Отчужденная, равнодушная враждебность тучи подавляла. Огромный инопланетный корабль-флагман выполнял боевой маневр: пробегали вдоль корпуса разряды, готовились к бою, заряжались и наводились орудия, речь шла об уничтожении человечества…
На человечество мне было плевать, но моему свиданию грозила опасность!
Именно это и должно было случиться. Почему — не вчера, не завтра, как обещал прогноз, или хотя бы не сегодня ночью…
Сверкнуло. Грохнуло. Взрывной волной ударил порыв ветра. Пыль понеслась по воздуху, упруго выгнулись стебли бамбука, затрепетали листами, выворачивая их светлой стороной к черному небу. Стремительно, едва не задевая провода, пронеслась в сторону речки пара птиц.
Прокатился неясный шум, точно где-то далеко захлопали в ладоши. Нарастая, шум сначала принес мелкие брызги, прибившие пыль к земле. Затем жутко полыхнуло и оглушительно треснуло прямо над моей головой. Ударили первые капли, и мгновение спустя сплошной ревущей стеной обрушился ливень.
Я вернулся в комнату, сменил намокшую футболку, заварил чай.
Курил у окна, слушая мощные залпы шанхайской грозы. Стекла подрагивали. Балкон залило. Бурлила, пенилась, вспучивалась мутная вода. Несколько моих окурков мелькнули желтыми суденышками и исчезли в шторме.
Ливень не утихал. Над перилами высоко взлетали фонтанчики брызг. Дальше ничего разглядеть было нельзя: стена воды.
Я поискал взглядом на столе свою «ноклу». Крупным, неизвестным науке жуком, она пряталась между книгами и бумагами.
«Если она позвонит и скажет, что дождь… Или если ты передашь смску, что сегодня мы не увидимся… — мысленно обратился я к телефону. — Только попробуй!..»
Лег на кровать. Скинул книгу на пол. Лежал, слушал раскаты грома и не заметил, как заснул.
Вскочил в ужасе. Проспал?!
Комната была напоена светом. Дождь кончился, сияло солнце. На стене — яркий скошенный силуэт окна.
Схватил телефон. Шумно выдохнул — спал недолго. Есть время умыться, одеться.
Отчаянно волнуясь, шел к мостику на реке.
Небо совсем прояснилось. Солнце, освобожденное и усталое, садилось за деревья — я видел полосы света между кипарисами. Во влажном воздухе струились густые, сочные запахи — земли, листвы, коры и хвои. Мокро темнели камни дорожки.
Я старался дышать спокойно и ровно. Не получалось. Хотелось курить и выпить, хотя бы чуть-чуть, иначе вылетит сердце.
К водам неширокой речушки опускались ветви ив.
Сердце колотилось так сильно, что пришлось убавить шаг.
На мостике никого не было.
Она придет, — успокаивал я себя. — Она придет.
И вдруг на другом берегу, за гирляндами зеленых ветвей, я увидел фигурку в светлом платье.
Ли Мэй! Точно цветок сливы под солнечным светом…
市郊 Окраина
…Под солнечным светом буквы на дисплее едва различимы. Я хочу навести ладонью тень, но едва не роняю телефон в воду. Если бы уронил — не задумываясь, нырнул бы за ним.
Телефон — одна из самых ценных вещей, оставшихся у меня от прошлой жизни. Наверное, это паранойя. Я внушил себе, что пока у меня есть этот телефон — именно этот! — пока в нем теплится электрическая жизнь, сохраняется нечто важное, по-настоящему живое для меня, потому и не выключаю его никогда. Рано или поздно аккумулятор сядет окончательно, выцветет экран, и часть меня умрет навсегда. Можно переписать все сообщения, но это будут лишь мертвые буквы.
Какое-то время я упиваюсь драматизмом своей судьбы. Слегка хочется по-малому, и мысли возвращаются к практичному руслу — утилизации. Если я тут подохну, в ящике домой не поеду, в пакете или урне — тоже.
Да и где он, мой дом?
Пусть пепел развеют над Шанхаем. Кто развеет? Не знаю. Но пусть уж развеют как-нибудь — дешевле, чем посылать в Москву.
Не надо с самолета, не надо над центром, над ленивой и грязной Хуанпу, не надо над высотками и дураками-туристами. Можно бюджетно — подкинуть вверх, стоя на крыше. Или просто из окна.
Мне представляется Лас, сбрасывающий мой пепел с балкона нашего «Вайго чжуаньцзя сушэ». Порыв ветра возвращает легкое облачко, Лас кашляет, плюется, протирает очки и ругается по-немецки…
Пепел должен осесть там, где я пока еще живу.
В районе, который по-русски метко называется ебеня.
Мне везет на ебеня. Стоит только приехать в какой-нибудь город — и я сразу оказываюсь там, будто кто-то свыше ловко бьет кием и забрасывает меня в дальнюю лузу.
