Видеть никого не хотелось, разговоры вести – тем паче. На служку, что пытался выгрести мусор из углов, так рыкнул, что малец лужу с перепуга напустил. Впору бы принять обет молчания или благословиться на Великую Схиму, но для этого надо идти к игумену, а сил едва хватало, чтобы выйти к обедне.
В последние дни Авраамий перестал ходить в трапезную, а хлеб и сушеную рыбу, что приносил келейник, оставлял нетронутой. Вот так и в нынешнее утро. Сидел, уставившись в одну точку, когда услышал:
– Будь здрав, брат Авраамий. Чего в темноте-то сидишь?
Келарь прищурил глаза, углядел нового игумена – отца Иринарха. С его появлением тесная келия стала еще меньше.
– А чего свечи-то зря жечь? – равнодушно отозвался Авраамий. Спохватившись, встал, поклонился владыке и, с трудом разогнувшись (поморщился, услышав скрип в пояснице!), подошел к настоятелю, склонив голову:
– Благослови, отче!
Отец Иринарх, еще без должной сноровки, вздел десницу в пасторском благословлении, а потом поприветствовал, как равного, – щека к щеке. Всмотревшись в лицо Палицына, настоятель покачал головой:
– Да, брат… Краше в домовину кладут. Слышал, в трапезную не ходишь, в келии пищу не принимаешь. Никак, к Великой Схиме готовишься?
– Благословишь, отче? – с надеждой спросил Палицын.
– На Великую Схиму? – переспросил игумен, присев на жесткое ложе и выставив вперед посох. Подумав, сказал: – Благословить-то благословлю… Только всему свое время. Как же ты схиму принимать собираешься, ежели послушания не исполнишь? Отец Антоний, Царствие Ему Небесное, когда смерть узрел, сказал, что старец Авраамий урок получил – летопись новую написать, где все должно быть рассказано, как оно было.
– Другие напишут, – глухо отозвался келарь. – Может, лучше меня…
– Напишут, – не стал спорить настоятель. – Лучше, хуже – один Господь ведает. Только не так они напишут, как ты, а по-другому. Знаешь, брат, – улыбнулся настоятель, – отец Антоний посылал меня разные свары разрешать, что слуги монастырские да крестьяне вели меж собой. Спрашиваю – как все было? Один речет так, другой – эдак. Вроде об одном говорят – да по-разному! Пока до истины дойдешь – сто потов сойдет! Так и потомки наши. Чтобы правду найти, нужно не одну летопись прочесть, а много!
– Прости, отче, – застыдился Авраамий, поняв правоту настоятеля.
– Ладно, Бог простит, – махнул рукой игумен, а потом добавил: – Я ведь не за этим шел. Другое у меня дело… Ты, брат, совсем плох? На солнышко-то выйти сможешь?
– Смогу, – озадаченно ответил Палицын, не зная, к чему бы это, но послушно пошел за начальником обители.
Когда выходили, келарь пошатнулся, но отец игумен подхватил его под локоть:
– Ишь, отвык, брат, от свежего-то воздуха. Да и отощал, прости Господи, будто пес бродячий! Чревоугодничать – грех, но и о плоти беспокоиться нужно. А мне, брат Авраамий, ты сильный и здоровый нужен.
– Зачем? – полюбопытствовал Авраамий.
– Опосля скажу, – пообещал настоятель. – Может, кликнуть кого, чтобы тебя на руках отнесли?
Ну, уж нет! В старце сразу же взыграла гордыня, и, позабыв о возрасте, телесной слабости и душевном недуге, он едва ли не припустил вскачь!
Идти пришлось недолго, до трапезной. Игумен остановился, пропуская гостя.
– Не знаю, осталось ли чего – братия-то уже откушала… Может, уважат игумена, корочку хлебную вынесут, – пошутил отец Иринарх, открывая дверь.
Послушники, коим нынче выпал урок подносить еду и мыть посуду, со всех ног кинулись под благословление настоятеля и, получив оное, подходили под руку к Авраамию. Келарь, поначалу растерявшийся, вспомнил, что он, старец Троице-Сергиевой лавры, имеет сан иеромонаха и, стало быть, вправе благословлять.
