– Согласен, – ответил он. – И при благоприятных условиях… А сейчас они к ним очень благоприятные, кобызы заселят всю Россию. Но это случится через десятки, если не через сотню лет. За это время много воды утечет. Может случиться и такое чудо, что среди русских снова вызреет пассионарный толчок.
– Маловероятно, – отрезал я.
– Маловероятно, – согласился он. – Могут вмешаться и другие факторы…
– Какие?
– Не знаю, – ответил Убийло честно. – Что-нибудь из неучтенного. Но рассмотрим другой вариант, силовой. Мы разом ликвидируем угрозу, однако устрашенный и возмущенный таким зверством Запад тут же призовет к крестовому походу на Россию. А мы сейчас не в силах пока что отбиться и от воробьев. И может случиться так, что вместо долгой жизни России мы сами укоротим ей век.
Я задумался, вопрос непрост, я сам над ним думал не раз, но Убийло всего лишь сформулировал мои опасения в присущей ему четкой манере.
– Не знаю, – ответил я. – Я руководствуюсь только ощущением. Ощущением, инстинктом. На мои земли напали, я должен их защищать. И что с того, что напали без конного войска, без танков, вторжения бронетранспортеров? Враг захватил плацдарм, укрепляется, туда уже хлынули очень разные ребята. Я должен немедленно опустить рога к земле и ринуться вперед, защищая оставленное сзади стадо. Если же оставить кобызов в покое, то дальнейшая история России будет постоянным отступлением, гниением, догниванием и жалкой смертью. Сейчас все только говорят о вымирании русской нации, но всякий уверен, что все поправимо в любой момент, что всегда можно круто повернуть штурвал и начать победно размножаться, причем – непьющими, некурящими, забывшими про наркотики… Если же кобызы останутся, то Россия увидит свою смерть наглядно. И убедится в ее неизбежности. Тогда вымирать будет не сотню лет, даже не десятки, а все завершится в ближайшее десятилетие.
Он тоже слушал с напряженным вниманием, кивал, иногда во взгляде появлялся протест, но погасал, на выразительном лице быстро сменялись противоречивые выражения.
– Боюсь, что вы правы, – признал он с неохотой. – Очень не хотелось бы.
– Подумайте, Андрей Каземирович, – сказал я. – Мне очень хотелось бы склонить вас на сторону жестких действий. Честно говоря, это не для посторонних ушей, как вы понимаете, уже создан чрезвычайный комитет. Вас тоже записали членом.
Он скривился:
– А что, не было авторучки?.. Ну ладно, что в этом комитете? Не люблю групповух. Демократы, увы, вечно норовят сачкануть. Да и слишком они… мягкие. А мир совсем не мягкий, господин президент! Вы давно не видели фанатов футбольных или хоккейных клубов? Когда это было, чтобы устраивали побоища? А теперь на охрану стадионов стягивается вся городская милиция, скоро солдат с примкнутыми штыками будем вызывать из ближайших частей! Агрессия, дорогой Дмитрий Дмитриевич, агрессия, а не просто растущее раздражение. Если фанатов не остановить у стадиона, они разобьют по дороге все витрины, автомобили, сожгут, перевернут, изломают все, что не в состоянии убежать с их дороги! Это ли вам не беспричинная агрессия в чистом виде, которой нужно только искру, чтобы выплеснулась на все окружающее?
Каганов кивнул:
– К сожалению, вы хоть и уходите от чистых идей демократии, но вы… правы. Когда я вижу этих парней после футбольного матча, я вижу весь наш мир. И приверженность «Спартаку» или «Локомотиву» ни при чем. Как и ваххабитизму… Нет, конечно, и фанаты «Спартака» скажут, что они раздосадованы проигрышем своей команды, как и у ваххабитов есть что сказать, но скажите положа руку на сердце, разве такое было возможно?
– Вы, надеюсь, одобряете мои меры?
Он поморщился, сказал с великой неохотой:
– Вы-то при чем? Вы тоже лишь функция, как говорил один великий… Вы готовы устроить резню, лишь отвечая потребностям общества. Человечества как организма! Несмотря на кровавость, я полагаю, что это пока что единственный путь очищения вида. Как в старину спасали человека, пуская ему кровь. Более того, скажу еще более неприятное: если провести такие кровавые чистки по всей планете, где расплодился человек, то удастся избежать Большой Резни, когда человек, долго связываемый цепями морали, религии, законов, наконец-то разорвет их, как Фенрир, и…
Я вздохнул, вспомнил мрачные пророчества скандинавских саг.
– И кончится мир. Вообще.
