Не стану подробно описывать то злополучное столкновение двух армий, расскажу лишь в общих чертах о том, как изменило оно мою жизнь. Произошло же следующее: после смерти последнего эмира Афганистана его сын Аюб-хан восстал против собственного брата, законного наследника престола. Первым подвергся нападению Кандагар, где томился в ожидании наш гарнизон. Аюб находился еще в сорока милях от города, но его армия постоянно пополнялась и уже в значительной степени превосходила числом наши силы, к тому же в его распоряжении было артиллерийское подразделение. «Преданные» Британии афганские отряды целыми батальонами переходили на сторону повстанцев. Мой полк относился к формированию общей численностью в десять тысяч человек под предводительством бригадного генерала Джорджа Барроуза. В июле нам приказано было остановить наступление противника. Именно так я и попал в Гильменд, пустынную, поросшую колючим кустарником область к западу от Кандагара.
Утром второго дня мы проснулись и обнаружили, что все наши афганские подразделения дезертировали вплоть до последнего человека. Фланг возле реки Гильменд оказался совершенно незащищенным. Барроузу следовало вступить в бой с Аюбом тем же утром, пока ситуация не ухудшилась еще больше. Преодолев одиннадцать миль, мы подошли к афганскому селению Майванд. С одной стороны — холмы, с другой — пустыня Регистан.
Вокруг не было никаких укреплений. Сражаться предстояло на открытой местности. И именно там схлестнулись две армии. Битва началась около одиннадцати утра, когда артиллерия с обеих сторон открыла огонь, и продолжалась приблизительно до трех часов дня. К тому времени в распоряжении Аюба уже было около двадцати пяти тысяч человек против британских десяти тысяч. Резервные отряды афганцев с легкостью обошли нас с флангов.
Из-за недальновидности генерала Барроуза нам грозили крупные неприятности, но, как выяснилось, самая большая глупость британского командования заключалась в использовании наемников. Наша пехота в тот день на три четверти состояла из индийцев и афганцев. А они не хотели сражаться против своих и почти сразу же дезертировали, что произвело страшный хаос в наших рядах.
Куда ни глянь — со всех сторон реяли стяги Аюб-хана и потрясали винтовками его воины. Аюб выманил нас на равнину, где негде было укрыться, кроме как в зарослях колючего кустарника. Шестьдесят шестой пехотный полк с грехом пополам разместился в пересохшем от жары русле реки. Стрелковые же батальоны вынуждены были оставаться на открытой местности.
Полевой госпиталь устроили в палатке в неглубокой ложбине. Мне помогали всего двое санитаров. В первые часы поступало столько раненых, что я зачастую успевал лишь наложить временную повязку и подготовить пациента к операции, которая откладывалась до той поры, когда стихнет перестрелка.
Меня самого ранили в конце сражения. Последний раз я посмотрел на часы в половине второго. К тому времени около трех часов мне пришлось провести на ногах. Афганские стрелки успели окружить нас. Теперь простреливался уже весь лагерь. Несколько раз пули прошивали нашу палатку. Мне посоветовали не нагибаться каждый раз, когда раздавался громкий свист. Ведь, как говорится, если слышишь пулю, значит она в тебя не попала.
Я как раз склонился над майором Ванделером из 7-го стрелкового полка — бедняге пробило легкое. Однако не успел ничего сделать: кто-то словно толкнул меня в правое плечо, почти сбив с ног. Я хотел было обернуться и хорошенько отругать недотепу, но тут увидел на одежде и на земле кровь. На самом деле никто меня и пальцем не трогал, это пуля, прошившая зеленый тент, раздробила лопаточную кость и задела подключичную артерию.
Правая рука не слушалась, и я не мог больше помочь своим пациентам. В тот момент в полевом госпитале находилось трое раненых: двое ходячих и майор, которым я как раз занимался. Я распорядился соорудить носилки и раздобыть две пары палок для костылей, а потом разрешил санитару перевязать мою рану, насколько позволяло время. К великому моему горю, Ванделер в скором времени умер.
Чтобы приглушить боль в раздробленной кости, мне давали морфин. Поэтому в воспоминаниях о последующих событиях зияют дыры. Если бы не наркотик, те сорок миль по неровной дороге до Кандагара превратились бы в невыносимую пытку. Затрубил горн. По всей видимости, это вещевому обозу скомандовали отступать с поля боя под прикрытием пехоты. Я почувствовал, как двое солдат подняли мои носилки и куда-то побежали. Сознание все больше туманилось. Кто-то кричал, что гази настигают нас. Повсюду на земле лежали раненые, которым не так повезло, как мне, — вскоре они окажутся в руках жестокого противника.
