«Его лицо дышало любовью…» – так писала я в своих романах. Сейчас это выражение показалось мне до отвращения пошлым, плоско примитивным. Лицо Георгия было спокойно и серьезно. Он говорил правду. Это не подлежало никакому сомнению. С таким лицом не врут, не соблазняют, не «дышат любовью», а именно любят. Осознание этого потрясло меня так, что даже пересохли губы. Очень захотелось пить. В меня можно вот так влюбиться? Ни за что? Просто единожды увидев? И не разлюбить врунью, которая «хоронит» живых мужей и скрывает живую дочь? Георгий даже не догадывается, что я не лгу, а сочиняю! Я придумщица! Писательница! Он еще не знает, что я начала писать роман, а он – всего лишь один из персонажей! Характерный герой? Злодей? Герой-любовник? Кто он, Георгий? Я еще не определилась с выводом. А что будет, когда Далматов все узнает? Но ведь узнавать ему вовсе и не обязательно… Я вообще могу сейчас уйти и никогда больше с ним не встречаться, а роман дофантазировать. Мне не привыкать… Или я уже нарушила условное равновесие между правдой и вымыслом? Перешла невидимую грань между фантазией и реальностью? Я внедрилась в свой роман? Просочилась сквозь микроскопические поры? Я уже не я, а женщина Георгия Далматова, которую он любит НИ ЗА ЧТО. Вот моему мужу было за что меня любить: за дочь, за надежный тыл, чистые рубашки, вкусную еду, секс-услуги. Но он давно не любил. Я была для него… С чем бы сравнить… С чем… Ага! Вот! Я – вроде масла на бутерброд с любимым сыром «Король Артур». Если вдруг не будет масла, все равно останется хлеб и сыр – жить можно. Он, мой муж, спокойно проживет без меня, как без масла. А я без него? Кем он был для меня? Просто моим мужчиной, от которого никуда не деться, поскольку нас связывает дочь и штамп в паспорте. Безымянным. Я вдруг сообразила, что давно обращаюсь к нему нейтрально, без имени. Люблю ли его? Пожалуй, тоже давно разлюбила. Я обеспечивала ему тот самый тыл… не более… Я думала, что хочу встряхнуть мужа своими романами с братьями Далматовыми… Ну… встряхнула… И что? Он вроде бы даже пришел в ресторан за меня как-то бороться… Но я уже там поняла, что все напрасно. Мы чужие друг другу люди. Тогда чего ж я хочу?
Я взглянула в глаза Георгия, который продолжал все так же спокойно смотреть на меня, и попросила:
– Повтори эти слова еще раз. Я давно их не слышала…
– Не вопрос… Я люблю тебя…
– Ты меня не знаешь, – опять принялась за свое я.
– Узнаю. Но ты будешь нужна мне любая.
– Ты меня себе придумал.
– Нет. Я ничего не придумываю. Я на самом деле тебя не знаю, но подстроюсь под тебя любую.
– Почему?
– Нипочему… Это решено не мной…
– А кем?
– Не знаю. Богом… Провидением… Судьбой, от которой не уйдешь…
– А я могу уйти?
– Не можешь.
– Ты в этом уверен?
– А ты разве нет?
Я опять вспомнила маршрутку, с которой эта история началась. В тот день я ведь не замышляла поездку в гипермаркет «Всё!». Я вдруг спонтанно собралась и поехала. Думала, что за глотком свободы. Оказалось – на встречу с Георгием, который мне с первого взгляда абсолютно не понравился. Нравится ли он мне сейчас? Пожалуй, да. Очень! Он – мой мужчина!
Глава 5
Я только что отстучала на клаве «Глава 5», но она будет последней. Сегодня я бросаю писать навсегда! На что он нужен, роман века, если у меня появился любимый мужчина? Это куда лучше всемирной славы и больших гонораров! Думаю, что и знаменитая Ольга Рябышева перестала бы мелькать в телевизоре, если б у нее был любимый мужчина!
