Два парня за нашим столом потягивали красное вино. Третий вообще ничего не пил, склонился над тарелкой и увлеченно чавкал. Ли Мэй и вторая девушка — я не расслышал ее имени — выбрали сок. Я решил особо не увлекаться и выпил пару бокалов сухого белого.
Еще быстрее забегали официанты, стол заполнялся горячими блюдами.
Молодые исчезли со сцены. Гости активно ели, расхватывая еду с крутящегося центра стола.
Бутылку я допил быстро, под рыбу. Один из парней спросил меня, откуда я.
— Фром грэйт мазер Раша! — пародируя акцент, ответил я. — Зе бест кантри ин зе ворлд.
Ли Мэй улыбалась и кивала, вспомнила, наверное, наше первое свидание. Подмигнул ей.
Как русскому, мне предложили попробовать водки. Китайской, разумеется.
Налили в узкую рюмку, больше похожую на колпачок от авторучки.
— Ганьбэй! — чокнулся с парнями.
Едва не задохнулся, пытаясь проглотить. Запил соком из стакана Ли Мэй. Несколько минут сдерживал отрыжку. Жевал какую-то закусь. От огорчения выпил все красное вино, что оставалось на столе. И пиво.
Потом водку я наливал уже сам, на три пальца, в обычный стакан. Пил, не закусывая и не запивая.
«Они подумают, что я алкоголик…»
Общался с соседями по столику по-китайски, хлопал снова вышедшим на сцену молодым — невеста успела переодеться в синее платье. О чем-то говорил не то по-русски, не то по-английски, не то с отцом невесты, не то с отцом жениха — я не разобрал.
На сцене прибавилось народу — толкал речь лаобань, директор компании жениха, пояснила мне Ли Мэй.
Народ в зале усиленно питался, особо не прислушиваясь. После начальника выступал седенький старичок, пел неприятным тенором что-то национальное.
Невеста была уже в красном платье. Традиция, по словам Ли Мэй. Смена нескольких платьев за церемонию.
Вдруг стоявшие на сцене молодые принялись кланяться, а гости снова начали им хлопать.
— Пора собираться, — сказала Ли Мэй.
— Это — все? — поразился я.
— Да, папа с мамой уехали уже, так что поедем сами. Ты в порядке?
— Подожди, я не понял… Полтора часа — и вся свадьба? Без танцев, конкурсов, тостов гостей? Покушали-похлопали — и по домам?
— Ну, было много вкусной еды… Хотя ты почти не ел ничего.
— Зато напился какой-то настойки на вениках.
— Ты — как мой папа. Он тоже может много выпить. Маме пришлось его увезти на такси.
Я не знал, как отнестись к такому сравнению с папой. Наверное, ничего плохого она в виду не имела. Может, даже сделала комплимент.
— Увези меня тоже — на такси, как мама папу, — попросил я. — И уложи спать.
Она вздрогнула, быстро огляделась по сторонам.
— Тише!.. Могут услышать…
В такси она положила голову мне на колени. Я гладил ее волосы, разглядывая сквозь темные пряди свои пальцы. Мы мчались по эстакаде, над вечерним Шанхаем. Мелькал за окном однообразный пейзаж — фонари, щиты звукоизоляции, крыши домов, черные массивы офисных высоток.
Выпитая байцзю придала смелости. Я впервые за все время наших встреч положил руку на бедро Ли Мэй. Скользнул ладонью по расшитому шелку. Ли Мэй замерла. Словно невзначай зацепив край ее платья, я подушечками пальцев дотронулся до нежной, намного нежнее шелка кожи. Вернул ладонь на место, почувствовав едва уловимое ответное движение.
У ворот кампуса такси остановилось. Я пожалел, что по пути мы не попали ни в одну из пробок.
Шли по освещенной аллее кампуса, открыто, в обнимку. Возле поворота в сторону моего «Вайго сушэ» она чуть замедлила шаг. Я лишь крепче прижал ее к себе и решительно повернул на каменистую дорожку.