При отступлении редко удается сохранить дисциплину. Второпях британцы бросали припасы и оружие. С вьючных животных прямо на землю скидывали поклажу и грузили вместо нее раненых. Повсюду валялись запечатанные ящики с патронами, провиант, бутылки с вином, кухонная утварь и льняные простыни. Раненые солдаты в лохмотьях и повязках тряслись верхом на ослах, мулах и пони. Кто-то даже ехал на верблюде. Фургоны, в которых лежали боеприпасы, превращались в передвижные лазареты. Денщики распивали краденое спиртное. Но среди всего этого хаоса находилось место и доблести. Засевшие на крутом откосе стрелки прикрывали наше отступление и сражались до самого конца, отбиваясь от афганцев штыками. Жизнями платили эти солдаты за свое грошовое жалованье.
В лагере, похоже, действовал закон «каждый сам за себя». Если бы не мой ординарец Мюррей, я бы погиб. Этот храбрый малый перекинул меня через спину только что освобожденной от поклажи вьючной лошади и, выхватив мой револьвер, отогнал прочь мародеров. Нам удалось выбраться из разоренного лагеря и присоединиться к унылой колонне беженцев, отступающих к Кандагару.
Не скоро забуду я злоключения той ночи. Среди солдат ходило много мрачных историй о том, что делают с пленными в войске Аюб-хана, и эти слухи подстегивали нас. Моему другу, лейтенанту Маклейну из Королевской конной артиллерии, повезло меньше, чем мне. Его останки потом нашли неподалеку от того места, где стоял шатер Аюб-хана, — лейтенанта зверски убили на глазах так называемого эмира.
Мы добрались до Кандагара вечером следующего дня. К счастью, люди Аюба были слишком заняты разграблением покинутого лагеря. Стоило им пожелать, и никто из нас не покинул бы поле под Майвандом живым.
Афганские отряды осаждали белые стены Кандагара более месяца, и мы не могли даже эвакуировать раненых в Индию. Наши командующие продемонстрировали явный недостаток моральных принципов и вели себя так, словно позиции уже сданы. Нас и правда могли уничтожить, если бы не лорд Робертс, получивший крест Виктории еще за кампанию в Лакхнау. Генерал-майор собрал отряд из десяти тысяч человек и, прихватив артиллерийский расчет, за три недели преодолел расстояние в триста тринадцать миль, чтобы спасти нас. Его силы скоро разгромили Аюб-хана и обеспечили безопасный проход через горные перевалы в Индию.
В составе обоза с ранеными я отправился на юг, в Пешавар. В эвакуационном госпитале я, казалось, пошел на поправку: свободно расхаживал по палатам, мог добраться до террасы, где отдыхали пациенты, и к концу года должен был вернуться в полк. Но надежды мои рухнули по причине сопутствующей пулевому ранению слабости.
Именно из-за нее у меня развился брюшной тиф, который, как известно, унес больше британских жизней, чем все афганские пули, вместе взятые. Болезнь оказалась для меня опаснее любого вооруженного гази. Никто из тех, кому довелось пережить этот недуг, никогда не забудет о своих мучениях. Температура поднялась выше сорока одного градуса, я метался в бреду. Обычно на этой стадии умирает большинство больных. Но если пациенту везет, то жар падает на пару градусов и после этого начинается медленный процесс выздоровления. Моя лихорадка упрямо держалась несколько дней кряду, и я болтался между сном и явью.
Смутно помню, как меня опускали в невыносимо горячую воду, как растирали руки и ноги. Вода остывала, и меня вытаскивали из нее и окунали снова, кожу жгло как огнем. И еще, и еще раз. Предполагали перитонит и пришли к выводу, что я не проживу дольше суток, однако этих разговоров я не слышал.
Кризис удалось преодолеть, но дорогой ценой. Целый месяц я был слаб, как младенец, едва стоял на ногах и совершенно не мог ходить. Обследовавшие меня медики намекали, что служба моя на этом закончится. В итоге мне заявили без обиняков: в Индии я не поправлюсь. Более того, в этом климате болезнь может вернуться, а второго приступа я совершенно точно не переживу.
Меня осмотрела комиссия из трех врачей. Один из них по доброте душевной предположил, что, возможно, со временем я в достаточной степени окрепну и смогу продолжить военную карьеру в Англии. Но взгляды двух других красноречиво свидетельствовали о маловероятности подобного исхода. Решено было отправить меня домой и еще девять месяцев не увольнять из армии. Но я был уверен: по окончании этого срока мне дадут от ворот поворот.