Глава 6
Для совещаний по военным вопросам отведен зал на цокольном этаже, очень удобный, просторный и странно уютный, несмотря на присутствие компьютеров и большого плазменного экрана. Стены по старинке увешаны картами, хотя я предпочитаю жидкокристаллические экраны, их можно выращивать практически любого размера, а изображение легко масштабировать от общего взгляда из космоса на планету до заглядывания оттуда же из космоса в глубокие вырезы на платьях кинозвезд и жен приятелей.
Мой стол посредине, а остальные будут сидеть как за стойкой бара: рядышком, только вместо коктейлей перед каждым экран монитора.
Двое техников готовы предоставить таким лохам, как мы, любые компьютерные данные, стенографист будет записывать разговоры… не понимаю, есть же диктофоны, ах да, здесь же такие помехи, что любая запись исключена, молчаливая Ксения вытирала чашки и посматривала пытливо.
Первыми пришли Громов, Сигуранцев, Босенко, мы чувствовали некую общность, все-таки – заговорщики, чуть ли не переворот задумали, втайне от остальных начали работу, потом пришел Забайкалец, а Каганов и Убийло явились минута в минуту, оскорбительно точные, европейцы, мать их, мы перед ними чуть ли не в лаптях.
Силовики обменивались рукопожатиями, Каганов и Убийло раскланялись с ними с некоторой опаской. Каганов быстро поглядывал в мою сторону, я чувствовал его настороженность, Сигуранцев и Босенко еще могут со своей профессиональной выучкой сделать вид, что вообще меня видят впервые в жизни, но танковолинейный Громов как ни отводил глаза, все равно хотелось повернуть его лицом к стене и тщательно охлопать в поисках гексогена.
– Заходите, – сказал я, – не задерживайтесь. Нет, не здесь. Вот там дверь, та комната для совсем особых случаев. Заседание будет коротким, но… важным.
Громов пророкотал:
– Это уж как пить дать. Долгими как раз у нас неважные бывают.
Озадаченные, они покидали этот прекрасный зал и заходили в ту комнату для особо важных по одному, я всем пожимал руку и указывал на стулья. Атмосфера такая, что зажги спичку, все взлетит на воздух, как будто бы здесь море разлитого бензина. Мне показалось, что каждый сдерживает дыхание, как и я, хотя это вряд ли, эти люди круче, у них мозоли и даже роговые наросты от постоянных столкновений, а я все-таки тонкошкурее.
– Итак, – сказал я и выдавил улыбку, как теперь в письмах ставят обязательный смайлик, не будучи уверенными в наличии чувства юмора собеседника, – революция, к которой нас так подталкивала ситуация, совершилась… Так вроде бы сказал великий вождь начала прошлого столетия. Вы все чувствовали, что наша система, я говорю вообще о мировой системе ценностей…
Громов, министр обороны, буркнул:
– Западной системы, простите…
Я кивнул:
– Да-да, вы уточнили вовремя. Прекрасная по своей сути западная система ценностей зашла в тупик. Это понимают и на Западе, но мы в России ощутили на своей шкуре раньше. К добру это или к худу, зависит от того, удастся ли нам выпутаться из сетей демократии, или же пойдем на дно… Я не спешу выносить вопрос на всеобщее обсуждение, без вашей поддержки я, увы, как без рук, ног, глаз и ушей. И вообще без головы. По западным ценностям можно играть только тогда, когда все игроки придерживаются этих правил. А так даже вроде бы в цитадели демократии, Штатах, ежегодно расстреливают, сжигают на электрическом стуле, душат в газовых камерах или убивают смертельными инъекциями сотни и сотни людей, а десятки тысяч получают по несколько пожизненных заключений! Страны же Востока вообще руководствуются только здравым смыслом и своими интересами. Почему мы должны держаться старинных норм… подчеркиваю, прекраснодушных!… что, однако, абсолютно неприемлемы в современном обществе? В прекраснодушном мире, действительно, надо подставить и левую щеку, но в реальном – таких людей и такие народы затаптывают ликующие варвары.