Вечер был теплый и тихий. Гигантскими пивными бутылками высились вдоль реки кипарисы. Узкий белый лунный серп висел в небе над их верхушками.
— Как у Ван Гога, — показал я.
— Только нет солнца…
По голосу чувствовалось — она волновалась.
Остановился и долго целовал ее.
— Я все же пойду к себе… Поздно уже… — нерешительно сказала она, оторвавшись от моих губ. — Я не могу. Я… никогда… никогда не…
— Конечно, поздно. Ведь мы уже почти пришли…
Я подхватил ее на руки.
— И назад пути нет.
— Увидят, увидят!
Она замолотила ногами в воздухе, держась за мою шею.
— Поцелуй меня.
Теплые, мягкие губы, маленький и нежный язык…
Раздалось треньканье велосипедного звонка — кому-то именно сейчас понадобилось проехать по этой дорожке…
Уединиться на улице — из области невозможного. Это ведь Китай…
…Она лежала на моей кровати, на боку, согнув ноги в коленях. Свою грудь, еще недавно ходившую ходуном — скорее от боли и непривычных ощущений, чем от наслаждения, она стыдливо прикрывала подушкой. Глаза и щеки все еще были влажными. Волосы разметались, налипли на заплаканную щеку.
Я сидел рядом. Гладил ее по голому плечу.
Расшитое серебром ципао висело на спинке стула. Поверх павлинов с цветами — треугольник ее трусиков.
— Я слышал, что девушки Востока очень нежные, хрупкие… Теперь знаю — это правда.
— Было ужасно больно… — тихо сказала она. — Думала, умру… Стыдно…
— Почему?
— Ты был во мне… А я ничего не чувствовала, кроме боли. Сначала страх, потом боль. И плакала, как дура.
— У меня на губах до сих пор вкус твоих слез.
— Что теперь с этим делать? — она шевельнулась, взглянула на простыню. — Надо было сразу замыть… Теперь поздно.
Шмыгнула носом и виновато посмотрела на меня.
Скулы ее пылали.
Я невольно улыбнулся.
— Только представь: ты становишься женщиной… и первое, что ты делаешь как женщина — бежишь в ванную стирать простынь… Забудь об этом.
— Что мне теперь делать? — рассеянно спросила она.
— Я же говорю — забудь.
— Я о другом… Теперь все догадаются, что я… Что я больше не девушка.
Я изумился.
— Как?! Вас что — проверяют?! И сообщают всем?..
— Нет, конечно. Как это может быть? Но ведь моя фигура теперь поменяется…
— Что ты… Ты ведь не беременная…
— Я знаю. Но бедра и грудь — они же станут другими, я слышала от старшекурсниц.
— А-а-а… — протянул я. — Тогда конечно… Ты послушай еще. Из дома престарелых, например — они тоже тебе много интересного расскажут. И о фигуре, и что с грудью будет, и вообще…
— Правда, будет незаметно? — жалобно и с надеждой спросила она. — Никто не узнает?
— Быть женщиной — это не то, чего надо стыдиться. Кстати, пока твоя фигура совершенно не изменилась…
Склонился к ней, поцеловал в плечо. Уложил на спину. Принялся целовать грудь, живот, шепча между поцелуями все, что знал на английском ласкового. Она лежала напряженно, цепко удерживая меня за плечи, почти отталкивая, но чем дольше я целовал ее, тем глубже она дышала, начиная постанывать. Гладила мой затылок, боязливо напрягала и сжимала бедра, чтобы, наконец, развести их, все так же робко, но податливо…
…Ночь, проведенная вместе.
Радость обладания.
Сумасшествие ласк.
Короткий сон.
Ее теплое бедро рядом…
Безумная надежда — так будет всегда…
无所适从 Замешательство
…Всегда важно помнить — пить на жаре надо с умом. Водка не подвела. Сивушным осьминогом улеглась в желудке. Ласковыми щупальцами прошлась по всему телу. Погладила занывшие было виски и затылок.
