Правительство НХГ летом 1941 года построило лагеря для временного содержания арестованных сербов и евреев, ожидавших отправки в Белград. Когда итальянцы вошли в НХГ, усташи предпочли умертвить своих пленников, нежели отдать их в «дружественные» руки. На острове Паг итальянцы обнаружили тела четырех с половиной тысяч убитых сербов и двух с половиной тысяч евреев, в том числе женщин и детей.
В сентябре 1941 года министр внутренних дел НХГ Артукович организовал систему концлагерей в германской сфере влияния, руководителем которой был назначен Евген-Дидо Кватерник, сын хорватского фельдмаршала. Усташский фанатик Макс Любурич, который, еще находясь в изгнании, планировал создание лагерей смерти, получил разрешение на строительство такого лагеря в Ясеноваце на северном берегу Савы, в болотах, образовавшихся в месте ее слияния с рекой Уной. Это зловещее место стало главным в архипелаге лагерей, протянувшемся от Сисока, специализировавшегося на умерщвлении детей, до Нова Градски, где в основном убивали женщин. В последнем верховодили сестра Макса, Нада Танич-Любурич, и ее хорошенькая коллега Майя Сломич-Буздон – обе законченные садистки.
Ясеновацкий комплекс соединялся с железнодорожными линиями, откуда в грузовиках привозили сербских и еврейских беженцев, тела которых затем плыли по всей Саве в сторону Белграда.
Хотя усташи пробовали использовать удушающий газ для уничтожения евреев в специальных поездах, к использованию современных технологий в Ясеноваце и других лагерях они относились с презрением. Они обычно умерщвляли своих жертв ножами, топорами и дубинками, сжигали в печах или закапывали живыми. Одна группа усташей позировала для фотографии, занимаясь при этом страшным делом – отпиливала голову молодому сербу. В главном лагере Ясеноваца регулярно содержалось от 3 до 6 тысяч узников в период с осени 1941 года по весну 1945 года. Немногим удавалось прожить более трех месяцев – после этого времени, в соответствии с лагерными правилами, их убивали.
Осенью 1942 года, как раз перед тем, как Тито достиг располагавшегося по соседству города Бихача, немцы и усташи ураганом прошлись по Козарскому краю, находящемуся южнее Ясеноваца, убивая сербов и согнав около 40 тысяч человек в лагеря смерти. Из 23 тысяч козарских детей 11 тысяч были убиты, а остальных отправили в Загреб для воспитания в духе католичества в приютах и сиротских домах. Перевозившиеся в конных подводах сотни детей умирали от холода и болезней. Голод настолько терзал детей, что они съедали свои картонные бирки-удостоверения.
Одним из первых узников Ясеноваца стал Влатко Мачек, лидер Хорватской крестьянской партии, отклонивший предложение немцев возглавить НХГ. Павелич сослал его в Ясеновац скорее всего для того, чтобы избавиться от опасного соперника, но затем, по какой-то непонятной причине, отпустил его для работы над мемуарами:
Лагерь ранее представлял собой выложенный кирпичами двор и находился на набережной реки Савы. Посередине лагеря стоял трехэтажный дом, первоначально предназначавшийся под конторские помещения…
Жуткие крики отчаяния и крайнего страдания, стоны подвергавшихся пыткам жертв нарушались прерывистыми выстрелами. Эти звуки сопровождали мои часы утреннего пробуждения и преследовали меня вплоть до ночного сна[208].
Мачек заметил, что один из охранников, который целый день убивал людей, обычно перед тем, как лечь спать, крестился перед сном:
«Я спросил его, не боится ли он божьей кары».
«Не говорите со мной об этом, – ответил тот. – Я ведь прекрасно понимаю, что меня ожидает. За мои прошлые, сегодняшние и будущие прегрешения я буду гореть в аду, но, по крайней мере, я буду гореть ради Хорватии»[209].