Помолившись, игумен усадил келаря за стол. Еще раз посмотрев на старца, покачал головой.
– Пост нынче Великий, но для больных можно уступку сделать, – сказал настоятель, а когда перед ним вырос послушник, кивнул: – Принеси брату Авраамию то, что для болящих сготовлено.
Через мгновение были поставлены глиняные миски с просяной кашей: для настоятеля – из цельных зерен, с каплей льняного масла, а для Палицына – из мелко намолотых, с кусочками рыбы. Благословив трапезу и отдельно краюху хлеба, отец игумен принялся есть – не жадно, но обстоятельно, как вкушают люди, успевшие поработать.
Авраамий поначалу ел неохотно, через силу. Старец мучился зубной болью – возраст, да шестнадцать месяцев осады даром не прошли. Но каша была вкусной, а рыба нежной, что и жевать не надо. Когда миски опустели, послушник принес две большие кружки. Ту, что с квасом – для игумена, а для болящего – медовый узвар с яблоками и травами. Откушав и возблагодарив Господа, игумен с удовлетворением посмотрел на Палицына:
– Вроде стал получше… Пойдем-ка, брат Авраамий, будем о делах говорить.
К удивлению келаря, настоятель повел его к Благовещенской церкви, над Святыми воротами. Выйдя на смотровую площадку, с которой был хорошо виден не только остров, но и залив, недавно вскрывшийся от льда, отец Иринарх озабоченно спросил:
– Ты, брат Авраамий, воевать-то еще не разучился?
– Так, даже и не знаю… – недоуменно пожал Палицын плечами. – Стар вроде бы…
– Ну, с шестопером али с пищалью тебе быть не надобно. Крепость Соловецкую сумеешь отстоять, как Лавру отстаивал? Обитель наша у свеев – кость в горле. Скоро пожалуют.
– Ну, это еще не скоро, – с сомнением посмотрел Авраамий на огромные льдины, плывущие по заливу. – Раньше июня и ждать не стоит.
– Раньше придут! – уверенно сказал настоятель. – Они, как Кольские да Сумские волости захватили, на зиму остались. Рыбаки вчера меж льдин проскочили, говорят – пять кораблей стоят, к отправке готовы. От Колы до Соловков – полдня. Потому нужен мне осадный начальник. Вначале хотел кого-нибудь из воевод поставить. Может, Лихарева. Или Мансурова. Но нету у них опыта твоего. А еще потому хочу, чтобы ты оборону на себя взял, что слышали о тебе многие. У меня ж тут и стрельцы, и поморы, кто с Михайло-Архангельского городка ушел. Знают, как ты Лавру отстаивал. Сколько в осаде-то сидели? Год?
– Больше. Шестнадцать месяцев. Я, отче, каждый день по минуточке помню…
– Вишь, шестнадцать месяцев, – непонятно чему обрадовался игумен. – И мы, Бог даст, столько же просидим, не меньше. Ну а там видно будет…
– Если припасы есть, люди да оружие, можно и дольше, – уверенно сказал Авраамий, оглядывая монастырь уже другим взглядом.
То, что он увидел, понравилось воину-монаху. Крепость с пятью круглыми башнями по углам и еще одна, четвероголая, посередине стены. Стены – широкие, не меньше трех саженей. Есть где стоять и куда камни с бревнами складывать… А в высоту не ниже, чем Троице-Сергиева лавра.
Настоятель, проводив взглядом взор Авраамия, улыбнулся:
– Муки, крупы – года на два хватит, если не беречь. А беречь – так на все четыре. Опять-таки рыбу ловить можно. Соли столько, что десять лет ешь – еще на сто останется. Я уже огородникам велел, чтобы лук да чеснок нынче внутри стен садили. Ну а сколько людей, пушек, мушкетов да припаса огненного – тут ты сам смотри да считай. Братии и бельцам накажу, чтобы слушались тебя, как меня. Что нужно – бери. В общем, брат Авраамий – сам знаешь, чего тебе делать. Ну, пойдем вниз, пока на ветру-то тебя не просквозило.