Ощутил ясность ума. Живость тела. Воспрянул духом. Захотел поесть.
Ухватившись за край лавки, поднялся.
Главное, не нажраться сегодня. Мистер У в понедельник сгрызет меня живьем за тесты. Так-то он мужик неплохой, у нас даже есть что-то общее. Разница невелика: он торчит до позднего вечера на работе, а я шляюсь до глубокой ночи по городу; ему пятьдесят, я помоложе; он китаец, я русский…
Это вообще несущественно.
В поисках ресторана выхожу через несколько кривых и безликих улиц на Сычуаньлу — Сычуаньскую улицу.
Чем примечателен Шанхай? Идешь-бредешь зачуханными переулками, уворачиваешься от велосипедов, перешагиваешь через потеки мыльной воды и какой-то жижи. И вдруг попадаешь на широкую улицу, сплошь в чистых витринах, надписях латиницей и непременным «Макдональдсом» где-то неподалеку.
Прямо на углу, возле витрины с безголовыми манекенами в спортивной одежде, стоит лысый дядька лет сорока. Писает на стену здания. Мимо ленивой развалочкой идут люди. Никто не обращает внимания — это вам не лаовай на набережной. Дядька заканчивает свои дела, подходит к женщине, что возле входа в магазин. Оживленно переговариваясь, парочка заходит внутрь.
— Хуаньин гуанлин! — кричит им менеджер, на глазах которого только что обоссали его магазин. — Добро пожаловать!
Все-таки шанхайцы — люди незлобивые.
Минут пять я отдыхаю в холодке маленькой лавки. Разглядываю товар. Здесь торгуют браслетами, кулонами, серебряными кольцами с черепами и фашистской символикой. Железные Кресты всех степеней, поддельные, конечно. Эсэсовские жетоны, орлы и даже печать вермахта. Жаль, что со мной нет Ласа. Обожаю водить его в такие места.
Все-таки шанхайцы — люди незлобивые.
Минут пять я отдыхаю в холодке маленькой лавки. Разглядываю товар. Здесь торгуют браслетами, кулонами, серебряными кольцами с черепами и фашистской символикой. Железные Кресты всех степеней, поддельные, конечно. Эсэсовские жетоны, орлы и даже печать вермахта. Жаль, что со мной нет Ласа. Обожаю водить его в такие места.
Продавцы в магазине — не татуированные скинхеды или раскачанные бородатые байкеры, а две обычные пожилые тетки в мешковатых платьях. На меня внимания не обращают, что-то живо обсуждают меж собой и уплетают заварную лапшу.
Приценившись к мельхиоровой черепушке в немецкой каске и покачав головой — пожалуй, Лас обойдется без такого подарка — выхожу на улицу.
Сычуаньлу — довольно длинная. Если по ней долго идти все время на юг, перейти по мосту через рукав речки Сучжоу, еще одолеть пару кварталов, то, в конце концов, попадешь в самый центр, на пешеходную улицу Нанкин.
Делать там совершенно нечего. Нанкинлу — средоточие туристического зла. Толчея, дорогие магазины, навязчивые продавцы подделок, контрафакта, игрушек. «Воч, бэгз, дивиди!» «Хэлоу, миста, плиз, лука-лука!»
Уж лучше здесь погулять — куда как меньше народу.
Покупать все равно, кроме пива, вряд ли что буду. Просто поглазею.
Обычный «айз-шопинг»…
礼物 Подарок
…«Айз-шопинг» — так Ли Мэй называла это. Обожала гулять по магазинам. Часами она могла путешествовать по этажам торговых моллов — огромных магазинов, перебегать из одной лавки с мелочевкой в другую, с интересом, точно первый раз в жизни увидела, разглядывать всякую дребедень на ковриках уличных продавцов.
