— Он лжёт. Он словесно порочит мою мать.
Мужчина начинает зачитывать мне дело Миранды. Мои права.
А я спрашиваю:
— Гвен — ваша мать?
По одной только коже можно точно сказать, что эта женщина старше Гвен на десять лет.
Сегодня, наверное, свихнулся весь мир.
А женщина орёт:
— Ева Мюллер — моя мать! И она говорит, что ты уложил её и сказал, что это у вас секретная игра.
Вот в чём дело.
— Ах, она, — говорю. — А я-то думал, вы про то, другое изнасилование.
Мужчина тормозится посреди своего дела Миранды и спрашивает:
— Вы вообще собираетесь слушать свои права, или как?
Про всё в жёлтом блокноте, говорю им. Про то, что я делал. Просто брал на себя ответственность за каждый грех на свете.
— Видите ли, — говорю. — Некоторое время я ведь и правда считал, что я Иисус Христос.
Мужчина достаёт из-за спины пару наручников.
Женщина отзывается:
— Любой, кто способен изнасиловать девяностолетнюю женщину — псих и есть.
Корчу гримасу отвращения и соглашаюсь:
— Это сто пудов.
А она говорит:
— Ах так, значит теперь ты заявляешь, что моя мать непривлекательна?
А мужчина защёлкивает наручник на одном моём запястье. Разворачивает меня и защёлкивает мне руки вместе за спиной со словами:
— Что если мы кое-куда пройдём и сядем всё проясним?
Перед лицом всех несчастных обитателей Колонии Дансборо, перед лицом наркош и хромых цыплят, ребятишек, которые считают, что получают образование и Его Высочества Лорда Чарли, губернатора колонии, — я задержан. Точно как Дэнни в колодках, только на самом деле.
А в другом смысле, мне хочется заявить им всем, — пусть не думают, что они сами далеко ушли.
Здесь вокруг — все задержаны.
Глава 45
За минуту до того, как я покинул Сент-Энтони в последний раз, за минуту до того, как я вышел в дверь и побежал, Пэйж Маршалл пыталась объяснить.
Да, она была врачом. Говорила торопливо, слова её сбивались в кучу. Да, она была пациентом, которого здесь держат. Быстро выщёлкивая и отщёлкивая авторучку. На самом деле она была доктором-генетиком, и оказалась здесь пациентом только потому, что рассказывала правду. Она не хотела мне плохого. Её рот всё ещё был вымазан пудингом. Она просто пыталась выполнить работу.
В коридоре, в наш последний миг вместе, Пэйж потянула меня за рукав, чтобы мне пришлось оглянуться на неё, и сказала:
— Ты должен в это поверить.
Её глаза таращились так, что повсюду вокруг зрачков виднелся белок; а её маленький чёрный мозг из волос почти распустился.
Она была врачом, сказала она, специалистом по генетике. Из 2556-го года. И отправилась назад во времени, чтобы забеременеть от типичного мужчины из этого периода истории. Чтобы сохранить и задокументировать генетический материал, сказала она. Им нужен был образец, чтобы помочь победить эпидемию. В 2556-м году. Поездка была не из простых и дешёвых. Путешествие во времени было эквивалентом того, что сейчас для людей космический перелёт, сказала она. То была рискованная и крупная ставка, и если она не вернётся оплодотворённой здоровым зародышем, все дальнейшие миссии будут отменены.
Здесь, в костюме 1734-го, сложившись пополам от забитых кишок, я крепко встрял на её идее типичного мужчины.
— Меня заперли здесь просто потому, что я рассказывала людям правду о себе, — сообщает она. — А ты был единственным доступным мужчиной, способным к воспроизводству.
А, говорю, ну, тогда всё становится гораздо лучше. Теперь всё обретает стройный смысл.
Она просто хотела, чтобы я знал — сегодня ночью её отзовут в 2556-й год. Сейчас мы видим друг друга в последний раз, и она просто хотела, чтобы я знал, как она признательна мне.
— Я глубоко признательна, — сказала она. — И я правда люблю тебя.
И стоя там, в коридоре, в ярком свете восходящего за окнами солнца, я вынул чёрный фломастер из нагрудного кармана её халата.
Пока она стояла так, что её тень в последний раз падала на стену позади, я начал обводить её контур.
А Пэйж Маршалл спросила:
— Это ещё зачем?
Вот так была изобретена живопись.
И я ответил.
— На всякий случай. На тот случай, если ты в своём уме.