Удивляетесь, что я так скоро начала называть Георгия любимым? Как-то так вышло, что он им стал… Сама не знаю как… Родным… Да, такое вот определение я применяю к малознакомому человеку. Но, пожалуй, и я к нему, любому, сумею подстроиться. Буду потихоньку узнавать черты его характера, возможно, по какому-нибудь поводу примусь негодовать, злиться или возмущаться, но это не отменит главного – он стал РОДНЫМ!!! У его кожи потрясающий запах, который мне не с чем сравнить. Я могу спать, уткнувшись носом ему в шею. С мужем мы всегда спали под разными одеялами, чтобы не беспокоить друг друга. Рядом с Георгием никакого беспокойства нет. Вернее, не так! Любое беспокойство приятно и даже желанно. Он может посреди ночи вдруг взять да и притянуть меня к себе. Я обязательно просыпаюсь, но мгновенно снова засыпаю в его объятиях еще слаще. Да, он был прав с самого начала. Я – его женщина. Думаю, права и я: он – мой мужчина.
Хотите знать, где мы проводим ночи? Впрочем, «ночи» – звучит чересчур солидно, будто мы вместе уже не меньше месяца. Меньше! Число наших ночей равняется трем! Все их мы провели в стоматологии «Гарда»! В той самой бордовой комнате! Да, вот так… Другого жилища пока нет. Домой я, конечно, возвращалась за кое-какими вещами. Следов пребывания там мужа не обнаружила. Наверно, живет у своих родителей. В общем, мне не хочется думать ни о нем, ни о его родителях, ни о нашей квартире, где диван так и стоит раскинутым на полкомнаты. На диване – гнездо из одеяла и подушек, которое я покинула. Свой ноутбук я, конечно, забрала первым. Сроднилась с ним как-то. Пригодится. Интернет, электронная почта, то да се… А писанине – конец!!! Я готова расторгнуть договор с издательством в одностороннем порядке и покрыть все судебные издержки. Мне как раз выплатили роялти за переиздание сразу трех книг, так что кое-какие деньги есть. В случае нехватки займу. Никаких романов писать больше не хочу. Со мной в жизни случился самый настоящий роман. Не чета придуманным.
Георгий несколько раз начинал разговор о том, что они с Мариной уже почти развелись, но я всякий раз закрываю ему рот рукой, и у него никак не получается договорить. Мне нет дела до его Марины. Он может даже не разводиться с ней. Я ведь не развожусь с мужем, но это ничего не значит. Никакая печать в паспорте не сможет привязать людей друг к другу или, наоборот, разлучить. Это каждый младенец знает.
Чем я занимаюсь? Ну… сейчас конкретно – дописываю пятую главу. А вообще – ничем. Тупым ничегонеделаньем, созерцанием, отдыхом, которого у меня не было уже лет пять, с тех самых пор, как вышла первая моя книжка. Вы в шоке? Человек пять лет пишет, а вы даже фамилии не слыхали? Да, такое, оказывается, бывает. То есть было. Теперь меня больше не интересует издательство «МАРГИТ». Хотите знать, почему оно так называется? Не поверите, но я так и не удосужилась это выяснить. Ага. За все пять лет. Может, аббревиатура какая… Впрочем, мне все равно…
Как поживает Бо? Не знаю. Он тоже даже не предполагает, куда я делась. Мобильник я отключила, а дома меня нет. Конечно, Богдан потом все равно узнает, каково положение дел, но… пусть потом… позже…
Сегодня, кстати, пятница. Помните, я сама назначила на этот день встречу с Мариной в кафе «Осенний блюз»? Не пойду! К чему? Мне не нужны ее деньги. А Бо и так свободен. Даром. Без ее двухсот тысяч. Ну посидит женщина в кафе лишний часик, позвонит мне несколько раз на мобилу, пораздражается немного, да и уберется восвояси вместе с целехонькими двумястами тысячами. Всем хорошо. И объясняться не надо. А что до Георгия… Марина же мне четко сказала, что никогда не простит его за то, что он спал с другой женщиной. Теперь количество женщин, с которыми он спал, удвоилось. Хотя вполне возможно, что их число равно десяти или двадцати… В отличие от Марины, мне до этого нет никакого дела. Все, что было до меня, – абсолютно неинтересно.