Я живу на северной оконечности Шанхая. На работу, далеко за город, меня отвозит университетский автобус. По утрам, в похмельной полудреме, я прижимаюсь лбом к стеклу. Разглядываю скучный пейзаж или бегущее полотно дороги. В наушниках тоскливо, на разрыв души, звучит «ленинградская» гармошечка, дорожная тема из «Бумера». Никогда бы не подумал, что она так подойдет к местному колориту.
Вокруг Шанхая нет лесов и природы в нашем русском понимании: сплошные пустыри, да бетонные заборы, исписанные телефонными номерами с надписями «ремонт», «починка», «скупка»… Одноэтажные серые домики-кубики. Так и кажется: вот-вот из какого-нибудь из них, отряхивая со штанин рисовые зерна, вылезет дядюшка Тыква с жиденькой азиатской бородкой.
Вдоль дороги — кусты и деревья, вечнозеленые и пыльные, одинаковые на сто километров вперед. Кустарник высажен и посередине самой дороги, в специальных лотках на разделительной полосе. Все аккуратно подстрижено, кусты-шары чередуются с непонятными деревцами, похожими на карликовые кипарисы метра полтора высотой.
Дымят здоровенные трубы заводов. Тянут шеи к облакам башенные краны. Стройки. Снова стройки. Всегда стройки. Грузовики с длинными прицепами, груженные трубами, бочками и бетонными блоками.
Если на светофоре автобус останавливается рядом с таким грузовиком, из кабины на меня всегда пялится водитель. Напарник обычно спит и его не видно — только ноги в носках лежат на «торпеде» или торчат из окна. Водитель тычет в мою сторону и непременно будит напарника: в окне кабины появляется второе лицо, заспанное. Раньше я обязательно показывал обоим средний палец, но этого жеста простые китайцы не понимают. Иногда я выпучиваю глаза, открываю рот и яростно пялюсь на них в ответ, но этого они не понимают тоже, хотя заметно оживляются.
Автобус трогается, грузовик уходит налево, в сторону строек, а мы поворачиваем направо. Шанхай давно позади. Железнодорожные переезды, автозаправки, канавы с водой. Снова встречаются грузовики, но уже сельского типа: обшарпанная кабина, кузов, набитый тюками настолько, что груз свисает по бортам чуть ли не до земли. Впереди подобного чуда-юда — двигатель, безо всяких бачков и радиатора, с открытой ременной передачей, и кажется, будто бы оно едет само по себе. Обычно этой диковиной управляет худющий мужичок в синей спецовке и с сигареткой во рту. На тюках и в самой кабине умудряются еще разместиться его друзья или коллеги, а грузовичок знай себе, пыхтит неспешно по дороге, занимая сразу две полосы.
Наконец начинают мелькать ворота университетских кампусов. Почти все университеты Шанхая отгрохали себе за городом огромные студгородки — общежития, учебные корпуса, библиотеки, стадионы… А ведь всего пару лет назад здесь были одни пустыри.
После работы тем же путем домой — через соседний магазин — за пельменями, сигаретами и пивом. Еще несколько ходок, но уже только за пивом. Утром в автобус — и на работу. Галдеж коллег-китайцев с утра я переношу с трудом. Обычно лезу в карман за плеером.
«Никого не жаль, никого. Ни тебя, ни меня, ни его…» — поет в наушниках Шнур.
Вечером я иногда покупаю бутылку темной крепкой бурды с резким запахом неизвестных мне трав. Прихожу на кампус и иду в сторону кипарисовой рощи. Там, рядом с нею, по ступенчатым валунам сбегает в русло местного ручейка вода. Ручей здесь почитают речкой, есть и название — Лива. Китайцы говорят: в честь одной русской девушки. Кто она, откуда у нее такое странное имя и почему им назвали ручей, неведомо. Сидя на каменной скамейке возле истока, выпиваю и слушаю журчание воды. Мне снова кажется, будто я слышу голос Ли Мэй. Ее далекий, неуловимый, будто русалочий, смех…
约会 Свидание
…Смех ее меня завораживал. Она смеялась красиво, с чистыми искренними переливами.
Мы гуляли по кампусу. Ли Мэй показывала мне корпуса факультетов, рассказывала о подругах, об учебе, столовой, здании гимназии… Я слушал вполуха. Снова любовался ее походкой, жестами тонких рук, млел от ее голоса, движений губ.
Мы проходили мимо университетского стадиона.
— Ты высокий, — оглядела она меня, будто в первый раз. — Любишь играть?
Кивнула в сторону баскетбольной площадки. Там, по еще влажному бетону, уже стучали мячом разодетые в длинные майки и шорты студенты.
Сейчас это модно в Шанхае. Любимый вид спорта.
