— Ты не игрушка! Не для меня… Сволочи те, кто такое говорят! — запротестовал он.
— Мои родители так говорили. Меня и сестер так воспитывали. — Она слабо улыбнулась, но в уголке глаза собрались росинки; прорвавшись, сбежала слеза.
— Расскажи, — потребовал юноша.
И она рассказала.
Как жила на отдаленной небогатой станции в большой «семье», как ее с детства готовили стать жрицей любви, как исчезали навсегда старшие девочки, когда им исполнялось пятнадцать, и неведомо откуда появлялись крохи-несмышленыши, еще даже не умевшие говорить… Игорь слушал эту горькую исповедь и только сжимал и разжимал в бессильной злобе кулаки.
— Я тебя уведу отсюда, — пообещал он, когда Инга завершила историю своей недолгой жизни.
— Ты так богат? — улыбнулась она сквозь слезы, дрожащие на длинных ресницах.
— Разве это важно? — нахмурился Игорь.
— За меня заплачены немалые деньги, и хозяин не отпустит меня так просто, — вздохнула она.
— Этот прилизанный слизняк внизу? Да я его…
— Хвастунишка… — Узкая девичья ладошка погладила Игорев бицепс. — Пьеро не хозяин, он такой же работник, как и я. И он тоже отрабатывает долг. И все остальные девчонки, и Степан-коридорный. Мы все заложники. И вырваться просто так отсюда нельзя. Не дразни меня, в моем положении вредно мечтать. Давай больше не будем об этом. У нас так мало времени…
— Все равно ты здесь не останешься, — упрямо сказал Игорь, уступая ласке и опускаясь на смятые простыни. — Обещаю.
— Ты спасешь меня от дракона? — Инга засмеялась серебряным колокольчиком, и Игорь закрыл глаза.
По коридору словно пронесся ураган, — они не стали отвлекаться, — но еще через несколько минут в дверь загрохотали чьи-то кулаки.
— Открывай! Открывай сейчас же!
Игорь метнулся к автомату, вспомнил, что тот не заряжен, попытался вспомнить, куда дел шпагу, но комната уже заполнялась людьми. Его грубо схватили за руки, ударили по лицу…
— Кто таков? — Голого, избитого, крепко держа за руки и плечи, его поставили перед облаченным в черную форму громилой с угрюмой харей, на которой было столько шрамов, что казалось, будто она вся сшита из лоскутов.
— Фальшивыми платит, сволочь! — ввинтился сбоку давешний Пьеро, сжимая в кулачке Игоревы патроны. — Мошенник!
Угрюмый отодвинул человечка, будто лишнюю вещь, и повторил вопрос:
— Кто такой? Откуда прибыл?
— Пошел ты, — улыбнулся Игорь разбитым ртом. Если на Первомайской не все знают, что есть на свете Черкизон, то и в Черкизоне не каждому надо знать, что существует Первомайская. Отправят экспедицию за рабами — отобьется ли Батя и его дружина?
— Расскажешь…
Скроенный повернулся, словно собираясь уйти, но вместо этого резко крутанулся на пятке и вломил Князеву ногой под дых. Игоря скрутила в узел чудовищная боль. В голове будто взорвался черный шар, и Игорь полетел во тьму…
* * *Ключ загрохотал в замке железной двери с глазком. Князев очутился на пороге тесного вонючего помещения, заставленного трехъярусными полками. На них сидели и лежали люди — много людей. В воздухе пластами висел сизый дым — многие из сидящих курили, хотя и без того дышать в помещении было нечем: у старшины запершило в горле, будто кошки изнутри когтями драли.
— Ты уж или сюда, или туда, — пробасил один из обитателей камеры. — Закрой дверь — весь кайф выходит.
Князев сделал шаг вперед, и дверь с грохотом закрылась, оставив его один на один с этими людьми.