Так что вот… Конец, значит, пятой главы и всего романа. Тем более что линия Георгия из второстепенной сделалась главной! Не переписывать же все заново! Впрочем, может, когда-нибудь и перепишу. К примеру, на пенсии!:)))
КОНЕЦ
КОНЕЦ
КОНЕЦ
конец
конец
конец
конец
конец
:)
Продолжение Главы 5
Черт! Черт! Черт! Я до пенсии не доживу! Я вообще не хочу жить! Я, конечно, писала выше, что люблю расковыривать раны и упиваться болью, но, конечно же, не своей, а придуманных героев! И особую драматургию в страданиях, безусловно, нахожу, только не в собственных! Я вовсе не хочу страдать, а ведь приходится! Вот, оказывается, как тяжка жизнь литературных героев!
А как красиво все у нас начиналось! «Ты – моя женщина!» «Он – мой мужчина!» Да, мы с Далматовым-старшим очень подходим друг другу в постели. С этим не поспоришь! Но то, что я узнала…
Это ни в какие рамки…
Ни в какие ворота…
В общем, лучше рассказать все по порядку!
Изобразив последний смайлик под словом «конец», набранным самым мелким шрифтом № 8, я загнала во флэшку незаконченный роман, надела наушники и принялась слушать музыку. Я люблю хоры. Всех сортов. Начиная от хоров православных монастырей и заканчивая хором еврейских мальчиков. В промежутке между ними и Кубанский казачий хор, и хор МВД, и хор капеллы Санкт-Петербурга. Есть еще и другие. У меня в компе целая коллекция хоровой музыки. Слушать я люблю лежа, полностью отрешившись от действительности, для чего гляжу только в потолок, которого на самом деле не вижу. В такие моменты я будто выхожу в астрал. Мое тело вибрирует и, наверно, испускает какие-то корпускулы, что позволяет мне стать воздушно-легкой и приподняться над действительностью. Ничего лучше этого состояния я не знаю. То есть до сего момента, в который я это пишу, мне казалось, будто кое-что получше все же есть, например, объятия Георгия. Сейчас я понимаю, что его объятия – лишь игра, красивые слова – блеф, а я – самая наивная дура из дур!
В общем, когда все корпускулы вернулись на место, то есть я очнулась от последнего канона мужского хора Сретенского монастыря, рядом со мной, на постели, обнаружилась записка от Георгия: «Видел, как паришь под музыку. Тревожить не стал. Мне нужно отлучиться на пару часов. Привезу твою любимую хурму».
Да, это так. Я люблю хурму. Особенно давленую и разваливающуюся на куски – то есть спелую. Ярко-оранжевую, истекающую густым янтарным соком или коричневую шоколадницу. Для меня это самое лучшее лакомство. Мне нравится вгрызаться в ее сладкую желеобразную мякоть, пачкая, как ребенок, щеки, руки… и улыбаясь… Я всегда улыбаюсь, когда ем хурму. Георгию посчастливилось увидеть, с каким урчанием я поглощаю сии плоды. Он хохотал надо мной в голос и сказал, что в самом скором времени купит мне сразу килограмма два, поскольку наблюдать за тем, как я ем хурму, интереснее, чем за цирковым аттракционом.
Сегодня Георгий с утра вел прием в своем кабинете и должен был работать до трех дня, после чего мы собирались пообедать в каком-нибудь ресторане. Я посмотрела на часы. Была всего лишь половина второго. Что ж за дело оторвало его от приема больных и от обеда в ресторане? Впрочем, частная стоматология на то и частная, что ее хозяин – сам себе господин. Захотел – сократил время приема, захотел – увеличил. Покупка хурмы – тоже дело хорошее. Надеюсь, в ресторан Георгий меня все-таки свезет, не забудет, что в холодильнике нет ничего, кроме сыра и двух яиц.
Я уже собралась снова завалиться на бордовое покрывало, чтобы слушать свои любимые хоры дальше, как раздались переливы дверного звонка. Наверно, в стоматологию рвался какой-нибудь больной, прочитавший на табличке, что прием сегодня до трех. Я не собиралась никому открывать дверь, но почему-то наушники не надевала. Зачем-то ждала, когда звонок стихнет. Он не стихал. Более того, становился все настойчивее и настойчивее. Я решила поговорить с больным. Чем ломиться сюда, ему лучше поискать другую стоматологию.
