– Вишь, а ты сегодня – как саблей рубанул – раз, и все, – усмехнулся Иван Романов, став опять веселым и озорным, словно мальчишка, хотя и был постарше Мезецкого годами. – Слагаю-де с себя крестное целование! Ну, сложи ты его, да помалкивай… Вон брякнул, не подумав, да на свою жопу бед и нашел…
– Это точно, – поддакнул князь, не думая больше обижаться. А как тут обижаться? Правы господа бояре, ой, как правы!
– Не серчай, Данила Иваныч. Я же тебя давно знаю. Ты у нас муж честный и прямой. Чего переживать-то? Не ты один, а мы все дурку сваляли, когда решили, что лучше православный поляк, чем еще один Лжедмитрий. И князю Пожарскому помощь не дали. Чего уж теперь… Давай-ка лучше тот разговор завершим, что ты в Думе начал.
– А что завершать-то? – не понял Мезецкий. – Ты там, давеча, начал чего-то говорить, а дальше полковник орать принялся… Чего сказать-то хотел?
– А, ты про это… – догадался князь. Собравшись с мыслями, стал излагать то, что пришло ему в голову несколькими днями раньше: – Вот что думаю, бояре. Нужен нам свой царь, природный. Не лях и не швед…
– Так про то давно знаем, – усмехнулся Романов. – Только где нам царя-то взять? Мстиславский уже три раза от шапки Мономаховой отказывался. И Воротынский – тож. Кому ни скажи – все шарахаются, как от проказы…
– Пожарский бы мог… – сказал Мезецкий.
– Мог бы, – кивнул Шереметев, вытирая жирные руки рушником. – Токмо князь Дмитрий Михалыч, он же такой, как и ты, – прямой да честный. Упрется во что-то, не сдвинешь! Надо ему было царем стать, пока в Ярославле войско держал. Кто бы поперек слово молвил, а? У Пожарского и сила, и уважение. А он, как узнал, что Ходкевич на Москву идет, так и попер, как кабан. Вот голову-то и сложил.
– Не стал бы Пожарский в цари лезть, – уверенно заявил Романов.
– А ты откуда знаешь? Он что – докладывал? – едва ли не в один голос спросили Шереметев и Мезецкий.
– Ну, он-то не докладывал, положим, – неопределенно хмыкнул Романов. – Так от других слыхал. Князь Пожарский-де человек правильный, хочет, чтобы царя Совет всей русской земли избрал. Ну а кого Совет изберет – того и изберет.
– Того изберет, на кого Пожарский пальцем покажет, – хохотнул Шереметев. – Как с Шуйским было – собрал Василь Иваныч толпу, накормил-напоил допьяна да денег дал, чтобы громко орали – в цари, в цари!
– А вот скажи-ка ты мне, Даниил Иванович, князь Мезецкий… Если тебе шапку Мономахову предложат – возьмешь? – посмотрел Романов на окольничего.
– Взял бы, – не колеблясь ни минуты, ответил Мезецкий. – Не из-за тщеславности бы взял, а из-за того, что надоело безвременье это. Смута сплошная! Живем, как не знаю кто… В Москве уже и помолиться некуда пойти. Не Третий Рим, а второй Содом с Гоморрой… Взял бы, да «бы» мешает… – вздохнул князь. – Ежели у меня бы сын был, то взял бы я шапку. А у меня дочь. Марии моей тридцать скоро. Рожать-то не поздно, да родит ли парня? Разводиться не хочу… Другой мне такой не сыскать. Я помру, а что потом? Опять заваруха, Смута? Или с девчонкой моей, как с Ксюшкой Годуновой… Нет уж, царь должен таким быть, чтобы и дети его царями оставались.
– Вишь, какой ты у нас правильный, – покачал головой Иван Романов. Не то – осуждающе, не то – одобряюще.
– Уж какой есть, – сказал Мезецкий и, выжидательно посмотрел на сотрапезников: – Ну что, бояре, еще по ковшичку? Мне ехать нужно…
– Подожди, Данила Иваныч, – загадочно улыбнулся Романов. – Выпить-то выпьем, но ехать-то пока погоди… Разговор-то только начался.
