— Это то, что мы сделаем. Прямо сейчас поедем, тут недалеко. Быстро, и главное, совсем не больно, — заверил ее.
На всякий случай.
— Мой знак!
Она продолжала разглядывать пару крошечных золотых львов.
Я с важным видом кивнул.
— Спасибо… — Она явно была растеряна. — Но я не могу… Я не боли боюсь… Просто прокалывать уши — очень вредно. Там ведь много важных точек… Ты знаешь, наша традиционная медицина счита…
— Стоп, стоп! — выставил я ладони. — Миллионы, сотни миллионов людей живут с проколотыми ушами и знать не хотят о вашей традиционной медицине.
Пожала плечами:
— Не все люди умны.
Я вдруг разозлился.
— Ну да. Все лаоваи дураки, а китайцы — кладезь мудрости.
Все еще держа коробочку в руках, поглядела на меня внимательно и серьезно.
— Прости, — смягчился я и погладил ее по руке. — Да черт с ними… Это всего лишь кусочки металла, они не стоят даже разговора. Давай выбросим, и всего делов. Вон и урна рядом…
Отдернула руку. Я подумал, из-за обиды.
Но она захлопнула коробочку и прижала к груди.
— Ты что!.. Я не отдам.
Я смирился.
— Ладно. Тогда сестре подари.
— Вот еще… Во-первых, она тоже серьги не носит. А во-вторых — это мой подарок.
Как и следовало от меня ожидать — дурацкий и бесполезный, подумал я, но вслух сказал другое:
— И тем не менее… Допивай кофе и поедем. Я вчера договорился с мастером, у нас время назначено. Не пропадать же…
— Ты что — себе хочешь уши проколоть? — обомлела она.
— Да. Отобрать у тебя подарок и носить самому.
Быстро спрятала серьги в сумочку.
— Ты была когда-нибудь в тату-салоне? — спросил ее, расплачиваясь с тихим и вышколенным официантом.
— Нет. Там опасно. И девушке нечего делать в таком месте.
— Папа говорил? — подмигнул я.
— Мама.
— Пришло время ослушаться, — заговорщицки произнес я. — Поехали.
— Я ничего там делать не буду!
Запаниковала, сжав в руках сумку.
— Посидишь со мной рядом.
— А что ты собрался…
— Твое имя. На руке…
Я уже тянул ее из-за стола, поглядывая на часы.
— Ты — чокнутый! — убежденно сказала она.
Салон ютился на небольшой улице неподалеку от Народной площади. Если бы не черная витрина с золотым драконом и десятком выцветших фотографий спин, животов и конечностей с рисунками — ничем бы не отличался от зажавших его по бокам парикмахерских.
Внутри был крохотный зал с парой раковин, низким столиком с каталогами, пожилым облезлым диван из кожзаменителя и парой табуреток. За полузадернутой шторкой — топчан и нечто вроде зубоврачебного аппарата. Тату-мастер, молодой неулыбчивый парень с разрисованными руками, выслушал мою идею — Ли Мэй переводила — скептически. С Ли Мэй он общался на шанхайхуа, я почти не понимал их.
Парень курил вонючую сигаретку и качал головой.
— В общем, он говорит… — замялась Ли Мэй. — Ну, он сказал, не нужно так делать.
— Почему?
— Сказал, что обязан предупредить — девять из десяти потом возвращаются, просят изменить или убрать.
— После расставания? — усмехнулся я.
— Да, именно. Хотя все уверены, что это на всю жизнь.
— Видишь ли, Цветок, что-то должно оставаться на всю жизнь — или сами люди, или память о них.
— Но часто люди не хотят, чтобы память оставалась.
Это верно, подумал я. Это знакомо мне, как никому другому.
— И еще он говорит… Только ты не обижайся на него…
— Что лаоваев он не обслуживает? — предположил я.
— Перестань. Он говорит, что тебе не подходят выбранные иероглифы. Это будет… по-девчоночьи как-то.
Я задумался.
— Но мне хочется, чтобы у меня было твое имя. Есть что-нибудь звучащее как «мэй», но чтобы было «не по-девчоночьи»?