«Ты как дите малое», — ворчал я, утомленный, и вспоминал, что она, в сущности, дитя и есть. И что я старше нее ровно на столько, сколько она прожила на свете.
Одним из любимых ее магазинов был двухэтажный «Херши» возле Народной Площади. Шоколадное царство — от запаха в магазине кружилась голова. На любой вкус: в коробках и коробочках, в прозрачных мешочках и россыпью, в виде животных, сердечек, цветов, фигурок людей…
— Я хочу тебе сделать подарок, — торжественно сказала она.
Мы сидели за столиком на узкой, уютной улочке Французского квартала. Ли Мэй пила свой любимый латте. Я отпивал мокко из крошечной чашки и ругался про себя на дороговизну.
Улочка была пешеходной, тихой и архитектурно совсем не шанхайской. Двухэтажные дома, больше похожие на виллы. Фонари, явно под старину.
За соседними столиками было полно лаоваев. Туристического вида китайцы прохаживались от кафе к кафе, изучая написанные мелом меню.
— Уже давно сделала. Кстати, все хотел спросить… Ну как, заметили соседки изменения твои?
Несколько мгновений она соображала, о чем я. Потом фыркнула и махнула на меня рукой.
— Ты опять только об этом… Нет, не заметили. Но то, о чем ты говоришь — не подарок. Это… — подбирая слово, она пошевелила пальцами, — это жертва… Нет, не то… Вот! Это — клятва верности тебе. Как присяга. Не смейся! Мы недавно с подругами говорили. Знаешь, о чем?
— Обо мне.
— Да ну тебя! Об изнасилованиях. Да, не удивляйся. Очень много случаев, и в университетах тоже. Так вот я решила — если это случится, попрошу насильника убить меня. Или сама убью себя, как только смогу.
Я испугался.
— О чем ты говоришь? С ума сошла… Чтобы я не слышал такого больше! Ясно?
Упрямо промолчала.
— Чтобы даже не думала о таком! Цветок мой милый… Да в жизни что угодно случается… И уж если помимо твоей воли, ты вообще ни при чем. И вот что…
Я подался вперед, через столик.
— Если ты когда-нибудь сделаешь подобное… Я тебе обещаю — я застрелюсь.
— Что?.. — оторопела она.
— Ты слышала. Повешу на стене холст, встану к нему спиной, суну ружье вот сюда, — я ткнул себя пальцами под нижнюю челюсть, — и нажму спуск. У писателей так принято, между прочим. Не веришь — Хэмингуэя вспомни…
— Зачем холст…
Пробормотала растерянно, собираясь заплакать — глаза заблестели.
— А чтобы получилась картина. Из собственных мозгов. «Думы о любимой». Хочешь?
Я не знал, как отнестись к этому «умри, но не дай поцелуя без любви», будто всплывшему из девичьих тетрадок моего детства — мы выкрадывали их из тумбочек второго отряда, потом, таясь от вожатых, лезли через забор лагеря, бежали в овраг и там, вдоволь насмеявшись над зачитываемыми вслух страницами, сжигали девчоночий вздор на костре.
Рыдала она минут пять. Я переставил плетеное кресло поближе к ней. Обнял, закрывая от остановившейся возле нас группы туристов. Футболка на груди, куда уткнулась Ли Мэй, потемнела от влаги.
— Ну, все? — погладил ее по голове. — Перестала? Будем жить вечно?
Послушно кивнула.
— Повтори: «Мы будем жить вечно!» — приказал ей учительским тоном.
— Мы будем жить вечно! И я вечно буду верна тебе.
Как умудренный лаоши, я не стал возражать.
— Ну, так что за подарок? — мягко напомнил, подвигая ей недопитую чашку.
Она очнулась, оживилась и, еще хлюпая носом, поведала мне о том, что я ношу лишь футболки, ни разу она не видела меня в рубашке. Поэтому решила взяться за мой гардероб.
— Ты даже на урок не надеваешь, да?