Мезецкий в два глотка опустошил ковшик с брагой и с интересом посмотрел на Ивана Никитыча. Тот, однако, не спешил. Разгладил усы, бороду, крякнул.
– Ну, не томи князя, говори, – сказал Шереметев.
– Ладно, – махнул рукой боярин Романов. – Хотел я попозже поговорить, да так уж вышло. В общем, решили мы с Федором Иванычем племянника моего Мишку Романова в цари ставить.
– Мишку? – удивился Мезецкий. – Так ведь предлагали уже. Ты ж, боярин, помнится, сам против был, когда владыка Филарет сына своего в цари предлагал…
– Было, – махнул рукой Романов. – Знаешь, как брат… митрополит Филарет на меня лаялся? Пообещал, что если Мишку царем нарекут, за такое предательство он меня обратно в воеводы пошлет – не в Козельск, а в Каргополь али еще подальше. Ну, потом охолонул малость и поехал с тобой королевича на царство звать. Вот, четвертый год у ляхов сидит.
– Мы так и эдак прикидывали, кого царем делать, – вступился боярин Шереметев. – Некого. Мстиславский с Воротынским наотрез отказались. Из Рюриковичей, почитай, никого и не осталось. Те, кто жив, либо стары уже, либо молоды, либо невесть где пребывают. Ну, Мосальские есть. Хочешь Ваньку Мосальского в цари?
– Вот уж кого не надо, того не надо! – фыркнул Мезецкий, представив себе на престоле длинного и сварливого Ивана Мосальского.
– То-то, – подмигнул Иван Романов и шепотом спросил: – А скажи-ка мне, Рубца-то, князя Мосальского, воеводу вора тушинского, не ты ли добил?
– Н-ну… врать не буду, поначалу хотел… – протянул Мезецкий. – Но он же к нам с раной в боку попал, неловко было добивать-то. Да и руки я о него пачкать не хотел.
– Но мешать не стал! – захохотал Романов.
– Не стал, – согласился князь. – Но я как хотел сделать, – попытался объяснить Мезецкий, – лекаря ему прислать, вылечить, а потом на первом бы суку и повесить…
– Вона… – с пониманием сказал Шереметев. – Никак Ксюшку Годунову Рубцу не мог простить?
– Не мог, – кивнул Мезецкий и, опустив голову, глухо сказал: – Царевна славная девушка была. А этот… князь… мало того, что сам снасиловал, так еще и Лжедмитрию отдал… Я-то все понимаю, ну, попалась девка в запале, сам не без греха… Но зачем же Лжедмитрию-то подкладывать? Лучше бы убил, честнее было…
– М-да, – помотал головой Иван Никитович. – Вот про то и говорю – прямой ты князь, слишком прямой. Ну да ладно. Так что про Мишку-то скажешь?
– А что сказать? – пожал плечами Мезецкий. – Не хуже других прочих. А может… – задумавшись, загорелся вдруг князь, – может… даже и хорошо, если Мишку Романова в цари. С одного боку, ничем себя не замарал, молодой еще. С другого – покойной царицы Анастасии Романовны, законной жены Иоанна, родич.
– И племяш царя Федора, Царство ему Небесное! – поднял вверх указательный палец Шереметев.
– Боярство за Мишку встанет, – продолжал рассуждать Мезецкий. – Вон, вы – Иван Никитыч да Федор Иваныч…
– И Салтыкову с Бутурлиным мы родичами доводимся, – подхватил Романов. – Салтыков-то, он хоть и труслив, но ежели поприжать… Да и Мишка ему по сестрице племянником приходится. Воротынский с Куракиным – они тебя, Данила Иваныч, уважают, послушают.
– Плохо только, что митрополит в плену… – заметил Данила Иванович.
– Ну, это как посмотреть, – улыбнулся Романов. – Может, оно и хорошо, что братец-то мой в Литве… На Москве-то его побаиваются. Крутенок Филарет, ох, крутенок. А про Мишку-то, что скажут – мол, молодой, да без батьки, всяк его объегорит… Верно?