Ли Мэй забавно постучала себя пальцем по носу. Я уже был в курсе: это у нее признак работы мысли.
— Нет, это тебе не подойдет… Есть «красота»-мэй, есть «сестренка»-мэй[10]…
— Сестренка… вот и отлично! Ты же младше меня. Я буду следить за тобой, как Старший Брат!
Вряд ли она читала книгу Оруэлла, но вариант родства был отвергнут с негодованием. По ее словам, пессимистичное мэй-«нет» никуда не годилось, а мэй-«уголь» не понравился и мне самому.
— Что, и с фамилией дело обстоит так же? — растерянно спросил я.
Лицо Ли Мэй просветлело, она быстро переговорила с мастером. Тот, оглядев меня, кивнул одобрительно.
— Вот! Раз уж тебя не отговорить все равно, то можно взять иероглиф «ли» со значением «сила». Мастер считает, тебе это подойдет.
Я вспомнил незамысловатый иероглиф из двух росчерков —力.
— Годится.
Мастер кивнул на кушетку и полез за перчатками.
Неотрывно и с опаской разглядывая процесс, Ли Мэй прислушивалась к жужжанию машинки и покачивала головой.
— Теперь тебе точно придется носить рубашки. С длинным рукавом, — сказала она, разглядывая мое предплечье.
— Вот еще. И не подумаю!
Я смотрел на растущие линии иероглифа.
— Силу не прячут. Как и любовь. Ими — гордятся.
— Что скажут у тебя на работе?
— Плевать. А что скажешь ты?
Кротко вздохнула.
— Уже сказала. Ты — чокнутый. Но я люблю тебя.
Когда мы вышли из салона, Шанхай уже расцветал вечерними огнями. Горели витрины, мигали светофоры. Красиво подсвеченные, стояли высотки, спокойно и величественно обозначая себя в теплой синеве беззвездного неба.
Держась за руки, мы ринулись в сторону вечернего зарева над Народной площадью, чтобы нырнуть в безумный водоворот из машин и людей…
餐馆 Ресторан
…Людей хоть и немного, но все же хватает. Обилие ненужных мне магазинов и отсутствие нормальных ресторанов начинает раздражать. Хочется прохлады кондиционера, холодного пива и чего-нибудь вкусного.
Хорошо, что не попадаются рестораны с сычуаньской кухней. Оно и к лучшему — не люблю острого.
Вообще не люблю ничего сычуаньского.
Раздумываю, не свернуть ли в одну из боковых улочек — там вполне может оказаться «уйгурятня» — маленькая забегаловка-лапшевня, где готовят уйгуры или смешные китайцы-мусульмане в белых шапочках, на вид — вылитые татары.
Зачем-то останавливаюсь перед салоном парикмахерской. Разглядываю попеременно то крутящиеся столбики возле дверей — отличительный признак цирюлен, их характерный знак, то дежурящих у входа девчонок в желтых блузках и белых юбках.
— Хуаньин гуанлин! — слаженно кричат они мне.
Искренне удивляюсь: голова моя обрита наголо.
Я стригу себя сам. Дешевле — машинка давно себя окупила. Быстрее — мне не нужен ни массаж головы, ни мытье шампунями и ополаскивание бальзамами. Качественнее — не надо объяснять, как именно тебя подстричь, тем более что, точно в анекдоте, подстригут все равно, как умеют.
Наголо стриженые китайцы встречаются редко, в основном это монахи в оранжевых балахонах. В моде короткий ежик у взрослых и «взрыв на макаронной фабрике» у молодых — влияние японской моды.
Типичная женская прическа — волосы, собранные в хвост, — выглядит не всегда красиво. Затылки у большинства китайцев, и мужчин и женщин, плоские. Мне больше нравится, когда они ходят с распущенными волосами, пряча глаза за всевозможными челками. Волосы у китаянок шикарные. Густые, вороного отлива.
Китайцы обожают ходить в парикмахерские. Куда ни пойди в Шанхае — всюду натыкаешься на эти столбики-«крутилки». Ну, еще и на рестораны, конечно. В Старгороде люди рождались для того, чтобы подстричься и умереть, шанхайцы рождаются, чтобы постричься и поесть.