Глава 46
Почти во всех программах реабилитации из двадцати шагов, на четвёртом шаге нужно составить опись своей жизни в зависимости. Каждый уродский, говёный момент своей жизни нужно взять и записать в блокнот. Полный перечень собственных преступлений. Таким образом, они всегда будут держаться у вас в голове. А потом надо все их загладить. Это касается алкоголиков, злостных наркоманов и обжор в той же мере, как и сексуально озабоченных.
Таким образом, можно в любое желаемое время вернуться назад и пересмотреть всё худшее в своей жизни.
Хотя те, кто помнит прошлое, совсем не обязательно хоть в чём-то лучше.
В моём жёлтом блокноте, там всё обо мне, всё изъято по ордеру на обыск. Про Пэйж, Дэнни и Бэт. Про Нико, Лизу и Таню. Детективы просматривают его, сидя от меня по другую сторону большого деревянного стола в звуконепроницаемой комнате. Одна стена из зеркала, а за ней стопудово видеокамера.
А детективы спрашивают меня, чего я рассчитывал добиться, сознаваясь в преступлениях других людей?
Спрашивают меня, что я пытался сделать?
Завершить прошлое, говорю им.
Всю ночь они читают мою опись и спрашивают — что всё это значит?
Сестра Фламинго. Доктор Блэйз. Вальс «Дунайские волны».
То, что мы говорим, когда не можем сказать правду. Что теперь уже значит всё на свете — я не знаю.
Полицейские детективы спрашивают, известно ли мне местонахождение пациентки по имени Пэйж Маршалл. Она разыскивается для допроса в связи со смертью с явными признаками удушения, пациентки по имени Ида Манчини. Явно моей матери.
Мисс Маршалл исчезла прошлой ночью из запертой палаты. Без никаких видимых знаков взлома при побеге. Без свидетелей. Без ничего. Просто растворилась.
Персонал Сент-Энтони подшучивал над её помешательством, сообщает мне полиция, что она, мол, настоящий врач. Ей давали носить старый халат. Так она становилась уступчивей.
Персонал говорит, что мы с ней хорошо спелись.
— Не совсем, — возражаю. — То есть, я с ней виделся, но на самом деле ничего про неё не знал.
Детективы сообщают мне, что у меня не особо много друзей среди персонала медсестёр.
См. также: Клер из Ар-Эн.
См. также: Перл из из Си-Эн-Эй.
См. также: Колония Дансборо.
См. также: Сексоголики.
Я не стал интересоваться, не поленились ли они поискать Пэйж Маршалл в 2556-м году.
Роюсь в кармане, нахожу десятицентовик. Глотаю его, он проваливается.
Нахожу в кармане скрепку. Но она тоже проваливается.
Пока детективы просматривают красный дневник моей мамы, я осматриваюсь в поисках чего-то побольше размером. Чего-то слишком большого, чтобы проглотить.
Я давился до смерти годами. Теперь это уже должно выйти легко.
После стука в дверь, вносят поднос с ужином. Гамбургер на тарелке. Салфетка. Бутылка кетчупа. При заторе в моих кишках, вздутии и боли, получается, что я подыхаю от голода, но есть не могу.
Меня спрашивают:
— Что это в дневнике?
Открываю гамбургер. Открываю бутылку кетчупа. Мне нужно есть, чтобы выжить, но во мне и так по уши собственного говна.
«Это итальянский» — говорю им.
Продолжая читать, детективы спрашивают:
— Что это за штуки, похожие на карты? Все порисованные страницы?
Прикольно, но это всё я забыл. Карты и есть. Карты, которые я составлял, когда был маленьким мальчиком, — глупым, легковерным малолетним говнюком. Видите ли, мама говорила мне, что весь мир я могу переоткрыть заново. Мол, у меня была такая власть. Что мне не обязательно было принимать мир таким, каким он выстроился: весь поделенный на собственность и микроконтролируемый. Я мог сделать из него всё, что хотел.
Вот такая она была ненормальная.
А я верил ей.
И я сую пробку от бутылки кетчупа себе в рот. И глотаю.
В следующий миг мои ноги так резко выпрямляются, что стул летит из-под меня вверх тормашками. Руки цепляются за глотку. Стою, таращась на крашеный потолок, закатываю глаза. Подбородок мой выпячивается далеко вперёд.
Детективы уже привстали со стульев.
Из-за того, что не дышу, у меня на шее набухают вены. Моё лицо краснеет и наливается жаром. Пот струится по лбу. От пота мокнет рубашка на спине. Крепко обхватываю себя за глотку обеими руками.
Потому что мне никого не спасти — ни как доктору, ни как сыну. А раз мне никого не спасти — значит, не спастись и самому.
Потому что теперь я сирота. Я безработный и нелюбимый. Потому что внутри у меня всё болит, и всё равно я подыхаю, только с другого конца.
