного лучше поля, намного лучше скот. Они не пьют, они работают с утра до ночи. Я полагаю, что это у них вне зависимости от того, присылают им из-за восточного бугра мешки с жабьими шкурками или же нет. Так все-таки, возвращаясь к нашим баранам: не уступить ли им Россию?.. Нет-нет, я не ерничаю, я как раз предельно, даже сказал бы – трагически серьезен. Давайте смотреть правде в глаза: русские вымирают все ускоряющимися темпами. Стоит ли пытаться помешать кобызам ли… или кому-то другому занять освободившееся место?
Каганов сказал очень серьезно:
– Слияние всех народов в один – большая и непоправимая ошибка. Я понимаю, что это произойдет, я даже понимаю, что помешать не удастся, однако не стану способствовать этой беде лишь для того, чтобы оказаться на стороне победителя. При слиянии происходит упрощение. Упрощение не есть хорошо, если кто не знает. И обиднее всего, что сопротивляться этому упрощению будут кобызы, а я им буду помогать… наверное, защищая уникальную кобызскую культуру?
В кабинете становилось все жарче, несмотря на мощные кондиционеры, Карашахин понял причину правильно, исчез ненадолго, две девушки занесли на подносах бутылки с прохладительными напитками. Еще одна быстро и ловко расставила тонкостенные стаканы с эмблемами Кремля.
Агутин заказал холодного сока. Ему принесли, некоторое время все поглощали освежающие жидкости, я отдышался, сказал тяжело:
– Давайте подведем предварительные итоги, а то дискуссия пошла вширь, а хорошо бы по вертикали.
– Власти? – ехидно спросил Новодворский и с готовностью улыбнулся первым, мол, шутка юмора.
– Кобызы вошли тихо и жалобно, – продолжил я. – Вошли как беженцы. А русские, как жалостливая и слезливая нация, с широкой душой предоставили им все, последние рубахи сняли и отдали: живите, ребята!.. Здесь у нас хорошо, хоть и бедно. Кобызы прижились, начали плодиться с бешеной скоростью, им в России показались условия просто райскими, а в благоприятных условиях каждый биологический вид спешит размножиться и захватить все ниши. Сейчас они уже резко изменили демографию Рязанской области, но все еще ведут себя в рамках закона. А стычки с местными можно отнести на счет обычного хулиганства, ведь и свои русские друг с другом тоже дерутся, даже убивают один другого.
Громов сказал быстро:
– Семнадцать складов с оружием!.. Это только за три последних месяца. Петр Петрович подтвердит…
Сигуранцев кивнул:
– С достаточно серьезным оружием. Кроме снайперских винтовок, что находятся на вооружении только элитных групп спецназа, есть еще гранатометы и даже пара «Стелсов». А это уже угроза нашим самолетам и вертолетам.
Убийло сказал со стоном:
– Но зачем, зачем им эти ракеты?
– Учитывают и результаты нашего совещания, – сказал Сигуранцев с кривой усмешкой. – Эти ребята умеют просчитывать разные варианты.
– Точнее, за них просчитывают другие специалисты, – сказал Громов хмуро.
– В арабских странах?
– Арабы только финансируют, – возразил Сигуранцев. – А операции им рассчитывают стратеги из ЦРУ. Для них терроризмом является только то, что направлено против США. А если против нас, то это борцы за свободу.
Каганов сказал грустно:
– Тогда президент прав, надо с кобызами что-то делать. В смысле, как-то и в чем-то ограничить, в чем-то стеснить… Ох и противное будет дело! Какой поднимется крик! Европа нас сожрет.
Сигуранцев и Громов переглянулись за его спиной. Повод для крика в Европе будет, будет.
– У кобызов восемнадцать партий, обществ, движений, – сказал я с завистью. – Вот жизнь бурлит!.. А рядом покосившиеся хатки рязанских мужичков. Хатки разваливаются, мужички тихо мрут от беспробудного пьянства. А кобызы готовы друг другу глотки порвать за правильное истолкование полета пророка на Бураке… Правда, сперва порвут глотки нам, а потом уже начнут разбираться друг с другом. Подумать только, восемнадцать!.. У нас во всей России столько не наберется.
Сигуранцев добавил со значением:
– Из этих восемнадцати – пятнадцать хорошо вооружены. И у всех на уме прежде всего восстановление… то есть создание государства кобызов. Разногласие лишь в одном: насколько оно должно быть кровавым. Лишь три организации придерживаются ненасильственных действий в любом случае. Но они самые малочисленные, авторитетом не пользуются.