Пару грязных и маленьких «жрален»-цаньтин я прохожу без остановки. Вообще-то, они не так уж и плохи. Черная закопченная плита, плаха для рубки мяса и овощей, огромный бак с водой, ящики с пивом, пучки зелени, алюминиевые бидоны, повар в заляпанном халате, дым, вспышки огня, шипение масла, пластиковые столы, круглые табуретки, голые стены, рулон туалетной бумаги вместо салфеток, одноразовые палочки…
Дешево и вкусно — можно назвать это девизом.
Правда, нет кондиционера, грязновато и тесно, но я такие места люблю.
Однако сегодня мне хочется посидеть в прохладе — развалясь на удобном стуле. Выпить еще немного байцзю. И пивка бы не помешало… — день-то выходной, и потом — уже начались каникулы.
А мистер У со своими тестами… да пошел он!
К своим годам я стал вместилищем многих пороков, но вот обжорство мне решительно чуждо: когда я хочу есть, ем без разбору — заварную лапшу, ценой в три юаня, или утку по-пекински, за весь полтинник, где-нибудь в центре. Лапша даже лучше, особенно с похмелья.
Лас, вот кто настоящий обжора — придирчивый, капризный, в походах по ресторанам он меня изрядно утомляет. Лас понимает по-китайски много лучше меня — учил язык в Германии, а потом в Пекине, на курсах. Меню всегда читает внимательно, с легкой усмешкой. Когда в такие минуты я смотрю на него, мне кажется, что с подобной рожей читали в Нюрнберге свои дела нераскаявшиеся нацистские преступники. И все же мне приходится ходить в рестораны именно с Ласом: я плохо понимаю иероглифы — это раз, и второе, пожалуй, самое важное — чтобы не быть одному.
Тут дело даже не в метафизическом Одиночестве.
Гораздо обыденнее.
Когда сидишь один в китайском ресторане, с его шумными компаниями, крутящимися блюдами в центре стола, крикливыми официантками-фууюанька[11], орущим телевизором и звоном посуды, чувствуешь себя не в своей тарелке. Да и рожа твоя выделяется на общем фоне, точно красная задница у обезьяны… И хотя никто и никогда тебя не напряжет сакраментальным «зачем ты сбрил усы, дурик» и не съездит бутылкой по башке — все равно неуютно.
Одиноко.
Можно, конечно, быстро залиться пивом.
Я так и делаю обычно.
Именно для одиночек и придуманы «KFC» и «Макдональдс». Это замечательные места — оазисы для никчемных людей. Я обожаю ходить туда. После — меня всегда мучает изжога, но я все равно хожу: там можно спокойно сидеть одному, жевать свой бургер и пялиться в окно.
Заведения типа «Макдональдса» в Китае не имеют отношения к сети «быстрого питания»: нарушен самый главный принцип — «быстро взял, быстро съел и ушел». Персонал обычно работает в хорошем темпе, но вот клиенты — особая песня. Сидят подолгу, едят не спеша, часто просто спят за столиками. В жару народ там отдыхает — в прохладе. Школьники собираются человек по десять-пятнадцать и делают уроки: один со страдальческим выражением лица что-то пишет, решает, остальные тупо списывают друг у друга. Зимой, когда дома промерзают, в «бигмачной» любят собираться пенсионеры из соседних домов — посидеть в дармовом тепле, пообщаться. Они ничего не заказывают, но их не гонят, наоборот, предлагают стакан горячей воды.
В таких местах есть и существенный недостаток — нельзя курить и не продается спиртное.
Ресторан я выбираю самый заурядный. Без пафоса.
Как выбрать хороший?
Пойти туда, где больше всего народу. Рядом может быть еще несколько ресторанов — совершенно пустых. Они тоже заполнятся в обеденное время до отказа, народу ведь много, поэтому надо прийти пораньше и пойти туда, где уже сидят люди. Китайцы могут в чем-то не разбираться, делать некачественные товары, откровенно халтурить, но уж в еде — они спецы первоклассные! Раз все идут именно в этот ресторан, значит, неспроста.