Кризис удалось преодолеть, но дорогой ценой. Целый месяц я был слаб, как младенец, едва стоял на ногах и совершенно не мог ходить. Обследовавшие меня медики намекали, что служба моя на этом закончится. В итоге мне заявили без обиняков: в Индии я не поправлюсь. Более того, в этом климате болезнь может вернуться, а второго приступа я совершенно точно не переживу.
Меня осмотрела комиссия из трех врачей. Один из них по доброте душевной предположил, что, возможно, со временем я в достаточной степени окрепну и смогу продолжить военную карьеру в Англии. Но взгляды двух других красноречиво свидетельствовали о маловероятности подобного исхода. Решено было отправить меня домой и еще девять месяцев не увольнять из армии. Но я был уверен: по окончании этого срока мне дадут от ворот поворот.
Меня перевезли в Бомбей, а оттуда я должен был отплыть на военном транспорте «Оронтес». Во время долгого морского путешествия я вспоминал прошлое плавание и свои тогдашние надежды. Теперь ждать было нечего. Если б только я знал тогда о Шерлоке Холмсе и тех приключениях, которые мне предстояли!
Когда я лежал в госпитале в Пешаваре и медленно выздоравливал, у меня было вдосталь времени, чтобы обо всем поразмыслить и обдумать события, произошедшие с момента отплытия из Портсмута под радостные крики толпы. Первые несколько недель после того, как спала лихорадка, я был еще слишком слаб и только и делал, что валялся в кровати, то засыпая, то просыпаясь.
Мое поколение выросло на рассказах о славной победе при Ватерлоо. Британская армия казалась непобедимой, а наша империя охватывала полмира. И теперь мои личные несчастья казались ничтожными в сравнении с теми, что обрушились на Великобританию. Днями и ночами прокручивал я в голове жуткую цепочку неудач, которые преследовали нас последние несколько месяцев в Африке и в Азии.
Санитары накладывали мне горячие компрессы, поили водой, давали каолин и настойку опия, а я меж тем продолжал размышлять.
Не так много времени прошло после трагедии у подножия Изандлваны, как последовали другие страшные вести: в газете я прочитал о гибели принца империи, наследника французского престола. Юноша отправился в Африку, где его жизнь вверили заботам лорда Челмсфорда, и был убит во время вылазки в Зулуленд. А та самая битва при Майванде, где чуть не погиб я сам! А смерть британских посланников, которых перебили в Кабуле! Да нас самих уничтожили бы в Кандагаре, отрезанных, со всех сторон осажденных силами Аюб-хана, если бы не отвага и предприимчивость генерала Робертса. Я тогда из-за ранения был прикован к больничной койке и не смог бы сопротивляться, мне, как и остальным раненым, просто перерезали бы горло.
Когда меня отправляли в Афганистан, я воображал, как мы с товарищами будем разъезжать по этому убогому краю эдакими благосклонными хозяевами. Местные жители станут воздавать представителям великой империи всяческие почести, а также неустанно благодарить меня, доктора. Я и представить не мог, с какой унизительной поспешностью придется оставить надежды на блестящие военные свершения, болтаясь с пробитым, кровоточащим плечом поперек седла вьючной лошади в попытке спастись от толпы афганцев, преследующих нас по пятам.
Я не был единственным, у кого постигшая Великобританию череда неудач вызвала недоумение. В газете писали о том, как восприняла новости об изандлванской трагедии королева Виктория. Бедная пожилая леди узнала о происшедшем за завтраком в Осборн-хаусе 11 февраля 1879 года. «Мы не можем понять, как могло случиться подобное; настоящая катастрофа, ужасная и противоестественная», — написала она в своем дневнике. Среди погибших в Африке офицеров были и те, кого королева лично принимала при дворе. Еще одним тяжким ударом стала для нее смерть французского принца, ведь ее величеству пришлось утешать его убитую горем мать, вдовствующую императрицу Евгению.
А Афганистан? Если бы лорд Робертс не отбил Кандагар, мы легко могли бы лишиться единственной военной базы в этой стране. И доброй части Индии в придачу, включая тот самый город, где я лежал в госпитале и предавался размышлениям. Как сказала королева, «чем дольше думать об этом, тем мрачнее все представляется».
Но впереди нас ждали еще и события в Южной Африке. Британская армия, которая покрыла себя славой под Ватерлоо и Севастополем, потерпела поражение в войне с голландскими поселенцами. За столом переговоров мы уступили бурам Трансвааль, а с ним запасы золота и алмазов. Это было последнее звено в цепи ужасных потерь. Что станется с нашими африканскими колониями? С Индией?
Если бы я тогда знал Шерлока Холмса! Он никогда не верил в случайности и руководствовался только доводами рассудка, его интересовали лишь причины и следствия. Стальной клинок его логики легко пронзал завесу так называемых совпадений и отыскивал истинные мотивы злодеяний, а с ними и виновников.