Кивнула в сторону баскетбольной площадки. Там, по еще влажному бетону, уже стучали мячом разодетые в длинные майки и шорты студенты.
Сейчас это модно в Шанхае. Любимый вид спорта.
— Когда-то раньше. Когда учился в Америке.
— Ага, теперь понятно, почему у тебя американский акцент.
— Хочешь послушать русский?
— Давай.
Сделал суровое лицо.
— Рашн пипл из зе бест ин зе ворлд. Ауа кантри из зе бигест анд вэри паурфул.
Ли Мэй засмеялась.
— А китайский можешь?
— Шанхай ис вели гуда. Итиса вели бига сити…
— О боже, я тоже так говорю! — Вскинула руки к лицу. — Какой ужас!
Ее кокетство забавляло меня.
— И все-таки, ты любишь баскет?
— Предлагаешь сыграть?
Ли Мэй выставила вперед ладони, помахала ими.
— Я играю плохо. Мой друг очень любит играть. Целыми днями.
Я замер.
Когда такое случается в фильмах, музыка за кадром сбивается, комкается, угасает на выдохе и обрывается.
Растерянно и беспомощно я смотрел сквозь сетку забора на прыжки игроков. Пытался угадать — кто из них.
Переспросил:
— Твой друг?
Подумал с тоскливой убежденностью: «Я — неудачник…»
Боже, какой дурак!.. Конечно, у нее должен быть парень.
Беззаботно кивнула в ответ:
— Да. Он сейчас в Пекине. Учится на врача. Мой бывший одноклассник.
Ненависть к местным баскетболистам улеглась, но тут же собралась вновь в плотную тучу, вырвалась из груди осиным роем, черным сгустком рванула прочь. Нарастая, понеслась, подобно песчаной буре, в сторону севера — на Пекин! Где-то там, вырядившись в такие же майку и шорты, суетится с мячом человек, укравший у меня все. Налететь, ударить, опрокинуть, разломать, расшвырять… Чтобы и следа не осталось…
Но не выйдет: слишком велика страна.
Чего я хотел?.. Ненависть иссякла. Накатила волна бессилия. Захотелось умереть. Или просто нажраться, залиться самым крепким бухлом.
— Он уговорил родителей отправить его туда, хотя в Шанхае медицинские институты не хуже. Но я-то знаю…
Она хитро улыбнулась.
— Его подруга поехала туда же, у них роман с десятого класса.
Я вдруг засмеялся. Сердце едва выдержало эти «американские горки», сумасшедшие скачки, волны отчаяния и радости.
Ли Мэй удивленно взглянула на меня. Быстро нашелся и показал в сторону игроков:
— Они играют хуже бабуинов на костылях.
Дела на площадке и в самом деле не ладились.
Студенты толпились под щитом, растопыривая руки и совершая исполненные коровьей грации прыжки. Низкорослые и тщедушные парни играли без огонька: лениво передавали друг другу мяч, пытались, то и дело, промахиваясь, забросить его в кольцо, неуклюже мешали соперникам…
Игра не шла ни в какое сравнение с виденным мною раньше стрит-болом.
Более неподходящего спорта для китайцев, наверное, нет, о чем я и сказал Ли Мэй.
— А Яо Мин? — улыбаясь, но с легким вызовом спросила она.
— Это скорее исключение. Опять же — он шанхаец. Местная икона, кумир. Не думаю, что он такой уж выдающийся спортсмен. Да и не нравится мне он.
— Почему?
Я выпятил подбородок. Подражая телевизионной рекламе, изобразил, как знаменитый баскетболист рекламирует лапшу.
Ли Мэй засмеялась.
— Понимаешь, лицо у него — заносчивое. Не умеет он улыбаться.
Кивнула:
— Он серьезный парень.
Зато я — смешной.
Я готов болтать с Ли Мэй о чем угодно. Даже об этом чертовом верзиле с квадратной рожей и надменным взглядом.
Лишь бы быть рядом.
Мы вышли к центру кампуса. На фоне красного двухэтажного здания высилась белая статуя Мао. Правой рукой Председатель указывал на восток.
Рядом с памятником, расставив в линию пластиковые стаканчики, тренировались в искусстве езды местные роллеры. Несколько человек сидели у постамента с книгами в руках.
— Ты знаешь, — сказал я Ли Мэй, — как-то раз я покупал футболки с портретом Мао. Продавец запросил сто юаней за каждую, торговаться отказывался. Я его понимаю: с лаовая надо стрясти денег побольше. Когда сказал, как меня зовут, не поверил. Пришлось показать документ. Видела бы ты, как он удивился…
Я изобразил широко раскрытый рот продавца.
— Все вокруг побросали свои прилавки и тоже давай документ разглядывать. И все повторяли: «Мао Цзэдун! Мао Цзэдун!»
— Могу представить! — улыбнулась Ли Мэй. — И что в итоге?