Две девчонки в длинных красных платьях с разрезами по бокам стоят на входе.
— Хуаньин гуанлин! — кричат они мне. Точь-в-точь как те, что звали подстричься.
Пожрать и в самом деле не мешало бы. Байцзю натощак — не самая правильная мысль.
Девчонки распахивают дверь. Попадаю в прохладу, нет — холод! — зала.
Стойка с кассой и непременной пучеглазой киской при ней. Такие штуки продаются повсюду: золотистого цвета, одна лапа приподнята и качается вверх-вниз. Их ставят для привлечения успеха — в магазинах, ресторанах и частных конторах. Одна кошка может и не справиться с такой важной задачей, и в помощь ей устанавливают или лысого и толстого Будду, или воинственного, стража-охранителя, в доспехах и с копьем.
Народу пока немного. Заняты несколько столиков у окна и один большой, круглый, в глубине зала. Там сидит компания мужиков в темных пиджаках и две тетки лет сорока, с начесами, в блузках с блестками. В центре стола, на стеклянной подставке, клубится паром пузатая кастрюля. Вокруг нее куча тарелок с закусками. Самый старший из мужиков — плешивый и очкастый, очевидно, лаобань — листает меню и комментирует его. Вся компания дружно, корпоративно смеется.
Официантка, на вид совсем еще подросток, хочет усадить меня за столик для двоих, что стоят рядком вдоль боковых стен. Мотаю головой и усаживаюсь за свободный стол у окна, на четверых. Выкладываю на стол пачку «Шанхая». Девчонка приносит меню. Картинок в нем нет, но не беда — я давно питаюсь одним и тем же. Все равно в каждом ресторане готовят по-разному.
— Пива, два, холодных, «Сантори», сейчас, — говорю девчонке.
Кивает, записывает в блокнотик.
— Сейчас! Пива — сейчас! — повторяю ей. Почему-то всегда разговариваю с официантками вот так — на манер Терминатора.
Девчонка кричит громким и неприятным голосом. Одна из официанток, что копошатся у дверей, идет к холодильнику.
Приносят пиво.
Раньше я пробовал научиться пить его из стаканчиков, они — граммов на сто восемьдесят. Но тут проблема — или пиво пить, или постоянно его в эти стаканчики подливать. Поэтому пью всегда из горла. Да и как эти стаканчики мыли, мне неизвестно, но могу догадаться…
Откладываю меню в сторону и спрашиваю официантку, стараясь произносить с правильными тонами:
— Тебань нюжоу йоу мэй йоу?
Вкусная вещь — мясо на горячей сковородке. Не осточертевшая свинина, а говядина — нежная, сочная, с грибами! Сковороду, по виду напоминающую плоскую утятницу, приносят накрытой крышкой. Под крышкой все бурлит, шипит, скворчит, трещит и булькает. Надо выждать минуту-другую. Снимаем крышу, к потолку рвется столб пара. Масло еще пузырится, но мясо уже можно есть. Иногда, когда при мне это блюдо кто-нибудь из лаоваев пробует в первый раз и удивляется особенной мягкости мяса, я раскрываю секрет приготовления: чтобы добиться такого качества, повар где-то с полчаса держит во рту нарезанные ломтики; не жует, но именно держит, смачивая слюной. Мясо подвергается обработке ферментами, размягчается, и только потом его жарят. Одному повару с этим не справиться, поэтому на ресторанной кухне трудятся специально обученные люди — вся их работа в том, чтобы держать во рту мясо и по мере надобности сплевывать его на сковороду.
Вид слушателей-едоков всегда меня веселит. Замершие в руках палочки, приоткрытые рты с недожеванным мясом. А чего стоит взгляд… Такой, наверное, бывает у ребенка, если купить ему игрушку, которую он просил, и на глазах у него сломать.
Все это чушь, конечно. Никто мясо во рту не держит. Но лучше все равно не знать, почему оно такое мягкое. Вкусное — и хорошо, кушай. Не пожалеешь.