— Иди сюда, служивый, — продолжал все тот же персонаж: жилистый крупный мужчина с покрытой редким седым ежиком головой. — Расскажи нам, болезным, о своем горе-злосчастье.
Одежду избитому Игорю все-таки вернули, обшарив карманы дочиста, но старшинские лычки на плечах не тронули.
У порога лежала белоснежная тряпица, и парень просто перешагнул ее, чтобы не пачкать своими далеко не блестящими сапогами. Сидельцы переглянулись.
— Ну, это понятно, — пресек седой шепотки. — За что за гребли тебя, солдатик? Не стесняйся, ответь — здесь все свои.
Послышались смешки.
— Да патронами он вареными фарцевал, — заявил тощий нескладный тип с верхней полки нар, стоящих у самой двери.
Игорь изумился: пока он торчал в предбаннике, где рыхлый невыспавшийся субъект в черном заполнял бумаги и выполнял прочие формальности, весть о его прибытии уже его обогнала. Тюремный телеграф самый быстрый.
— Фармазон, значит, — констатировал седой. — Людей объегоривал? Неуважаемая статейка, дорогой. Эй, ты, сявка! — окликнул он человечка, скрючившегося под нарами, стоящими у двери. — Освобождай плацкарт. Замена тебе пришла.
Какой-то помятый, смазанный человечишко на четвереньках порскнул к хозяину камеры, но тот лениво отпихнул его ногой, и он под общий хохот скрылся под другими нарами.
— Тесновато тебе там будет, — участливо сказал седой. — Но что делать — привыкнешь. Надо же с чего-то начинать.
— Возможны варианты, — вклинился еще один из сидельцев. — Машкой станешь — на нарах будешь жить. Правда, возле параши.
Камера снова заржала. На какой тарабарщине они тут изъяснялись?!
— Ну что, служивый, — криво ухмыльнулся седой. — Будешь машкой нашей? Не обидим. Мы ласковые.
Князев отвернулся: он понимал, что над ним издеваются, но как вести себя в подобных случаях, понятия не имел. На Первомайской тюрем не было, и все дела быстро, без проволочек, решал трибунал под председательством Бати. Виновного приговаривали либо к штрафным работам, либо к изгнанию, что было равносильно смертной казни. Других вариантов не было.
— Неразговорчивый какой… — огорчился хозяин камеры. — Эй, Лавэ, — окликнул он того самого человека, что сообщил о его, Игоря, причине появления здесь. — Разговори новичка. Ты это умеешь.
— О'кейно, Седой! — Нескладный тип уже спрыгивал с нар. — Щас защебечет!
Удивительно, но седого мужика действительно завали Седым!
— Что же ты, сява? — Тот, кого назвали странной кличкой Лавэ, уже подбоченясь стоял перед Игорем, почти на полголовы возвышаясь над ним.
Одет он был в линялые-перелинялые голубые штаны и свитер, из коротких рукавов которого почти до локтей торчали испещренные синими татуировками мосластые руки с крупными, как сковородки, кистями.
— С уважаемыми людьми побалакать не хочешь? Характер проявляешь? Ну, мы этот характер укоротим…
Потная грязная пятерня протянулась к Игореву лицу.
Бойцовские рефлексы сработали мгновенно.
Князев, не замахиваясь, коротким ударом под ребра, сшиб долговязого на пол. Это послужило сигналом остальным обитателям камеры.
Хорошо, что он так и не отошел от двери. Игорь уперся спиной в гулкую жестяную поверхность и тем обезопасил себя сзади. Несколько минут ему удавалось, бешено работая кулаками, локтями, коленями и даже головой, сдерживать яростный натиск орущей толпы. Если бы он упал, то ему неминуемо пришел бы конец: в руках нападающих уже сверкали ножи, виднелись заточенные металлические прутья.
Финиш. Была бы шпага, прихватил бы он с собой еще душу-другую…
А так…
Он пропустил удар в голову откуда-то сбоку.