– Ништо, не замерзну, – отмахнулся Авраамий, будто с залива и не дул холодный ветер. – Подожди, отец настоятель. А ты ведь меня и не спросил – согласен я или нет обороной-то командовать? Или послушание мне такое даешь?
– Послушание? – хмыкнул настоятель. – Какое ж это послушание? Вижу – доволен, ровно кот у сметаны. Все хвори прошли! Обитель спасешь – хошь летопись дописывай, хошь – в затвор иди.
– А урок, что авва Антоний мне задал?
– А что – урок? – посерьезнел игумен. – Его-то никто не отменял… Если я тебя на Великую Схиму благословлю, без послушания, стало быть, я за тебя и урок должен исполнять… Ну, помоги тебе Господи!
Настоятель ушел, а Авраамий, поглядев ему вслед, понял, почему отец Антоний избрал себе в преемники именно старца Иринарха, выбрав его из четырехсот монахов…
Начальствовать Авраамий начал с обхода стен, пытаясь найти изъяны. Насчитал, что прошел не меньше пятисот саженей, но никаких изъянов не встретил! Не поленившись, обошел вокруг еще раз, тыкая землю посохом. Почти везде, проткнув одну-две пяди земли, железный наконечник упирался в камень. От души отлегло – коли в осаду садиться, то сапу[27] не прокопают и мину не подведут.
Когда Палицын вернулся, его уже ждали мнихи, слуги монастырские, вольные крестьяне и поморы. Отдельно построились стрельцы, выделяющиеся красными и синими кафтанами. Пришел и сам настоятель.
– Вот, брат Авраамий, командуй, – улыбнулся отец Иринарх. – Всех собрал!
Осмотревшись, келарь решил начать с поморов и мужиков.
– Автомон Автономов, староста поморский, из Михайло-Архангельского городка, – степенно представился кряжистый мужчина с окладистой русой бородой, что едва прикрывала свежий шрам на щеке. Понятно – дрался с англичанами…
Начальствовать Авраамий начал с обхода стен, пытаясь найти изъяны. Насчитал, что прошел не меньше пятисот саженей, но никаких изъянов не встретил! Не поленившись, обошел вокруг еще раз, тыкая землю посохом. Почти везде, проткнув одну-две пяди земли, железный наконечник упирался в камень. От души отлегло – коли в осаду садиться, то сапу[27] не прокопают и мину не подведут.
Когда Палицын вернулся, его уже ждали мнихи, слуги монастырские, вольные крестьяне и поморы. Отдельно построились стрельцы, выделяющиеся красными и синими кафтанами. Пришел и сам настоятель.
– Вот, брат Авраамий, командуй, – улыбнулся отец Иринарх. – Всех собрал!
Осмотревшись, келарь решил начать с поморов и мужиков.
– Автомон Автономов, староста поморский, из Михайло-Архангельского городка, – степенно представился кряжистый мужчина с окладистой русой бородой, что едва прикрывала свежий шрам на щеке. Понятно – дрался с англичанами…
– Выборный староста Егорий, сын Васильев, – назвал себя долговязый мужик, явно из монастырских крестьян.
– Давай, сыне, с тебя и начнем, – кивнул он Егору. – Плотников-то у тебя много?
– Так ить смотря чего делать, – осторожно сказал старшина. – Ежели сруб поставить али крышу покрыть, так каждый смогет. Ну, ежели церкву, там, колокольню округлую – тут опытный нужен…
– Ну, церкви нам пока не надо, – покачал головой Палицын. – Ты, Егор, возьми мужиков да начинай с ними срубы рубить… Значит… – прикинул келарь. – Нужно нам внутри обители избы поставить, чтобы христиане, которые за стенами, туточки смогли жить. Сколько, да чего – лучше меня знаешь. Как поставите, то семьи сюда везите. Окромя жилья, сделаете еще шесть срубов, каждый – в два дома длиной, да поставите напротив ворот. Сколько времени-то понадобится?