– Жаль, – вздохнул Убийло.
– Почему?
– Можно бы их поддержать…
– Да? Это значило бы только, что власть они получат на семь лет позже, когда подрастут их дети и получат право голоса. Проголосуют за исламскую республику Кобызстан, что тогда скажете? Все будет мирно и законно.
Агутин сказал с некоторым оптимизмом:
– Отстроченная катастрофа – уже не катастрофа.
– Какая разница?
– К тому времени и в России может что-то измениться, – объяснил Агутин.
– То есть сама вымрет?
– Ну зачем же так… по-вашему? Может, кобызы вымрут. Из-за какой-нибудь чумы. Или придут узбеки и всех их перебьют, вспомнив обиды от кобызов тысяча двадцатого года. Или вообще доэрного. А то инопланетяне прилетят и помогут нам стать богатыми и сильными. Но может случиться и вовсе невероятное…
– Что?
– Россия своими силами встанет на ноги. И тогда никакие страшные кобызы с совсем уж никчемными юсовцами не будут страшны.
Он иронизировал, глаза грустные, но голос в конце стал серьезнее, я ощутил, насколько ему хочется, чтобы случилось это невероятное. Настолько, что, возможно, готов будет принять некоторое ужесточение центральной власти. Вот только непонятно, насколько далеко простирается его «некоторое».
Каганов предложил:
– А что, если предложить закон, который будет называться примерно так: «Защита от соблазна»? Уже поняли на примере Косово, как небольшая группа переселенцев может изменить демографическую ситуацию в стране так, что та перестанет существовать. Вернее, на ее месте возникнет совсем другая страна. Переселенцы, став большинством, самым демократичным путем сменят правительство, религию, цели и нравы того государства, что раньше существовало на той земле. Сменят все, даже название. И современное правовое устройство ничего не может поделать.
Следовательно, в страну должен быть запрещен въезд таких групп. Не только групп, но даже одиночек. Хоть через брак. Хоть как угодно. Лозунг «Франция для французов» должен означать: только для белых. И христиан. Да, кто-то будет обижен несправедливо. Зато Франция будет спасена как Франция и не превратится в Большую Нигерию или Священную Зимбабве, а то и Великий Берег Слоновой Кости.
Демократы посматривали на него настороженно. Как еврей Каганов вроде бы должен быть на их стороне автоматически, но в то же время приходится помалкивать, что сам Израиль с террористами расправляется без всякой демократии. Да и сейчас предлагает такое, что ни в одни демократические ворота не лезет. Зато Громов и Сигуранцев посматривали с удовольствием.
– А мне нравится Израиль, – бухнул Громов. – Я его постоянно в пример ставлю!.. Хорошая страна, просто прекрасная. Они-то хорошо понимают, что такое свои, а что такое – чужие. И свои интересы всегда ставят выше чужих. Почему? Да просто потому, что это их интересы, родные! К примеру, в их правительстве нет ни одного нееврея.
Он в упор посмотрел на Новодворского. Тот сперва растерялся, даже губы задрожали, потом спросил, сразу ощетинившись, как дикобраз:
– Что вы хотите этим сказать?
– А что сказал, – ответил Громов злорадно. – Умному достаточно. Или вы не совсем того?.. Признайтесь, почем диплом купили? Ах, у вас же их два? У кавказцев на рынке, чтоб подешевше?
Каганов так растерялся, что полез за платком, вот надо срочно протереть очки, а Новодворский вскипел, вступаясь за своего будущего министра финансов, а то и вице-премьера, но в растерянности не мог сразу подобрать оружие для нападения и выхватил из арсенала, что всегда под рукой:
– Так вы антисемит?
– А вы фашыст? – спросил Громов громко. Указал на Новодворского и провозгласил еще громче: – Люди, плюйте на него, он – фашыст! Сам признался.
Лицо Новодворского пошло пятнами.
– Вы определенно… определенно антисемит!
– Люди, – воззвал Громов, – наш Новодворский только что признался, что он антисемит, фашыст, шовинист, националист, евреев и коммунистов – под нож, а Россию продаст Саудовской Аравии за хорошие бабки!..
– Что? – взвизгнул Новодворский. – Какая Саудовская Аравия?