Камера, подернувшись туманом, поплыла куда-то. Упал бы, и все, затоптали б, но дверь за спиной распахнулась.
— Что, новичок, не сидится тебе с людьми? — раздался знакомый голос. — В холодную его!
Полубесчувственного Игоря волоком протащили куда-то, больно ударяя на каждой ступеньке, спустили по какой-то лестнице и швырнули на жесткий сырой пол. Металлическая дверь с визгом захлопнулась, и сознание, наконец, милосердно покинуло его…
* * *— Эй, бесфамильный! Подъем!
Игорь долго не мог понять, кого это зовут: он, вроде бы, в крошечной — полтора на метр — камере был один-одинешенек, но вдруг вспомнил, что отказался называть свои имя и фамилию, когда его арестовывали. Так и записали его Бесфамильным. Чинуша, составляющий протокол, соригинальничал и даже имя ему дал — Иван. Так и числился он, наверное, здесь как Иван Бесфамильный.
— Подъем! — Чей-то жесткий ботинок чувствительно потыкал его в ноющий бок — наверняка ребро треснуло после «горячего приема» в общей камере. — Чего припух? С вещами на выход.
Стиснув зубы, чтобы не застонать, Князев поднялся с ледяного пола, покрытого пленкой воды, — пока он был без сознания, одежда отсырела и теперь стояла колом. Вещей никаких у него с собой не было — все, что только можно было, отобрали еще в самом начале. Одним глазом — второй заплыл и не хотел открываться, хотя Игорь изо всех сил надеялся, что не навсегда, — он увидел плотного рыжеватого мужичка в обрыдшей уже черной форме с какими-то серебристыми эмблемками на воротнике. Он напряг зрение и понял, что они обозначают — череп и кости.
— Чего, любуешься? — вполне добродушно спросил надзиратель, заметив его взгляд. — Хочешь такие же? Так поступай к нам на службу. На кусок хлеба с целлюлитом всегда будешь иметь, хе-хе.
— Чего, любуешься? — вполне добродушно спросил надзиратель, заметив его взгляд. — Хочешь такие же? Так поступай к нам на службу. На кусок хлеба с целлюлитом всегда будешь иметь, хе-хе.
Куда только девалась вчерашняя злоба.
— Ладно. — Не дождавшись ответа, рыжий поскучнел. — Топай вперед.
— Куда меня? — спросил Игорь невнятно, едва двигая распухшими губами.
— Во! Ожил! — обрадовался надзиратель. — Расстреливать тебя веду. Пулю в затылок — и свиньям на корм. Гы-гы-гы!
В расстрел Игорь не верил. Да и вообще — стали бы тратить дорогой патрон на такого бродягу, как он. Удавку на шею или ножом по горлу, пока в отключке валялся, и — поминай, как звали Игоря Князева, старшину сил самообороны Первомайской республики. Даже из камеры не нужно было бы выводить. Но и в хорошее после всего с ним случившегося почему-то тоже не верилось совершенно. В целом, Игорь теперь в будущее смотрел с пессимизмом.
Поэтому сказать, что он удивился, когда его привели в светлое помещение, где на столе были разложены отнятые у него при обыске вещи, значило не сказать ничего.
— Противогаз — одна штука, — таким же бесцветным, как и он сам, голосом зачитывал по списку бледный белобрысый офицер с мало что говорящими Игорю, не разбирающемуся в местных знаках различия, серебристыми ромбиками на плечах черной формы. — Светильник портативный в виде пробирки, заполненной люминесцентным веществом, — одна штука…
Его подчиненный откладывал в сторону названную вещь и вычеркивал ее из своего списка. По ночам они — звери, днем играют с ним в цивилизованных людей. Бюрократы-оборотни.
— Пистолет-пулемет системы «Бизон». — Офицер покончил наконец с барахлом и перешел к изъятому у Князева оружию. — Недействующий. Одна штука.