– Так деревья свалить, срубы поставить – дело нехитрое. Токмо возить долго. Ежели с дальних вырубок, так дня три убьем, а то и поболе. Ближний-то лес, – покосился Егор на игумена, – владыка не велит трогать.
– Рубите на ближнем, – разрешил настоятель без размышлений и колебаний. Отпустив старосту и крестьян, келарь посмотрел на помора:
– По отечеству-то как тебя звать-величать?
– Автомон Автомонович я, – отозвался помор спокойно, будто его каждый день именовали с «вичем», какое только князьям да боярам пристало. – Мы издавно, кто старшие в роду, все Автомоны. Людей у меня много, да все больше – бабы да детки. Душ триста. Мужиков двадцать, да пять кочей. Остальные-то сожгли.
– Значится, так, Автомон Автомонович… – призадумался келарь. – Кочи, говоришь… Ты погоди немножко. Народ отпускай, а сам подзадержись малость. Дело у меня к тебе будет, особое.
Когда остались только стрельцы, Авраамий обернулся к воинским начальникам.
– Ну, тебя, Петро, я давно знаю, – улыбнулся Мансурову, с которым довелось пройти долгий путь. – А это, стало быть, стрелецкие воеводы…
Один из стрелецких начальников, сняв шапку, назвался:
– Стрелецкий голова Елизарий Денисов, сын Беседнов.
Второй представиться не соизволил, а нагло посмотрел на Авраамия и криво усмехнулся.
– Стало быть, Лихарев ты, Максим, – угадал Авраамий и кротко спросил: – У тебя, воевода, сколько людей?
– А ты кто таков, чтобы я тебе докладал? – подбоченился Лихарев. – Иди себе, Богу молись. А воевать – наше дело. Отец игумен совсем ума лишился, если келарю приблудному оборону крепости хочет доверить!
– Ты, сыне, меру словам знай! – сурово сказал игумен, пытаясь пресечь охульные слова. – Старец Авраамий ляхов у Троице-Сергиевой лавры разбил и по всей Руси славен!
Но воевода, закусив удила, не внимая голосу разума, продолжал лаять:
– Да мне по хрен, где он славен! Пущай на Москву мотает! Тут не Лавра, а Соловки! И ты, игумен, мне не указ. У меня начальник – воевода Колмогорский, который отряд в помощь отправил, но не тебе в подчинение! А если воеводы нет, так я сам по себе!
– Ах, ты сукин сын! – закричал келарь. – Ты кого приблудным назвал, срань подзаборная?! Да у тебя еще батька с маткой не снюхались, когда я чин стольника получил!
Авраамий, взмахнув посохом, едва не задел им кончик носа воеводы, от чего тот вскипел и выхватил саблю, но на его плечах повисли двое стрельцов.
– Максим Васильич, ты че творишь-то? Окстнись! Ты ж на старца руку поднимаешь! – отбирая саблю у начальника, сказал Елизарий Беседнов.
Воевода, слегка опамятовав, хрипло пробурчал:
– Я тебя, старый пень, по уши в землю прикажу вбить. Елизарий, скажи стрельцам – пущай они этого монаха к столбу привяжут да двадцать плетей всыпят! Ну!
Но никто из подчиненных не сдвинулся с места – уставились на воеводу, словно увидели редкостную рыбу али зверя.
– Так, говоришь, келарь я приблудный? Игумен тебе не указ? Ты, Лихарев, не меня обидел! Ты, сопляк, игумена оскорбил паскудством своим, – сказал Авраамий, поглядывая на стрельцов и на настоятеля. – Ну а коли ты себя правым считаешь, я тебя на Суд Божий вызываю!
– Да ты, старец, в уме ли? – ужаснулся настоятель.
– Прости, отче, но Ермоген, патриарх Святейший, сказал, что за правое дело и мних может оружие взять. А чтобы обитель не осквернять, мы за ворота уйдем!
Настоятель, недовольно постукивая посохом, отошел в сторону, не сказав «да», но и не запретил. Да и как запретить, ежели требуют Божьего Суда?