Потому что собственное отбытие надо планировать.
Потому что собственное отбытие надо планировать.
Потому что когда переступишь раз какие-то границы — будешь переступать их и дальше.
И не сбежать из постоянного бегства. Из отвлечения себя самих. Избегания конфронтаций. Переживания момента. Дрочки. Телевидения. Отвержения всего на свете.
Детективы поднимают взгляды от дневника, один из них говорит:
— Без паники. В жёлтом блокноте всё так и сказано. Он просто прикидывается.
Они стоят и смотрят на меня.
Обхватив глотку руками, не могу втянуть ни капли воздуха. Глупый маленький мальчик, который кричал «Волк!»
Как та женщина с полной глоткой шоколада. Та женщина была ему не мамочка.
И в первый раз, насколько хватает моей памяти, я чувствую умиротворение. Ни радости. Ни печали. Ни тревоги. Ни возбуждения. Это просто все верхние части в моих мозгах закрывают лавочку. Кора головного мозга. Мозжечок. Вот где моя проблема.
Я упрощаюсь.
Зависнув где-то в золотой середине между счастьем и горем.
Потому что актинии всегда хорошо проводят время.
Глава 47
Однажды утром школьный автобус притормозил у бордюра, и пока его приёмная мать стояла, махала рукой, глупый маленький мальчик забрался внутрь. Он был единственным пассажиром, и автобус пролетел мимо школы на скорости шестьдесят миль в час. Водителем автобуса была мамуля.
То был последний раз, когда она вернулась забрать его.
Сидя у большой баранки и глядя вверх на него в зеркальном козырьке, она сказала:
— Ты поразишься, насколько легко можно взять напрокат один из таких.
Она свернула к выезду на шоссе и добавила:
— Так у нас появляется хорошая шестичасовая фора, прежде чем автобусная компания заявит об угоне этого драндулета.
Автобус катился по шоссе, а снаружи катился город, и когда перестали каждую секунду попадаться дома, мамуля сказала ему подойти и сесть рядом с ней. Она достала красный дневник из сумки со всякими вещами, и достала карту, сложенную во много раз.
Одной рукой мамуля потрясла картой, развернув ту поверх баранки, а другой опустила возле себя окно. Рулила она коленями. Двигая одними глазами, посмотрела туда-обратно в карту и на дорогу.
Потом скомкала карту и скормила её открытому окну.
Всё это время глупый маленький мальчик молча сидел рядом.
Она сказала взять её дневник.
Когда он попытался отдать его ей, возразила:
— Нет. Открой его на чистой странице, — сказала найти в отделении для перчаток ручку, потому что скоро будет река.
Дорога прорезала всё подряд, разные дома, фермы и деревья, и на секунду они оказались на мосту, ведущем через реку, которая уходила в бесконечность по обе стороны автобуса.
— Быстро, — скомандовала мамуля. — Нарисуй реку.
Как будто бы он только что открыл эту реку, как будто бы он только что открыл весь мир, она сказала ему рисовать новую карту — карту мира только для себя. Его собственного личного мира.
— Не хочу, чтобы ты брал и принимал мир таким, каким его подают, — пояснила она.
Сказала:
— Хочу, чтобы ты открывал его. Хочу, чтобы у тебя была такая способность. Создавать собственную реальность. Собственный свод законов. Хочу попытаться научить тебя этому.
Теперь у мальчика была ручка, и она сказала ему нарисовать в тетради реку. Нарисовать реку и нарисовать горы впереди. И дать им имена, сказала ему. Не теми словами, которые он уже знает, а выдумать новые слова, которые не будут значит на самом деле кучу всякого другого.
Создать свои собственные условности.
Маленький мальчик поразмышлял, держа ручку во рту и раскрытую тетрадь на коленях, и, спустя чуточку времени, всё нарисовал.
А глупо то, что он забыл обо всём этом. Только спустя годы, когда полицейские детективы нашли ту карту. Только тогда он вспомнил, что делал такое. Что мог сделать такое. Что у него была такая власть.
А мамуля рассмотрела его карту в зеркало заднего обзора и отметила:
— Отлично.
Глянула на часы, и её нога вдавилась в пол, и они поехали быстрее, а она сказала:
— Теперь запиши всё в тетрадку. Нарисуй реку на нашей новой карте. И готовься — впереди ещё будет целая куча вещей, которым нужно имя.
Сказала:
— Ведь единственный предел, который нам остался, это мир неосязаемого: мыслей, историй, музыки, картин.
Сказала:
— Ведь ничто не окажется настолько совершенным, насколько ты можешь его представить.