— Сломанный?
— Со спиленным бойком, — педантично уточнил офицер. Поверх вороха вещей лег автомат с пустым магазином.
— Колюще-режущее оружие, длиной один метр двадцать сантиметров, — к «бизону» добавилась шпага.
— Магазины к автомату Калашникова пустые — четыре штуки.
— А патроны? — не выдержал Игорь. — И граната?
— Фальшивые патроны изъяты и приобщены к делу, — сообщил ему монотонным голосом белесый, глядя рыбьим взглядом поверх головы. — Граната при обыске не изымалась.
Он еще раз глянул в список, пробежал по нему сверху вниз глазами, будто не доверяя сам себе, и положил перед Князевым.
— Все ваши вещи на месте? Распишитесь.
«Много чести вам…»
Игорь поставил жирный косой крест и, послюнив грязный палец, старательно оттиснул его отпечаток поверх «подписи».
— Я неграмотный, — нахально заявил он, глядя в мертвые бесцветные глазки «черного».
— Ничего, сойдет и так. — Бесцветный убрал «подписанный» протокол в черную папку с такой же эмблемой в виде черепа и костей на обложке. — Даже лучше подписи.
Он впервые позволил себе намек на улыбку — чуть вздернул вверх уголки узкого, похожего на порез, рта.
— Можете быть свободны.
— Позвольте вопрос. — Игорь уже успел нацепить, навесить и распихать по карманам свое добро. — А почему меня выпускают? Что, патроны оказались настоящими?
— Нет, — последовал ответ. — Но некое лицо взяло на себя возмещение материального ущерба пострадавшим сторонам и выплатило за ваше освобождение залог в установленной законом сумме.
— Условно тебя отпускаем, — буркнул рыжий конвоир, подталкивая Игоря к дверям. — Набедокуришь чего, вкатим по полной. Топай отсюда, пока не передумали. И будь паинькой! — добавил он на прощание.
«Интересно, — думал старшина, проходя мимо посторонившегося часового у двери, — кто это так расщедрился? Я тут никого не знаю… Может, это Инга из своих сбережений?»
Нет, не Инга.
Снаружи его встретил, сахарно улыбаясь и ласково поблескивая очками, Михаил Сергеевич. Чуть объятья не распростер навстречу Князеву…
— Доброе утро, молодой человек. — Старик прямо лучился. — Доброе оно, конечно, по сравнению с вашим вечером и ночкой. Искренне рад, что сумел вам помочь избежать трудной участи тюремного петуха.
— Чего это вы раздобрились? — прямо в лоб, не тратя времени на околичности, спросил Игорь. — Я не просил меня отсюда вытаскивать!
— Ну-с, — покачал головой Ланиста. — Я, считайте, прочел ваши сокровенные желания. И решил использовать их во благо своего предприятия. Я помогаю вам решить ваши временные трудности, трачу для вашего освобождения некоторые средства, и смею надеяться, что вы, как честный и воспитанный молодой человек, эти средства отработаете.
— Я не собираюсь…
— Послушайте. Если бы не я, погибнуть бы вам в куда более зрелищном, но совершенно бесплатном поединке.
— Имейте совесть!
— Какая у меня совесть! — ухмыльнулся Игорь; разбитые губы надулись, просочилась кровь. — Я фальшивомонетчик. Патронами палеными плачу. Фармазон.
— Молодой человек, — сморщился, словно на зуб ему попал гнилой орех, — вам так не идет блатная лексика. Честный вы, честный. Я же не первый год живу на свете и в людях разбираться научился.
— Ну, так я вам докажу, что нечестный. — Игорь направился к выходу из переулка, но дорогу ему тут же заступили двое вооруженных людей, выросших словно из-под земли.
— Невежливо это, молодой человек, — голос Михаила Сергеевича стал укоризненным, — прерывать разговор на полуслове. К тому же, с человеком старше себя.