– Погодь, погодь, Иван Никитыч, – спохватился Данила Иванович. – Это как же получается-то? Сели мы тут втроем, бражки выпили, да и решили по пьяному делу – мол, хотим Михайлу Романова на престол возвести… Нелепо как-то…
– А ты, Даниил Иванович, как бы хотел? Чтобы, значит, небеси разверзлись, да хор архангелов вострубил? – хохотнул Шереметев.
– Стало быть, решили, Мишу в цари… – рассеянно кивнул князь. – Это который у нас по счету будет?
– Можно и посчитать, – солидно выдохнул Шереметев и, расправив здоровенную, как лопата, ладонь, стал загибать пальцы: – Вот, стало быть, первый – крулевич Владислав, – зажал боярин мизинец, – второй – круль Станислав, – зажал безымянный, – Ивашка-воренок, Маринкин сынок, что в Астрахани сидит, – это третий, – сжал боярин средний палец, – Густав-Адольф Шведский – а может, брат его, Карл, которому Новгород с городами прочат, – пошел в ход указательный палец, – в Архангельском городке, два младших короля сидят, аглицких – ладно, их за одного посчитаем… Во! – потряс боярин сжатым кулаком. – Пятеро царей! А Мишка шестым будет….
– А хана татарского, что Казань захватил, посчитал? – поинтересовался Романов. – Нет? Он ведь тоже – как там его – Егирбей, Тамирбей? – ханом Казанским, «царом» русским себя объявил… Стало быть, на сегодня шесть царей на Руси. Мишка седьмым будет.
– Седьмой… А надобно, чтобы Михайло был не седьмым, а первым! Первым и единственным! – изрек Шереметев.
– Ну, как нам из него единственного царя сделать? – спросил Мезецкий.
– А как его сделаешь? Воевать надо, – пожал плечами боярин Романов. – По другому-то никак…
– Воевать-то, оно понятно, – вздохнул Данила Иванович. – Только где людей брать, оружие? Про деньги-то уж и не говорю… А тут ведь, господа бояре, еще одна загвоздка имеется… Князь Дмитрий Михалыч Пожарский великого ума был человек. Если бы он, с Мининым своим, сам по себе воевал – кто бы его послушал? С ним грамота была, патриаршая. Святейший Ермоген на войну звал супротив поляков. А мы? Как мы войско-то в бой поведем?
– А как его сделаешь? Воевать надо, – пожал плечами боярин Романов. – По другому-то никак…
– Воевать-то, оно понятно, – вздохнул Данила Иванович. – Только где людей брать, оружие? Про деньги-то уж и не говорю… А тут ведь, господа бояре, еще одна загвоздка имеется… Князь Дмитрий Михалыч Пожарский великого ума был человек. Если бы он, с Мининым своим, сам по себе воевал – кто бы его послушал? С ним грамота была, патриаршая. Святейший Ермоген на войну звал супротив поляков. А мы? Как мы войско-то в бой поведем?
– А что – мы? – хмыкнул Романов. Помешкав, внимательно посмотрел на Мезецкого: – Не мы, князь Даниил Иванович, а ты…
– Что – я? – опешил князь.
– А то, что войско против ляхов ты поведешь…
– А почему я? – удивился князь.
– Ну, кому же еще? – как о само собой разумеющемся ответствовал боярин Шереметев. – Роду ты древнего. Изменников среди Мезецких отродясь не было. И сам ты всем законным государям честно служил. Годуновых не убивал, Василия Шуйского в монахи не ставил, вору тушинскому за боярскую шапку не кланялся. За Пожарским не пошел, так и против Земского войска не бился. Воевода ты добрый. Я ж тебя в деле-то видел, не забыл? Теперь же сам супротив ляхов встал. Думаешь, Струсь забудет? А про ляхов, тобой убиенных, завтра по всей Москве станет известно… Мы-то с Иваном Никитычем, в случае чего, отовремся… Ну, ехали домой, а тут ты…
Боярин Романов неспешно нацедил всем по ковшику и сказал:
– Машку твою с дочкой я на свой двор возьму. Вон, крест, – сотворил боярин крестное знамение, – как за своими детьми глядеть буду… Лучше, коли прямо сейчас за ними и пошлем, а не то отправит пан Струсь-Гусь терем твой жечь. Давай-ка, посылай холопа – пущай Марья собирается. Ну а ты, князь, холопов своих забирай да из Москвы съезжай.