Другим политическим заключенным этих лагерей был Андрийя Хебранг, генеральный секретарь Коммунистической партии Хорватии и один из самых близких друзей Тито. Один из документов НХГ свидетельствует о том, что Хебранг, видимо, под пыткой, выдал имена Тито, Карделя, Джиласа и других известных коммунистов, хотя, скорее всего, этим он не сказал усташам ничего такого, чего бы они не знали[210].
В июне 1942 года Хебранга выпустили из тюрьмы, и уже в ноябре того же года он отправился к Тито в Бихач. Во время войны и после освобождения Югославии Хебранг всячески отстаивал хорватские интересы в КПЮ, особенно в том, что касалось границ с Сербией.
В 1948 году, встав на сторону Сталина в конфликте с Тито, он оказался в тюрьме, где впоследствии скончался. Позднее Ранкович заявил, что его полиция обнаружила признание, сделанное Хебрангом в усташских застенках.
«Почему же вы тогда не допросили его?» – поинтересовался Тито, на что Ранкович ответил:
«Я думал, что ты сам расспросил его обо всем в Бихаче»[211].
Хорватам иной раз удавалось выжить в Ясеноваце. Из огромного количества усташских документов, касающихся «чистки», а также из подробных свидетельств немногих узников – тех, кому посчастливилось бежать или быть выпущенным из лагеря, явствует, что в одном только Ясеноваце было убито по меньшей мере 70 тысяч сербов, евреев и цыган. Общее количество убитых в лагерях НХГ, естественно, намного больше, хотя и не превышает миллиона, вопреки тому, что утверждают иногда сербы.
Особенно шокирует тот факт, что среди ясеновацких убийц было шесть францисканских священников, самым свирепым из которых являлся отец Мирослав Филиппович-Майсторович, известный узникам под кличкой Фра Сотона (Брат Дьявол). По словам одного из свидетелей, прозвучавших на процессе над этим священником, Филиппович-Майсторович казался добрым и вежливым, за исключением тех случаев, когда совершались убийства. Тогда он становился ни с кем не сравнимым изувером. Он был организатором всех массовых казней…
Он продолжал истреблять своих жертв каждую ночь и возвращался под утро в заляпанной кровью одежде»[212].
Еще один бывший лагерник описывал, как однажды Майя Сломич-Буздон появилась вся забрызганная кровью и с гордостью сообщила Брату Дьяволу, что только что «убила семерых». При этих словах отец Майсторович нежно обнял ее и сказал:
«Вот теперь я люблю тебя, теперь я знаю, что ты настоящая усташская девушка»[213].
Другого францисканского убийцу, Звонко Бревало, обычно видели пьяным в обществе проституток в местных тавернах. Тем не менее этот изверг хвастался вытатуированными на пальцах его левой руки буквами K-R-I-Z (Крест). Эти францисканцы продолжали при этом проводить мессы и читать проповеди во славу усташского государства.
Апологеты хорватской церкви, и особенно архиепископ Степинац, утверждают, что эти францисканцы-усташи действовали вопреки Ордену и церковной иерархии.
В марте 1953 года профессор американского университета Богдан Радица писал в католическом журнале «Commonweal», что все францисканцы, вовлеченные непосредственно в кровавые преступления, были отлучены от церкви. И тем не менее, спустя несколько недель, Доминик Мандич, глава хорватских францисканцев в США, написал в издаваемом в Чикаго журнале «Даница»:
«Ни один из герцеговинских францисканцев не был отлучен от церкви во время войны или каким-либо иным образом наказан церковными властями за поступки, не подобающие священнику»[214].
Даже те францисканцы, которые не совершили или не стали свидетелями преступлений, похоже, знали, что происходит в лагерях, подобных Ясеновацу. Об этом недвусмысленно свидетельствует один из наиболее отвратительных документов, цитируемых Виктором Новаком в «Magnum Crimen».