Сигуранцев пытливо, стараясь делать это незаметно, поглядывал на Каганова и Убийло. За Каганова, похоже, не так беспокоился, как за Убийло, Каганов хоть и россиянин в десятом поколении, но в то же время и еврей, своим далеким Израилем гордится, всю его политику, как и все израильское, любит и, пусть с оговорками, одобряет, так что он обеими руками за то, чтобы и огромная Россия переняла опыт маленького Израиля и пошла таким же путем. Однако Убийло слишком уж далеко зашел в продвижении общечеловеческих ценностей в варварскую Россию, подвергался гонениям, на Западе его награждали премиями, печатали его труды, так что он до мозга костей предан западным ценностям…
Он как чувствовал, что на него поглядывают все, кивнул, когда я замолчал, сказал негромким голосом, не дожидаясь разрешения:
– Дмитрий Дмитриевич, очень хорошо, что вы так уважительно о западной демократии… Я уж опасался, что и вы, вслед за нашими скалозубами пройдетесь по ней сапогами. Западная цивилизация… это свет в нашем вообще-то темном мире. Однако, однако ее принципы прекрасны, когда общаешься в кругу таких же цивилизованных стран и народов. Когда же накатывается волна варварства… неважно, из-за восточных кордонов или возникает прямо на улицах наших городов, с варварством надо поступать по его же методам, а не по нашим. Наше наказание ими даже не воспринимается как наказание. Так что, заканчивая свою краткую речь, я подтверждаю, что я полностью поддерживаю Дмитрия Дмитриевича в его стремлении несколько закрутить гайки.
Сигуранцев обронил:
– А если не так уж и несколько?
Убийло покачал головой:
– Дмитрий Дмитриевич не станет закручивать слишком сильно. У него хватит мудрости закрутить ровно настолько, насколько нужно.
Я заерзал, не зная, как сообщить, что уже вот-вот резьба сорвется, так закрутил, никто еще не отдавал таких людоедских приказов, даже Сталин только переселял чеченцев да ингушей подальше от наступающих немецких войск, а я пошел намного дальше…
Громов громыхнул:
– Да, он закрутил, но не слишком, не слишком. Как говорите, Дмитрий Дмитриевич, ваш план называется?
– План «Сулла», – ответил я и отметил, как подобрался Каганов, а Убийло побледнел как полотно.
– Сулла спас республику, – напомнил Сигуранцев. – Правда, до сих пор не отмоется от пламенных эпитетов, что на него вот уже тысячу лет льют общечеловеки. А потом раскрутил все гайки, снял с себя диктаторство и ушел на пенсию, хотя мужик был еще сильный и здоровый.
Каганов криво улыбнулся, голос его показался мне осипшим, будто министр финансов напился из проруби:
– Представляю, что скажет Новодворский! Это же какой подарок ему поднесли!
– Почему?
– Это же какой хай поднимется об усилении военщины! На этом можно повысить себе рейтинг еще на десяток пунктов.
– В глазах Запада? – буркнул Громов.
– Мы сами на все смотрим глазами Запада, – возразил Каганов. – У нас нет своих глаз, что хреново. А для такой огромной страны – гибельно. Я рад, что вы, господин президент, решаетесь прибегнуть к несколько… чрезвычайным мерам.
Убийло сказал кисло:
– А я не рад, очень не рад… но другого выхода нет, если думать о спасении страны.
– Если думать о спасении страны, – сказал Сигуранцев, – нас всех пресса вымажет дегтем, вываляет в перьях и будет с гиканьем носить во всех СМИ. Если же жаждем, чтобы Запад нас похваливал, надо продолжать рушить страну. И чем больше ее разрушим, тем больше будет похвал. А если сделать России особенно большую гадость, то можно и премию какую-нибудь получить, бонусы, сахарную косточку… Писателю, чтобы быть принятым на Западе, надо писать, что Россия – страна косоруких дураков, пьянь и рвань.
Босенко буркнул нетерпеливо:
– А что удивительно? Мы в старую эпоху переводили тоже только тех, кто «критиковал» страны Запада. И называли их лучшими писателями Америки, хотя сама Америка про таких и не знала. То же самое делают и там, на Западе. Только начали раньше нас, еще в эпоху Ивана Грозного, и продолжают неотступно, а мы своих подонков с подачи Запада начали бездумно, как попугаи, называть лучшими умами, совестями нации, гордостями и прочими эпитетами, что нам подсунули… Может, в самом деле пусть кобызы? Что-то мне вдруг расхотелось спасать наших… действительно косоруких идиотов!
Он часто задышал, донельзя раздраженный.
Я сказал хмуро:
– Для биологического вида высшей ценностью является его выживание среди других видов. Внутри вида – те же критерии. Кто лучше, мы или кобызы, – решается просто: кто останется на лужайке после схватки, тот и лучше. Добро, как говорят, всегда побеждает Зло, так что кто победил, тот и добрый. Ибо этот лучший заселит окрестные леса и степи, будет размножаться. Для победы недостаточно крепких кулаков, нужна еще и воля. Сейчас мы пытаемся собрать ее в кулак… Надеюсь, у нас получится. Хотя и с опозданием, как всегда на Руси. Слишком долго сменяющие друг друга правительства делали все, чтобы ублажить либеральную оппозицию. Более того, сами либералы возглавляли последние кабинеты. Это я о вас, Андрей Каземирович, да и о себе. Но не только народ, мы сами тоже увидели, увидели, что это дало. Наступил Час Топора, а мы его старательно не замечаем.