— Господи… Нет. По двум причинам: у меня нет рубашек, и я не люблю их.
— Ты не понимаешь. Это очень стильно. Есть много модных рубашек, тебе пойдет.
— Пустая трата времени, — отрезал я.
— Почему?
Я согнул руку в локте. Оттянул рукав футболки.
— Видела уже, — взглянув на вздувшийся бицепс, сказала Ли Мэй.
— Вау! — раздалось с соседнего столика.
Две бальзаковского возраста лаовайки в темных очках изобразили едва слышные аплодисменты.
Ли Мэй метнула в них ревнивый взгляд, опустила мою руку. Демонстративно обняла меня и поцеловала в шею.
— Вау!
Лаовайки снова захлопали, на этот раз погромче.
Похоже, обе дамы были слега навеселе.
Покивав и помахав им, сказал Ли Мэй:
— Не шьют на таких, как я, рубашки. Тем более — модные.
Я рассказал Ли Мэй, как смирилось с моим видом начальство — на юбилее университета я единственный был в «casual». Президент университета немного изменился в лице, когда телевизионщики вдруг решили завалиться ко мне на урок, с камерой и микрофоном. Я сидел на столе, в джинсах и футболке, общался со студентами.
Но все обошлось. Ребятам с телевидения даже понравилось, и они пригласили меня на ток-шоу преподавателей иностранного языка.
— Тебя показывали по телевидению? — поразилась Ли Мэй.
— Ну да. По местному, правда, по шанхайскому. Если я тебе скажу, что еще и в газете обо мне писали — ты что, со стула упадешь?
— А в газете-то, каким образом?
— Да очень просто. У них была серия репортажей про иностранцев. А у завкафедрой нашей есть подруга, русский язык учила раньше. Сейчас как раз в газете работает, «Вечерний Шанхай», кажется. Ну и свела нас вместе. Пообщались, чаю попили. Она все расспрашивала, что мне особо не нравится в Шанхае.
— Дай угадаю… Что плюют на улицах?
Я улыбнулся:
— Вот видишь… Это плохо — я становлюсь для тебя предсказуемым.
Она энергично замотала головой:
— Нет, нет! Просто я тебя хорошо знаю! Это же здорово, разве нет?..
Девочка моя, я сам себя совершенно не знаю… И хуже всего — боюсь узнать. Мне часто снится берег реки. Я стою по колено в воде, увязая босыми ступнями в иле, и разглядываю темную воду. Там — жутковатый омут. Мне хочется узнать, насколько он глубок и опасен, я вытягиваю ноги из ила и делаю шаг…
И всегда просыпаюсь от страха. Но об этом я никому не рассказываю. Даже Ли Мэй.
— На самом деле, я тоже хочу тебе подарок сделать, — я с загадочным видом полез в карман.
Достал бархатистую коробочку.
Ли Мэй поставила чашку на стол и замерла.
Только тут я сообразил, что именно она могла подумать.
Поспешно сказал:
— Это не кольцо.
Облегченно вздохнула. Тут же пояснила:
— Я просто рада, что не сейчас. То есть… ты сам решишь, когда… Вернее, надо ли вообще… Просто сейчас ведь совсем рано… И я не знаю, как… И родители… Учеба… Я же студентка еще…
Окончательно запуталась. Умолкла. Покраснела.
— У нас, у русских, вообще-то не дарят колец, как в американском кино, — неуверенно сказал я. — Только на свадьбе надевают, обручальные.
— Ты своей жене дарил? — моментально вспыхнула любопытством.
Ну, уж нет. Инке нечего делать тут, за столиком во Французском квартале. Даже мысленно.
— Причем тут она… Возьми, открой!
Я кивнул на коробочку и подвинул поближе к ней.
Она осторожно, словно черепашку за панцирь, взяла. Повозилась с замочком. Распахнула крышку и забавно округлила рот и глаза.
— Серьги?!
— Да.
— Но ведь у меня нет в ушах дырок. Я не смогу…