Когда я открыла дверь, в ее проеме оказалась Злата. Да-да, та самая Маринина подруга, которая, как недавно выяснилось, вовсе не бывшая, а самая что ни на есть настоящая. Разговоры с ней в мои планы не входили.
– Георгий Аркадьевич сегодня больше не принимает, – быстро сказала я и попыталась захлопнуть дверь, но не тут-то было.
Злата ответила:
– А я не к нему. Я к вам.
– Ко мне? – удивилась я.
– Именно, – подтвердила женщина. – Разрешите пройти?
Поскольку это был не разбойник с большой дороги, а Злата, я посторонилась, пропуская ее в маленький коридорчик. Даже если она вдруг начнет мне угрожать за то, что я посмела покуситься на ее мужчину, до драки, думаю, дело не дойдет. Далматов не стал бы общаться с неадекватной женщиной.
Я не повела ее в комнату, которую правильнее всего было бы называть спальней, а усадила в кресло прямо в холле, где пациенты дожидались приема. Сама села напротив. Нас разделял круглый столик со стеклянной столешницей, на которой красивым веером лежали глянцевые журналы.
– Я вас слушаю, – произнесла я и неконтролируемо вздохнула. Нет ничего хуже, чем объясняться с бывшей любовницей своего мужчины.
– И это правильно, – согласилась со мной Злата. – Вы должны знать, что вас используют.
– Кто? Уж не Георгий ли Аркадьич, местный стоматолог?
– Он самый.
– И каким же образом?
– Скажите, не предлагал ли вам Далматов руку и сердце? – вопросом на вопрос ответила Злата.
Я внимательно посмотрела на женщину. К чему это она ведет? Злате Георгий никак не мог предлагать ничего подобного, а потому с ее стороны очень глупо сейчас взять да и заявить, что он зовет замуж всех.
– Нет, не предлагал, – решила соврать я. Я даже прикинулась бы какой-нибудь стоматологической медсестрой, но мой легкий шелковый халатик и голые ноги в шлепанцах с опушкой, которые Георгий купил мне не далее как вчера, выдавали правду о природе наших взаимоотношений.
– Значит, предложит, – заявила Злата.
– Откуда знаете?
– Понимаете, через полтора года, даже уже, пожалуй, чуть меньше, истекает срок, к которому у Далматова должен непременно родиться ребенок. Жена Георгия родить не может, а потому ему срочно нужна женщина, способная на это.
Я открыла рот так широко и надолго, что в нем вполне успела бы свить гнездо какая-нибудь птица.
Так далеко мои планы не простирались. О том, чтобы развестись с мужем и принять предложение Георгия, признаюсь, я подумывала, но ребенок? Зачем он нужен? Мы оба уже не юные, одна дочь у меня есть. Не хватало рожать еще кого-то, чтоб к его двадцатилетию я была бы уже глубокой пенсионеркой! Да и вообще… при чем здесь ребенок? Я наконец несколько прикрыла рот и прямо так и спросила Злату:
– При чем тут ребенок?
– При том, что он нужен Георгию для получения наследства.
Как вы знаете, о наследстве, которое могут получить братья Далматовы, я уже и сама подумывала, когда они, да еще и Марина, заявили мне о круто изменившихся обстоятельствах.
– То есть вы хотите сказать, что у Далматовых умер какой-то богатенький родственник? – решила уточнить я.
– У Георгия и Богдана умер отец, но давно. А завещание составлено так, что наследство получит тот из братьев, у которого родится ребенок, чтобы можно было его, это самое наследство, передавать дальше. И указан срок, до которого братьям есть смысл… извините… рожать. Если ребенок не появится через полтора года, наследство отойдет какому-то музею.
– Странно… какой-то срок… – произнесла я. – Разве можно назначать срок для рождения ребенка…
– Мне тоже странно, но, говорят, Аркадий Петрович Далматов вообще был особенным и непредсказуемым человеком.