– Отец Авраамий, – подскочил к келарю Мансуров. – Дозволь я заместо тебя на бой выйду?
– Нет, Петруша, – покачал головой Палицын. – Я сам его вызвал, сам и биться стану.
Стрельцы, стоявшие около воеводы, отпустив начальника, глухо роптали:
– Не дело творит Максим Васильевич, ох, не дело!
– Негоже воинскому человеку о мниха саблю кровавить! – сурово сказал Беседнов.
Лихарев, прислушавшись к стрельцам, усмехнулся свысока:
– Так уж и быть – прощаю я тебя, старик, живи.
– Испугался, что ли? – усмехнулся келарь. – Я тебя на Божий Суд вызвал, а ты и штаны обмочил? Значит, неправ ты, воевода! А если правым себя считаешь, да боишься – так ты не воевода, а так, тьфу… – плюнул старец под ноги воеводе.
Этого Лихарев снести не мог. В бешенстве выхватив саблю из ножен ближайшего стрельца, подскочил к келарю и, широко размахнувшись, рубанул сверху вниз, с оттягом…
И была бы отсечена голова вредного старца, но сабля наткнулась на кованый наконечник посоха, отскочила в сторону, а Палицын подсек ногу воеводы и подтолкнул в плечо, а когда тот упал, от души приложился по затылку…
– Ну, ни хрена себе! – выдохнули стрельцы в один голос.
Отец Иринарх, потрогав тело и убедившись, что воевода жив, приказал:
– Воеводу вниз – в поруб. Пущай там сидит, ума набирается. – Подойдя к Палицыну, который стоял, устало опершись на посох, игумен сказал: – Ты че сотворил-то? Где ж слыхано-то, чтобы монахи, да на Божьем Суде бились?
– А что делать-то было? Это ж если каждый раз с ним лаяться, никаких ворогов не надо! А как бы ты его от начальствования отстранил, если у него столько стрельцов под рукой? – тяжело дыша, отозвался Авраамий.
– Да понял я, зачем ты свару затеял, – хмуро сказал игумен. Потом сменил гнев на милость: – Эх, хитер ты, хитер… Так повернул, что воевода кругом неправ – на Божьем Суде, супротив безоружного саблю поднял, да монашеским посохом по затылку получил… Ну а если бы зарубил? Какая бы польза от твоей смерти? Ты же, чай, старик уж, против молодых-то выходить.
– А такая польза, что если бы он меня зарубил, евонные стрельцы бы его и пришибли, а ты бы Мансурова либо Беседнова старшим назначил. Нужно, чтобы один воевода был, а не два.
– Это верно, – согласился игумен и спохватился: – Мы тут с тобой лясы точим, а стрельцы ждут, когда ты им задание задашь…
Дело нашлось для всех. Стрельцы и крестьяне таскали на стены бревна и камни, готовили котлы для смолы. Кузнецы ковали топоры и рогатины, которыми сподручно отталкивать лестницы. В кладовых и в погребах разбирали припасы. Отец игумен приказал проверить все бочки с остатками прошлогодних запасов, каждый мешок с мукой и каждую корчагу с солониной. По совету Авраамия, которого в последнее время звали не иначе как «брат воевода», отец Иринарх приказал вымести келии, помыть стены и полы со щелоком, выскрести выгребные ямы и нужники, а то, что нельзя отскрести, засыпать известью.
В один из вечеров Палицын решил зайти к брату лекарю. Толкнув дверь, опешил – не келья монашеская, а сеновал! Ноги увязали в траве, со стен свисали охапки сушеных цветов. А пахло так, что Авраамий, вместо приветствия, громко чихнул…
– Будь здрав, брат воевода, – поприветствовал лекарь – горбатенький старичок, похожий на встревоженного воробья.
– И тебе того же… – ответствовал Авраамий, пытаясь вспомнить имя мниха, но опять расчихался. Вытирая рукавом слезы, выступившие из глаз, и зажимая нос, спросил: – Как тут и дышите-то?
– Ты ротом дыши, быстрее обвыкнешь, – посоветовал лекарь.