Убийло спросил медленно, перекатывая слова, словно впервые услышал даже по отдельности:
– Час Топора?
– Да, – ответил я с тяжелым сердцем. – Теперь вот что… Бисмарк сказал, что русские долго запрягают, но быстро ездят?.. Это была деза, чтобы мы и вовсе не слезали с печи, но в нашем случае так и будет. В Рязанской области назрел серьезнейший нарыв. Даже не нарыв, а там созрела опухоль. Вы знаете, о чем я. Но полумеры, которые предложил уважаемый Игорь Самойлович, приведут нас к новой затяжной войне, печальный опыт у нас уже есть… Так что я взял командование операцией в свои руки. Сообщаю, что сейчас ускоренными темпами готовятся военные силы. Ну, за исключением ядерных. И, пожалуй, флот можно оставить в покое. Но военно-воздушные силы должны быть приведены в полную готовность…
Я подпустил в голос иронии, но все равно прозвучало горько, а ирония сама по себе абсолютно без моего желания перешла в сарказм. Мне не понравилось, как организм управляет мною, это я должен управлять им, ведь я не только человек, я политик, а это двойные обязательства, но все равно Каганов и Убийло едва не раскрыли рты, как рыбы на берегу. У Убийло глаза вообще полезли на лоб, Босенко вскинул брови и сделал вид, что застыл в безмерном удивлении, а у Сигуранцева вообще отвисла челюсть. Только Громов не дрогнул лицом, но старался сделать вид, что он изумлен, ну просто безмерно.
После напряженной паузы робко сказал Сигуранцев:
– Господин президент…
Он умолк, смешавшись, я сказал желчно:
– Вам непонятно, почему вдруг такое предлагаю я?.. Да потому, что не страшусь брать на себя ответственность. И потому, что прекрасно понимаю, если мы не ликвидируем эту опухоль в считаные дни, нас сожрут страны Запада, Востока, Севера, Юга и все-все организации, конфессии, партии. И еще потому, что так будет меньше жертв. У нас не понимают, что, когда США сбросили ядерную бомбу на Хиросиму, они спасли не только своих солдат, но и японцев, иначе те дрались бы до последнего солдата и последнего человека. Если разом жестко и решительно сотрем этот нарыв с лица земли, то поставим мир перед фактом. Исламские страны не смогут помогать им деньгами и оружием, Запад не сможет разыгрывать их карту против нас, нашим правозащитникам останется лишь обвинять нас в уже свершенном…
Каганов медленно наклонил голову, принимая мое решение, но взгляд не спускал, получилось, что смотрит исподлобья, словно бык на тореадора, а Убийло проговорил робко:
– А нельзя ли что-нибудь… более компромиссное?
– Между чем и чем?
– Между полным попустительством и вашим… э-э… людоедским решением. Насколько я понял, вы хотите ввести туда войска? И начинать арестовывать всяких экстремистов?
Я спросил хмуро:
– И что это даст? Штатовский президент сморозил глупость, заявив, что победят, всюду преследуя исламских экстремистов, вылавливая их по свету, предавая суду… Он мыслит штампами прошлого века. Ислам не нуждается в экстремизме. Экстремизм, терроризм – выплески энергии горячей молодежи, что спешит приблизить победу ислама. Ислам сам по себе побеждает всюду, на всех континентах. В том числе и в США, там ежегодно мусульманская община увеличивается на пять-семь миллионов человек! В то время как рождаемость стоит на месте. Не снижается, как у нас, но и не поднимается. Через сорок лет в США был бы исламский президент… да только не проживут США еще сорок лет.
Громов тяжело вздохнул:
– Но пока живы, еще насрут на планете, а главное – нам. Нет, Андрей Каземирович, полумерами не обойтись. Это будет война на истощение, а России в ее нынешнем состоянии не тягаться даже с кобызами. Если учесть, что на защиту кобызов встанет не только Запад, досаждая санкциями, но и родной им Восток, снабжая братьев по вере деньгами, продовольствием, оружием.
– Давайте посмотрим сценарий, – предложил я, – который считает компромиссным наш Андрей Каземирович. То есть окружить конклав кобызов не то рвами с водой, не то колючей проволокой… И что дальше? Во-первых, Лев Николаевич прав, во всем мире поднимется крик о массовом концлагере, где наряду с ни в чем не повинными людьми… запомните, это «ни в чем не повинные люди» будет звучать постоянно и в конце концов вызовет тошноту…
– Я уже давно ее чувствую, – раздраженно рыкнул Громов.