— Йоудэ, йоудэ! — кивает официантка.
Это хорошо, что есть. К ней я заказываю гунбао цзидин — мелко порубленное мясо курицы с арахисом. На Хайнане это готовят отвратно — с куриной кожей, да еще крошат туда огурцы… На Хайнане вообще готовят ужасно, особенно для туристов. Ну а в шанхайском гунбао цзидин важен соус, кисло-сладкий, как и положено. И в меру перца.
— Да, и еще вот что… — говорю с деланным раздумьем. — Флакончик байцзю принесите. Один. Для начала.
Приносят флакончик. Скручиваю пробку, выливаю в стакан для пива. Сто пятьдесят граммов.
— Ганьбэй! — говорю сам себе.
Будто ком влажных салфеток проглотил.
Тут же прикладываюсь к пивной бутылке.
Интересное чувство. Обжигающая водка и ледяное пиво играют в догонялки внутри организма.
Сошлись вода и пламень. Возникший от слияния пар расползается по телу, идет в жилу, обволакивает, сочится невидимым маревом сквозь поры кожи. Мне кажется, что вокруг моей головы образуется подобие нимба.
Желудок несколько раз прыгает, но смиряется. Глаза слезятся. Вытираю их салфеткой и замечаю, что на меня смотрит вся компания, что резвилась за круглым столом, и парень со страшной очкастой девкой, что сидят по соседству. Плюс несколько официанток у стойки.
Да, ребятки. Вот на таком топливе я и работаю.
Желудок опять дергается, но я быстро делаю несколько глотков «Сантори».
Лаобань из компании за большим столом показывает мне большой палец. Лицо его восхищенно-недоверчивое, как у третьеклассника, к которому в гости неожиданно пришел Дед Мороз.
Остальные кивают, лопочут по-своему и возвращаются к еде.
Кастрюля убрана. Официантки приносят им все новые и новые тарелки. Половина стола завалена объедками и выпавшими из блюд кусками.
По европейским меркам китайцы едят неаккуратно. Это еще мягко сказано — неаккуратно. Почти все поголовно чавкают, сплевывают кости и хрящи на стол или на пол. Рыгают, ковыряются в зубах, разбрасывают зубочистки куда ни попадя. Плюются и пердят. Курят как заведенные. Объевшись, блюют без смущения.
Рафинированные лаоваи морщатся и делают вид, что ничего такого не видят.
Я поступаю как местные. Разве что не чавкаю — просто не вижу в этом смысла. А все остальное — не грубость и не бескультурье, но простая забота о собственном удобстве, только и всего. Нет даже правила, как держать палочки: как хочешь, так и держи, как хочешь, так и ешь. Главное — ешь! Много ешь, шумно и весело. И делай это, как тебе нравится.
Европеец держит вилку в левой руке, а правой орудует ножом. Отрезая от мяса маленький кусочек, он отправляет его в рот и аккуратно промакивает губы салфеткой.
Американец поступает рациональнее: нарезает весь кусок мяса, откладывает нож, берет вилку в правую руку — поудобнее, и с аппетитом ест.
Китаец намного практичнее — он поручает нарезку повару, а потом ест в свое удовольствие. Причмокивая, порыгивая и разбрасывая все по столу.
Что заказывали лаобань и его компания, мне не видно, но весь их стол завален объедками. Прямо по Пушкину: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями»… Зато я вижу, что они пьют: классика жанра — красное вино, кажется, «Dynasty» — вперемешку со спрайтом. Разбавляют прямо в стакане, кричат: «Ганьбэй!» и выпивают. Вина немного, пара бутылок на всех (все же еще не вечер!), но со спрайтом на каждого получится по стакану-другому. Без всяких специальных заморочек и заедок под вино: сладкая свинина, острая говядина, пресные креветки, вареная рыба и жареная утка — все одинаково хорошо и вкусно. Фруктовый салат — яблоко, киви, банан под сладким майонезом. Свежие огурцы в арахисовом соусе. Огурцы, зажаренные с чесноком. Огурцы черт-те знает с чем еще….