– Куда мне съезжать-то? – недоумевал князь.
– Как куда? – усмехнулся Романов. – Вначале в вотчину свою. Народ возьмешь – кому оружие можно дать да на коней посадить, зерно у мужиков вытрясешь. Ну а мы с Федор Иванычем деньги, какие сумеем, для войска соберем.
Князь Мезецкий сидел, будто мешком ушибленный. Все, что говорили бояре, было и неожиданно, и желаемо… А ведь правы Романов с Шереметевым – на Москве ему оставаться нельзя. Но становиться новым Пожарским? Нет, Пожарским ему не стать, да и не надобно. Чем он, князь Мезецкий, хуже?
– Холопов дадите сколько-нибудь? – спросил Мезецкий.
– Хм… Сколько-нибудь… – задумался Романов. – Ну, с десяток дам. Больше не проси.
– А я пятерых, не обессудь, – прикинув, сказал Шереметев. – У меня их и так только тридцать душ осталось.
– Я тебе мужика дам, – сказал Романов, хитренько посмотрев на князя: – Он тебе тыщу боевых холопов заменит.
– Это что за богатырь? Никак, Илью Муромца мне сватаешь?
– Лучше, – совершенно серьезно сказал Иван Никитович. – Я тебе Кузьму Минина дам…
– Минина? – удивился князь. – Так его ж Ходкевич приказал на кол посадить…
– Так, помнишь, Димитрия-царевича первый раз в Угличе зарезали, потом в Кремле палками убили да сожгли, потом еще раза два убивали… А он, стервец, живехонек да здоровехонек…
– Это как понимать? – воззрился на Романова боярин Шереметев. – Я ж сам видел, как Кузьму на кол сажали…
– Ну, всяко бывает… Может, Кузьму верные люди из темницы выкрали, а ляхи, кого ни попадя, на кол и посадили?
– Никитыч, ты бражки не перепил? – озабоченно спросил Шереметев. Иван Никитыч, прищурив левый глаз, погладил бороду и раздумчиво произнес:
– Решил я как-то на торжище заехать. И чего вдруг решил, хрен его знает? Уж и не упомню, когда там последний-то раз и был… Ну, идет торговля – ни шатко ни валко. Мужички сено продают, редьку с хреном, кошек драных заместо зайцев, а москвичи – все больше обноски да разную дрянь, что ляхи разграбить не успели. Ну, там еще и наемники струсевские толкутся – тоже чегой-то приволокли… Подходит ко мне один такой – хорунжий, али кто там у них? Ну хрен-то с ним… Морда небритая, перегаром разит. Вот, подходит и грит: «Купляй, пан, валиске – дешево отдам»… Я-то хотел уже его на хрен послать. Знать не знаю, что за валиске такое…
– Валискэ – по-польски сундучок такой, с ручкой, – перебил боярина Мезецкий, начинающий терять терпение от рассказа. Да и Шереметев еле сдерживал зевоту.
– Во-во, сундучок с ручкой, – кивнул боярин, как бы не заметивший недовольства собеседников. – Сует он, стало быть, мне под нос сундучок и говорит – една талер! Глянул я на валиску ту, а там, с самого крайчика, печать сургучная стоит, а на ней – мужик в кресле, а рядом с мужиком – кувшин с узким горлом – амфора греческая. Тут-то меня и пробило… Говорю – а внутри валиски твоей ничего не было? А он крышку открыл, а там, внутри – грамотки всякие и печать… А на печати – тот же мужик с амфорой. Смекаешь?
– Мужик с амфорой? Ну и что? – недоуменно переспросил Шереметев. – Ну, хоть с амфорой, хоть – с горшком ночным…
– Погоди-ка… – заинтересовался вдруг Мезецкий, вспоминая, где он видел такое тавро… – Это не та ли печать, которой Кузьма Минин земские указы заверял?