Князев оглянулся и увидел на пороге участка нескольких «черных». Давешний рыжий знакомец, зажав под локтем дубинку, чистил ногти, словно происходящее совсем его не касалось.
— Меня же освободили, — сказал Князев.
— Условно, юноша, условно. Все условно, — он улыбнулся, — все относительно. Пока мой залог у них — вы свободны. А реши я, к примеру, вернуть себе залог — тогда и вас придется вернуть на ваше исконное место. В камеру.
— А я не боюсь, — упрямо зыркнул на Ланисту старшина. — Дождался бы суда, приговорили бы там к чему-нибудь. Не к расстрелу же!
— Не к расстрелу, — подтвердил Михаил Сергеевич. — Понимаете ли, — он доверительно приблизился к старшине и встал рядом: даже запах одеколона доносился сквозь уличную вонь, — наш любимый Черкизон весьма ограничен в жизненном пространстве. Рост вширь давно остановился — кровля при этом ослабляется, и возможны обвалы. И случаются, кстати. Поэтому остается только вверх и вниз. Но и тут есть предел. Лезть до бесконечности вверх нельзя — там поверхность со всеми ее прелестями, а вниз… Нижние ярусы постоянно подтапливаются грунтовыми водами. Если не откачивать воду, то уровень ее будет вот здесь, — желтый ноготь черкнул по стене дома на уровне Игорева плеча, — а может, и еще выше.
Старик подождал, ожидая реакции, но Игорь молчал.
— Поэтому кто-то должен приводить в движение помпы, — вздохнув, продолжил Ланиста, не дождавшись ответа. — Иных источников энергии, чем мускульная сила, нам после Катастрофы, увы, не осталось. Маломощные электромоторы с задачей не справляются, топлива для дизелей нет, энергия ветра, воды и пара недоступны, атомная — тем более, животные, что отлавливаются на поверхности, для работы непригодны… Остаются люди — самая неприхотливая скотинка на свете. Увы, добровольно никто на эту работу не пойдет. Ни за какие деньги. Вы бы согласились день-деньской крутить огромное колесо, приводящее в движение водяной насос? А если бы, положим, вы бы устали и бросили это колесо, то вас бы тогда кнутом? Карьера сомнительная…
Князев не проронил ни слова.
— Поэтому колеса крутят осужденные. Работа эта очень нездоровая — тяжелая, в спертом воздухе, в сырости. Год работы на водокачке равносилен смертному приговору. Полгода оставляют след на всю жизнь — ревматизм, астма, туберкулез. К тому же, вода в нижних уровнях радиоактивна… Вот, собственно, к чему вас приговорили бы за ваш незначительный проступок.
— А сколько мне светило? — не выдержал Игорь.
— Пять лет, — последовал невозмутимый ответ.
* * *Гладиаторы оказались очень жизнерадостными людьми: посмеяться любили по поводу и без. Всякого рода подначки и розыгрыши тут были в большом ходу, но обижаться на них разыгранные и не думали, предпочитая платить той же монетой. Игорю все они сразу пришлись по душе — и чернокожий Джонс, весельчак и балагур, и меланхоличный красавец Алекс, и молчаливый Кузьма, и остальные обитатели казармы, донельзя похожей на памятную Князеву тюремную камеру.
Такие же нары, такие же слои дыма под потолком — курили здесь еще больше, чем в тюрьме. Разве что дверь не запиралась снаружи, и гладиаторы могли свободно выходить в город. Ну и остальные человеческие радости, для заключенных недоступные, — хороший стол с выпивкой, жеманные гостьи, с которыми уединялись в дальнем углу за занавеской (негласный джентльменский кодекс не позволял гладиаторам обращать внимания на стоны, доносящиеся из-за занавеса). Человеку, который легко может не вернуться с ристалища, позволено многое. А то, что сражаться придется серьезно, не напоказ, гладиаторы просветили своего нового товарища сразу.