– Простите, но откуда про наследство известно вам? Георгий сказал?
– Нет, я узнала об этом от его жены. Вы хотя бы в курсе, что Георгий женат? – Злата посмотрела на меня с жалостью, и мне очень захотелось сказать ей, что я даже знаю, кто она такая. Говорить об этом я, конечно, не стала, но уже довольно зло спросила:
– Простите, а какое отношение к Георгию и его наследству имеете вы? И какого черта явились мне обо всем этом рассказывать?
Я уже видела, как выглядит Злата в состоянии смятения, но сейчас она ответила мне, сохраняя абсолютное спокойствие:
– Я имею самое прямое отношение, поскольку у меня будет ребенок от Георгия. Я хотела ему об этом сообщить еще вчера, но увидела, как вы выходите с ним из стоматологии почти в обнимку, и… не смогла… Расстроилась очень, не буду скрывать. Сегодня все же решила поставить Далматова в известность о том, что он скоро станет отцом. Но когда я вышла из автобуса, он как раз садился в свою машину. Не успела я… Георгий уехал… Но мне подумалось, что на его территории могли остаться вы. И, как видите, не ошиблась.
Я, постаравшись отключиться от эмоций и выдержать тот же спокойный тон, что и у бывшей любовницы Далматова, пораскинула мозгами и после некоторого молчание выдала:
– То есть вы хотите сказать, что, как только Георгий узнает о вашей беременности, тут же турнет меня в шею?
– Скорее всего. Он очень хочет получить наследство. Именно поэтому делал все возможное, чтобы Бо не женился как можно дольше.
– А Бо, выходит, наследства не хочет? Бессребреник такой, да?
– А Бо о наследстве не знает… то есть не знал до недавнего времени.
– Это почему же?
– А потому что, когда отец умер, Богдан лежал в больнице. Ему делали серьезную операцию, и он не присутствовал даже на похоронах.
– Допустим. Георгий скрыл завещание, но само наследство он ведь скрыть не в состоянии. Бо наверняка знает о ценностях, которые были у отца, и не может на них не претендовать.
– Понимаете, наследство Аркадия Петровича состоит всего из одной вещи, но очень дорогой. Он приобрел ее почти перед самой смертью и показать успел только Георгию.
– И что это за вещь? Можно полюбопытствовать?
– Конечно. Я скажу, и вы сразу поймете, как много она значит для Георгия, поскольку наверняка видели его коллекцию. Так вот! Это старинная шпага с золотой гардой, украшенной драгоценными камнями.
Да, я сразу поняла, что она может значить для Георгия. Далматов-старший любил свою коллекцию. У него горели глаза, когда он о ней рассказывал. Вплоть до этой минуты я была уверена, что больше своих клинков он любит все-таки меня. Выходит, его слова, взгляды и поцелуи – ложь? Неужели я, инженер человеческих душ, купилась, что называется, всего за рубль двадцать? Но… как он мог заставить меня родить ребенка, если я этого делать не собиралась? Хотя… может, и засобиралась бы, раз уж влюбилась… Я машинально схватилась рукой за живот, поскольку вдруг сообразила, что мы не предохранялись… Мне даже на ум ничего такого не приходило… В тридцать шесть лет я почему-то казалась себе уже пожилой теткой, внутри которой, в принципе, ничего завестись не могло… Впрочем, не надо паниковать… Да и вообще, пора спуститься с небес на землю! Мы с Георгием вместе несколько дней, а я своим воспаленным писательским воображением уже нарисовала картину вечной неземной любви. А ларчик просто открывался… Человеку нужен ребенок для получения драгоценной шпаги. Ради этой цели Георгий даже обманывал брата и манипулировал им, расстраивая его личную жизнь. Что уж тут сожалеть о какой-то пожилой тридцатишестилетней тетке… ничем не выдающейся… обыкновенной… Выносила бы нужного ребенка, а потом… Что же потом? А то – пырнуть ее все той же драгоценной шпагой… Впрочем, Георгий Аркадьевич придумал бы что-нибудь поизощренней, чтобы и меня нейтрализовать, и в тюрьму не сесть. Залечил бы мне, например, зуб до смерти! С него станется!