– Вот видите, – провозгласил Громов, – насчет фашыста и антисемита согласен, насчет под нож – промолчал, а про Саудовскую Аравию… ладно, это я готов снять, идя навстречу добровольному признанию.
Вокруг посмеивались вежливо, Громов неожиданно показал, хоть и в грубой солдатской форме, что в море демагогии военные перестали быть топорами с утяжеленными ручками, а уже гордые альбатросы над пингвинами, в смысле – реют и могут ответить демократам тем же оружием: накакать, мягко говоря. Павлов взглянул на меня умоляюще:
– Если не будет бутербродов, то я прям щас кончусь!
Забайкалец взглянул на часы, ахнул:
– Дык мы ж обед давно пропустили!.. Да хрен с нею, Россией, там мой бифштекс остынет!
– Игорь Дмитриевич в демократы перебежал, – наябедничал Каганов.
– Дык каждый из нас в чем-то демократ, – признался Забайкалец виновато. – Своя рубашка ближе к телу, вот уже и демократ.
– Надо выдавливать из себя демократа, – сказал Каганов строго. – Человек – это звучит гордо, а демократ… не по дороге в столовую будь сказано.
Они поглядывали на часы, нормальные гомеостаты, которым необходима пища, отдых, развлечения, иначе начинают тормозить, их мозги работают намного хуже.
Я вздохнул, поднялся и, опираясь обеими руками о стол, так выгляжу внушительнее, сказал тяжелым голосом придавленного неблагоприятными обстоятельствами руководителя:
– Я вижу, что нам так и не удалось далеко продвинуться. Боюсь, что и плотный обед не очень поможет. Потому совещание заканчиваем, но… еще через две недели мы соберемся здесь же и решим окончательно. И обязательно проголосуем за решение. Постарайтесь подобрать более веские доводы и внятные аргументы, чем прозвучали сегодня. Возможно… только возможно!.. но мне этого очень бы хотелось, на следующем совещании нам удастся не только прийти к какому-то определенному решению, но и выработать какие-то рекомендации, как поступить… хотя бы в черновом варианте.
Несмотря на усталость, они вставали с просветленными лицами и как бы ощутившие прилив сил. Ничего не пришлось решать – это же как здорово, ни за что отвечать не надо – это же клево, ведь хватает и тех забот, что есть: кроме квартиры, дачи, неудачного аборта дочери, наркоманящего сына, жены-алкоголички и натянутых отношений с соседями, приходится еще и появляться на работе, что-то делать, присутствовать, разговаривать, улыбаться, жать руки, в то время как все мысли на том, как понадежнее освободить сына племянницы от службы в армии, спрятать концы от подчиненных, а то сразу обнаглеют и начнут требовать и для своих того же, как прикупить дачный участок соседа, на которого наехали не то бандиты, не то конкуренты, а то на ста сотках уже тесновато, арабских скакунов выгуливать негде…
Новодворский проплыл мимо, как огромный дирижабль, мне крепко пожал руку, лицо довольное, смайловое, сказал бодро:
– Мы их дожмем, господин президент!.. На следующем заседании примем решение, точно. Вы знаете, каким оно будет!
Каганов и Убийло шли последними, очень удачно, я сказал негромко:
– Кстати, Игорь Самойлович и Андрей Каземирович, задержитесь, пожалуйста. У меня к вам пара вопросов.
Новодворский оглянулся, подмигнул Каганову, не робей, Андрей, коров ведут, вышел, плотно закрыв за собой дверь. Я повел ладонью в сторону стола:
– Извините, что задерживаю. Всего на пару минут.
Они переглянулись, посерьезнели, я наблюдал, как они уселись на свои прежние места, покинул свое председательское кресло и пересел к ним, оказавшись напротив. Каганов пытливо смотрел мне в глаза, ощутил перемены, Убийло тоже подобрался, видит, что с меня как ветром сдуло демократическую расслабленность и вседозволенность.
Я в самом деле смотрел жестко, чувствуя в теле окаменение, а в ногах вроде бы вовсе кровь превратилась в смолу.
– Вы в меньшинстве, – сказал я сочувствующе, но тут же добавил, – однако ваша позиция… реалистичнее. Никому не хочется брать на себя ответственность, а нам, как и всем нормальным людям с нормальной психикой, тоже жаждется, чтобы неприятные вещи говорили другие… Мы пока еще заискиваем перед Западом, и вовсе не потому, что боимся, но… как бы сказать, вон Гусько все еще извиняется за попытку построения коммунизма, хотя козе понятно, не стесняться нужно, а гордиться!.. Нам хочется, чтобы Запад о нас говорил хорошо, вот и лепечем сами то, что приятно Западу, не считаясь, хорошо или плохо это в отношении России.