4Но хватит о моей службе. Что же Холмс? Хотя я встретил его после возвращения из Индии, услышал я о нем все же немного раньше. Позвольте объяснить.
В пешаварском госпитале санитары каждое утро вывозили наши кровати на балконы. Чистый воздух предгорий вблизи Хайберского прохода и дующий с плодородных равнин Пенджаба ветерок должны были способствовать скорейшему выздоровлению. Лежа на подушках, мы занимали себя чтением или разговором.
Однажды на такой «прогулке» мой сосед, капитан сомерсетского легкого пехотного полка, сидя на краю койки в халате и колпаке, читал «Лондон лайф». Этот иллюстрированный журнал печатал в основном разные английские сплетни, светские новости и анонсы театральных постановок в Вест-Энде. Издание ежемесячно рассылали по столовым и клубам британских офицеров, расквартированных в Индии, по всей видимости, чтобы поднять наш боевой дух во время так называемой второй Афганской войны. Капитан Кумберс протянул мне номер и ткнул пальцем в небольшой абзац в самом низу страницы.
Я прочитал заметку, в которой говорилось следующее:
«У. Ш. Скотт Холмс, актер английского театра, занятого постановкой шекспировских пьес, в настоящее время гастролирует в Нью-Йорке. Он и послал нам эту занимательную головоломку. Дед Холмса, Уильям Сигизмунд Холмс, жил около сотни лет назад, когда еще не существовало паровых двигателей и телеграфа. В 1786 году Сигизмунд заключил пари на сотню гиней с одним из своих кредиторов: он заявил, что сможет доставить письмо в течение часа на расстояние в пятьдесят миль. В те времена запряженная лошадью повозка могла развить скорость лишь в шесть миль в час, а первостатейный конь, чья резвость в пересчете достигает двадцати миль в час, не проскакал бы в таком темпе более нескольких минут. Даже на корабле, идущем при попутном ветре на всех парусах, невозможно было преодолеть пятьдесят миль за час. И как же Сигизмунду Холмсу удалось выиграть пари? Ответ — на пятьдесят четвертой странице».
Я нашел нужную страницу и прочел:
«Сигизмунд воспользовался услугами двадцати двух юных крикетистов, представлявших команды Оксфорда и Кембриджа. Они явились в назначенное время, облаченные в белые брюки и рубашки, кепи и специальные перчатки, на улицу Олд-стайн в Брайтоне. Там они выстроились в линию на расстоянии двадцати ярдов друг от друга. В общей сложности цепочка растянулась на четверть мили. Свидетелем сего был сам принц-регент, истовейший из спортсменов! Письмо заключили в крикетный шар, который один игрок перебрасывал другому (причем с отменной точностью и немалой скоростью) — сначала вперед, а затем назад по цепочке, раз за разом. К концу часа письмо преодолело расстояние в пятьдесят одну с половиной милю. Изобретательный Сигизмунд Холмс таким образом оплатил долг в сто гиней. Если кто-то из наших читателей сомневается, правдивость этого рассказа подтверждают записки знаменитого спортивного журналиста Ч. Дж. Апперли, известного под псевдонимом Нимрод. Уважаемые читатели, владельцы „Лондон лайф“ охотно заплатят две с половиной гинеи за любую другую любопытную историю в подобном духе».
Меня позабавила хитрость Сигизмунда, но я не обратил внимания на упоминание о его внуке. Как уже знают почитатели Уильяма Шерлока Скотта Холмса, в молодости, используя для сцены сокращенный вариант своего имени — У. Ш. Скотт Холмс, он целый год гастролировал по Америке с труппой Шекспировского театра Сазонова, а затем вернулся в химическую лабораторию при больнице Святого Варфоломея и снова занялся расследованием преступлений. Когда мой будущий друг стал консультирующим детективом, он еще более сократил свое имя и назвался просто Шерлоком Холмсом.
Те из вас, кто читал мой рассказ об убийстве на Брикстон-роуд, вышедший в свет под несколько кричащим названием «Этюд в багровых тонах», возможно, помнят об обстоятельствах моего знакомства с Холмсом. Я сошел с «Оронтеса» в Портсмуте [2], не пригодный более к военной службе инвалид, не имеющий почти никаких перспектив на выбранном поприще. Окончательное решение о моей отставке еще не было принято, и меня определили в частный пансион на Стрэнде, где я влачил весьма неуютное существование. Заведение это мало отличалось от тех, где коротали свои последние дни неимущие вдовы и вдовцы. Мое щедрое содержание составляло четыре фунта и шесть пенсов в неделю.