Сказала:
— Ведь я не всегда буду рядом, и донимать тебя будет некому.
Но, по правде говоря, малышу не хотелось отвечать за себя, за собственный мир. По правде, глупый малолетний говнюк уже задумал устроить в следующем ресторане сцену, чтобы мамулю арестовали и прогнали из его жизни навсегда. Потому что он устал от приключений, и думал, что его драгоценная, скучная, дурная жизнь прямо будет длиться и длиться вечно.
Он уже сделал выбор между безопасностью, надёжностью, довольством — и ей.
Управляя автобусом коленями, мамуля потянулась, сжала его плечо и спросила:
— Что ты хочешь на завтрак?
И как будто ответ был совершенно невинный, маленький мальчик сказал:
— Корн-доги.
Глава 48
В следующий миг чьи-то руки выныривают сзади и замыкаются вокруг меня. Кто-то из полицейских детективов крепко заключает меня в объятия, замком из двух рук упёршись мне под грудную клетку, и выдыхает в моё ухо:
— Дыши! Дыши, чёрт возьми!
Выдыхает мне в ухо:
— Всё нормально.
Пара рук обхватывает меня, отрывает от пола, и незнакомец шепчет:
— С тобой всё будет хорошо.
Периабдоминальная нагрузка.
Кто-то хлопает меня по спине, как врач хлопает новорожденного, и я выпускаю в воздух крышку от бутылки. Нутро моё рвётся на свободу по штанине, выбрасывая два резиновых шарика и всё дерьмо, над ними скопившееся.
Вся моя личная жизнь сделана общественной.
Скрывать больше нечего.
Обезьяна с каштанами.
В следующую секунду я обрушиваюсь на пол. Хлюпаю носом, а кто-то рассказывает мне, что всё хорошо. Я жив. Меня спасли. Я почти умер. Прижимают мою голову к груди и укачивают меня со словами:
— Успокойся уже.
Прикладывают к моим губам стакан воды и говорят:
— Тише.
Говорят, что всё кончено.
Глава 49
Вокруг замка Дэнни толпятся сотни людей, которых я не помню, но которые никогда не забудут меня.
Уже почти полночь. Вонючий, осиротевший, безработный и нелюбимый, нащупываю дорогу сквозь толпу, пока не добираюсь к Дэнни, который стоит в середине, и говорю:
— Братан.
А Дэнни отзывается:
— Братан, — он разглядывает толпу людей, которые держат камни.
Говорит:
— Тебе совершенно точно лучше бы сейчас здесь не стоять.
После того, как мы были по ящику, весь день, рассказывает Дэнни, все эти улыбающиеся люди объявляются с камнями. С прекрасными камнями. С такими камнями, что не веришь глазам. Рубленый гранит и тёсаный базальт. Выровненные блоки песчаника и известняка. Они приходят поодиночке, притаскивая раствор, лопаты и мастерки.
Все они интересуются, каждый из них:
— А где Виктор?
Так много народу, что они заполонили весь квартал, и невозможно стало делать никакую работу. Каждый хочет вручить камень лично мне. Все эти мужчины и женщины как один расспрашивают Дэнни и Бэт, как я поживаю.
Говорят, что по телевизору я выглядел просто ужасно.
И — стоит только одному человеку похвалиться, как он был героем. Как он был спасителем и как спас Виктору жизнь в ресторане.
Спас мне жизнь.
Термин «пороховая бочка» очень даже точно всё отражает.
На самом краю всего — какой-то герой уже излагает. Даже во тьме можно разглядеть зыбь откровения, бегущую по толпе. Это невидимая граница между людьми, которые ещё улыбаются, и людьми, которые уже нет.
Между остальными, кто ещё герои, и людьми, которые знают правду.
И все, у кого отобрали миг наивысшей гордости, начинают оглядываться по сторонам. Все эти люди, разжалованные из спасителей в дурачки, чуток сердятся.
— Валить тебе надо, братан, — советует Дэнни.
Толпа так густа, что не видно работу Дэнни: колонны и стены, статуи и ступени. И кто-то кричит:
— Где Виктор?
И кто-то другой орёт:
— Дайте нам Виктора Манчини!
И ведь стопудово — я это заслуживаю. Строй солдат. Вся моя перерастянутая семья.
Кто-то зажигает на чьей-то машине фары, и я очерчен у стены пятном света.
Моя тень жутким силуэтом парит над всеми нами.
Вот он я, задуренный малолетний баран, который считал, что можно когда-нибудь зарабатывать достаточно, знать достаточно, иметь достаточно, бегать достаточно быстро, прятаться достаточно хорошо. Трахаться достаточно много.