Каганов с каждым моим словом кивал, соглашаясь, а когда шея устала, голова ж что-то да весит, прервал чуточку нетерпеливо:
– Господин президент, мы это понимаем. Но иногда ситуация становится настолько хреновой, что уже не до поддакивания Западу.
Убийло добавил:
– Приходится и возражать, хотя бы вежливо.
– Или делать молча, – уточнил Каганов, – понимая, что именно эти действия Запад осудит… Так, господин президент?
Я ответил прямым взглядом:
– Так.
Они переглянулись, Убийло спросил с надеждой:
– Похоже, вы к чему-то склоняетесь?
Я ответил уклончиво:
– Положим, мы выберем вариант, который Западу очень не понравится. Скажем, начнем ограничивать права и свободы кобызов. Какие действия предпримет Запад, от слабых до самых крайних, в чем мы должны опередить, где нам нужно заранее переключиться на свои… гм, силы?..
Каганов фыркнул:
– А что, Запад нам где-то помогал? Это ваши демократы сперва ликовали: Запад нам поможет! Как же, помог – палкой по голове. Теперь сменили песенку, мол, помощь в том и заключается, чтобы Россия поскорее умерла, а населяющие ее народы обрели… тьфу, свободу. И даже независимость. Правда, эта независимость обернется зависимостью от других, но русский человек так далеко не заглядывает, потому все великие русские шахматисты – евреи. Господин президент, не стоит волноваться, что нас где-то ущемят или, скажем, исключат из Всемирного Торгового Союза. Нас туда и не пускают, это Китай пусть боится… Правда, Китай как раз никого не боится и не слушает, потому и уважают…
Я кивнул:
– Хорошо, мне ваша позиция ясна, а о моей… догадываетесь. Больше ничего сказать не могу. Прорабатывайте все варианты, особое внимание обратите на самые жесткие. Запад может ударить со всей дури! Все годы страшились России, теперь не упустят случая добить.
Каганов огрызнулся:
– И так добивают, вы еще не заметили? Ничего особенного не произойдет, к счастью. Мы не увязли в западной помощи, инвестициях, обязательствах. Так что даже полное прекращение контактов нам ничем не повредит. А до военной угрозы дело все же не дойдет.
Он говорил уверенно, но сердце мое сжалось. Как раз и может дойти, ибо танковые соединения уже стягиваются к Рязанской области, через двенадцать дней – учения, маневры, от иностранных наблюдателей не будет отбоя. А после маневров, когда чужаки отбудут, а войска вроде бы на отдыхе, все и начнется…
– Не дойдет, – ответил я с уверенной улыбкой.
Каганов взглянул остро, зрачки чуть расширились, я раздвинул губы еще шире, показывая президентскую улыбку, лицо страны, что медленно, но уверенно выкарабкивается из тяжелейшего кризиса.
Убийло сидел грузный, оседающий под своим весом в кресле, как тающий снеговик. Глаза остро поблескивали из-под тяжелых век, седые кустистые брови стояли дыбом, длинные и толстые, признак перехода в очередную гормональную стадию.
– Какое решение правильно? – спросил он задумчиво. – Сразу хочу заверить вас, господин президент, что я твердо… и даже весьма, на стороне тех, кто жаждет Россию сохранить. И самих русских как нацию. Я не верю, что их растворение среди более «передовых народов» больше даст человечеству, чем их сохранение. Тем более что в передовые записывают не страны с высокой культурой, а заокеанскую империю, похожую больше на тиранозавра-рекса или, чтобы быть более понятным, на Годзиллу с ее мощью и ее же уровнем интеллекта. А сама культура у этой заокеанской Годзиллы как раз ниже плинтуса. Но я не уверен, что силовое решение лучше…
– Почему? – спросил я враждебно. – Ведь понятно же, что кобызы намного жизнеспособнее!
– Согласен, – ответил он. – И при благоприятных условиях… А сейчас они к ним очень благоприятные, кобызы заселят всю Россию. Но это случится через десятки, если не через сотню лет. За это время много воды утечет. Может случиться и такое чудо, что среди русских снова вызреет пассионарный толчок.