– Вот! – вздел Иван Романов вверх указательный перст. – Она самая и есть! А еще грамотки есть, на которых подпись покойного патриарха. Ну, те самые, в которых Ермоген призывал Москву освобождать да ляхов взашей гнать! Есть у меня на примете толковый мужик. Вот, будет тебе Минин…
– Мать вашу так… – выругался Федор Шереметев. – Че на белом свете-то творится! Ляхи с казаками поддельных царей на престол сажают, а тут цельный князь Рюрикович да два боярина древних родов поддельного мужика в земские старосты ладят.
The Moscovie company of the merchants adventurers[11]
– Присаживайтесь, джентльмены, – поднял бритую голову сэр Хонтли, суровый старик в черном суконном камзоле с простым холщовым воротником. Если бы не массивная золотая цепь, первого директора Московской компании можно было бы принять за пуританина.
Оценив место, на которое им предлагали сесть, Джон Меррик обменялся взглядом с Уильямом Расселом и мысленно поздравил себя с повышением. Семь лет назад им, простым подмастерьям, что блюли интересы компании среди льдов и медведей, полагалось место на откидных табуретах у стены. Четыре года спустя, выучив тяжелый, как свинец, и подвижный, как ртуть, язык и завоевав доверие московитов, они получили звание агентов и право сидеть на табуретах. Теперь под задницы вице-королей были приготовлены стулья. Возможно, когда-нибудь они дорастут и до кресел! Впрочем, Джон не обольщался. Это в Московии он управляющий компании, в его подчинении десятки агентов, а в этой гостиной, предназначенной для совещаний, они с Расселом, первым помощником, всего лишь наемные работники, не имевшие права распоряжаться прибылью. Разумеется, патент на пост вице-королей Московии, выданный год назад первым лордом королевства, чего-то стоил, но – не здесь… Стоит директорам проявить сомнение в надлежащем почтении к интересам компании, и Его Величество отзовет патент и передаст его тем, на кого укажет главный директор и его помощники – губернаторы. Да что губернаторы! Иаков прислушается к мнению даже четвертого консула. После того как король распустил парламент, отказавшийся дать ему субсидии, он был вынужден торговать титулами, чтобы свести концы с концами. Король слишком нуждался в деньгах, чтобы ссориться из-за пустяков с одной из могущественных компаний, которая не протестует против пошлин на ввозимые товары.
Длинный зал, который Меррик по-московски назвал бы «палатой», украшен гербом компании: щит, поделенный на две части. В верхнем поле помещены две розы, между которыми пристроился добродушного вида лев, а в нижней части – трехмачтовое судно, похожее на итальянскую каравеллу.
За длинным столом, на котором не было ни деловых бумаг, ни, упаси господи, выпивки и закуски (как это было бы у московитов), сидели семеро мужчин в возрасте от сорока до семидесяти лет: первый директор, два губернатора и четыре консула. Словом, все руководство компании, что тридцать лет успешно торгует с далекой и загадочной Московией. Нужно отдать должное тем местам – дикие, равно как и сами московиты, но безумно богатые. По мнению сведущих людей, Московская компания в скором времени будет уступать только Ост-Индской. Московия не приносила таких прибылей, как торговля сахарным тростником, хлопком и табаком, спрос на который повышался все больше и больше. Но все же, все же… Торговля с варварами давала то, что не могли дать другие колонии. Воск и мед, китовый жир и ворвань, соленая рыба и меха, железо, пусть и скверное, но дешевое, приносили огромные барыши! Но и они не могли сравняться с русским лесом, пенькой и коноплей!
Королевство с каждым годом спускало на воду все больше и больше кораблей. А как спустить судно без вологодских канатов, колмогорской парусины, а самое главное – из чего делать корабли, если не из русских сосен? Спрос на пеньку и лес рос со страшной силой. Скоро их потребуется еще больше, потому что Голландия, вместе с которой королевство растерзало Испанию, возомнила о себе слишком много! Не случайно, что в составе двухсот семи акционеров компании было шесть лордов, двадцать два рыцаря и тринадцать эсквайров.