— В итоге уступил мне их по двадцать юаней. И по плечу хлопал радостно.
На секунду лицо Ли Мэй стало серьезным.
— Вообще, люди по-разному сейчас думают. Кто-то любит его, кто-то нет. Моему дедушке трудно пришлось, но он все равно уважает Мао.
— А ты?
Ли Мэй пожала плечами.
— Это история. Но если честно, я очень его люблю, особенно красные портреты.
Самые крупные китайские банкноты — сто юаней — красного цвета.
— Кто же не любит… Я так вообще их собираю, но они все время куда-то исчезают…
Я заметил, что около нас ошивается троица студентов. Две девушки в очках и парень с баскетбольным мячом под мышкой. Судя по всему, с интересом слушали наш разговор.
— Привет! — улыбнулся парень в ответ на мой взгляд.
— Можно с вами поговорить? — спросила одна из девиц.
— О чем? — я посмотрел на Ли Мэй.
Может, это ее друзья.
— Мы хотим попрактиковать свой английский, — включилась в разговор вторая. — Вам нравится Шанхай? Откуда вы приехали? Вы изучаете китайский язык в нашем университете?
Девица гвоздила вопросами, как заправский следователь.
Я взял Ли Мэй за руку и потянул прочь от назойливой троицы.
— Что же это такое… — бухтел по дороге. — Вот так взять и влезть в разговор посторонних людей…
Ли Мэй объяснила, что преподаватели дают им задание — при первой возможности общаться с иностранцами на английском. Улучшать навыки. Будто предвидя мой вопрос, который я все равно не решился бы задать, добавила:
— Но преподаватели всегда напоминают — лучшая практика только с носителем языка. Так что, пожалуйста, не думай… Просто ты необычный. Тоже лаоши, но совсем не похож. Кстати, сколько тебе лет?
Я остро позавидовал находчивому Ипполиту Матвеевичу, быстрым и метким ответом покорившего девушку Лизу: «К науке, которую я в настоящий момент представляю…»
Ответил, ужасаясь про себя:
— Тридцать восемь.
Ведь именно это число и назвал Воробьянинов.
— Нет, я серьезно, сколько?
— Серьезней некуда.
— Правда? Ты выглядишь намного моложе.
Примерно так и отвечала предводителю дворянства студентка Лиза Калачева.
Нелепость ситуации становилась очевидной, я чуть было не собрался сказать об этом Ли Мэй, но передумал: книгу в двух словах не перескажешь. Образ опять же не слишком выгодный, не говоря уже о «Лизиной лапке в морщинистых руках»…
Вздрогнул.
Рука.
Ее рука — все еще в моей.
И она не забрала ее до сих пор.
Мы сели в беседку.
Солнце уже скрылось за деревьями. Опускался тихий после грозы вечер. В светлом небе в сторону парка я видел ромбы и треугольники воздушных змеев. Над газоном возле беседки порхали летучие мыши.
Ли Мэй сидела, касаясь меня плечом.
Я гладил ее пальцы.
— Мне пора, — сказала она.
— Тебя проводить?
— Нет, спасибо. Еще надо зайти в общежитие, за вещами. Папа будет ждать в машине, у входа.
Мы помолчали.
Ли Мэй осторожно высвободила руку. Дотронулась до моего плеча.
— Я знаю, ты не любишь слышать «очень приятно было…» Но я действительно рада.
— Когда у тебя будет время?
— В среду утром экзамен. После обеда занятий нет, я свободна.
— Сходим куда-нибудь?
— Конечно.
Какое-то время я еще сидел в беседке, созерцая удаляющийся светлый силуэт.
— Был на свидании? — скорее утвердительно сказал Лас, встретив меня на лестнице.
Бездушный и циничный, этот фриц все же отменный физиономист.
— Был.
— Дай-ка предположу… — Лас снял очки. Протер их краем футболки, оголив солидный пивной живот. — Наверняка говорили о деньгах? И о практике английского?
У самого Ласа была уже куча встреч с китаянками. Последняя, я помню, закончилась жутким скандалом: криками, битой посудой, слезами и хлопаньем дверей.
— Был Федот, да не тот, — ответил ему по-русски. — Пошли выпьем, херр ты Зигмунд чертов Фройд. Я угощаю.
— Это правильно. Давно уже пора…
上海 Шанхай
…Уже давно не бываю в центре — мне нечего там делать. Я — не турист.
Мой Шанхай — вот он: приземистый, узкоулочный, с парусами простыней и бледных подштанников на оконных шестах; с магазинчиками в стиле «тысяча мелочей» и рынками-развалами; с сидящими на корточках у своих магазинов продавцами — по утрам они чистят зубы и моют голову над тазиком; со звоном колокольчика рикши-старьевщика; с красными флажками кондукторов из окон автобусов.