31 июля 1942 года францисканец Иво Бркан писал из Корацы (что в Боснии) усташскому префекту в Дерванте относительно жен тех сербов, которые были отправлены в концлагеря по обвинению в актах неповиновения:
В пяти окрестных деревнях имеется около 500-600 вдов, готовых для замужества, молодых и желанных созданий, которые быстро забыли тех, кого увезли (то есть своих мужей)… Природа берет свое, и теперь эти вдовы хотели бы снова выйти замуж, естественно, за католиков, потому что теперь по соседству нигде нет сербов. Сейчас настал удобный момент, чтобы как можно быстрее обратить их и их детей в католическую веру и внедрить дух хорватского самосознания, что почти не потребует никаких усилий для нашего правительства и церкви. Правительству нужно будет открыть школу, чтобы обучать детей католичеству и усташской государственности… а также уполномочить церковь разъяснять фактическую правду о том, что болезни происходят от неповиновения, с тем, чтобы вдовы могли бы теперь выходить замуж за наших людей. Это материально обеспеченная община, состоящая примерно из 500 домов, а может, даже большего их числа, готова измениться стать хорватской и принять католическую веру для того, чтобы через брак, в который большинство из местных женщин хотят вступить с нашими мужчинами, обратиться к нашей религии…
Наши люди (католики) уже посматривают на эту землю и здешних красивых женщин, но понимают трудность, которую испытывает наше государство в признании того, что убито около 900-1000 человек, и по этой причине мы просим указаний на тот счет, как нам объяснить их исчезновение и в то же время сохранить репутацию государства[215].
Это письмо, должно быть, является одним из самых зловещих документов из всех когда-либо опубликованных.
Единственным человеком, во власти которого было положить конец усташскому террору, являлся архиепископ Загреба Алоизий Степинац. Но он продолжал осуществлять как личную, так и публичную поддержку Павелича и его режима. Апологеты Степинаца, которые теперь добиваются его канонизации, уверяют, что он не выступал против злодеяний для того, чтобы остаться на своем посту и использовать свою власть ради спасения несчастных жертв усташского террора. Степинац действительно проявлял заботу и помогал отдельным сербам, евреям и коммунистам, особенно их детям.
Словенский офицер из Королевской югославской армии Станислав Ропотец, направленный в 1942 году в Загреб в качестве британского агента, сообщал, что сербы и евреи неплохо отзываются о Степинаце. В пяти секретных беседах архиепископ сказал Ропотецу, что он больше не верит в независимую Хорватию и надеется на возрождение Югославии после войны[216].
В свете последних заявлений в пользу независимой Хорватии Степинац, очевидно, говорил союзникам (в лице их агента) то, что, по его мнению, они хотели от него услышать.
Апологеты Степинаца также подчеркивают то, что в 1942 и 1943 годах он произнес несколько проповедей, в которых мягко упрекал насильное обращение в католичество и расовую ненависть.
Однако Степинац ни разу публично не осудил ни истребление сербов, сопровождавшее насильственное обращение в католичество, ни роль НХГ в гитлеровском «окончательном решении» еврейского вопроса. В единственном критическом письме к Павеличу, написанном 24 февраля 1943 года, Степинац осудил Ясеновацкий лагерь как «черное пятно на репутации НХГ… и позор всей Хорватии»[217]. И все же это личное осуждение он высказал только тогда, когда обнаружил, что католические священники, так же как и сербы, евреи и цыгане, находились в числе обреченных на смерть.
Жертвами пали хорватский патер Франьо Рихар и семь словенских священников, которые были высланы немцами в НХГ, где они не смогли принять усташские лозунги.
Архиепископ Степинац написал Артуковичу, министру внутренних дел, ходатайствуя за отца Рихара, и получил в ответ следующее письмо:
Загреб, 17 ноября 1942 года.
В связи с вашим любезным запросом от 2 ноября 1942 года, в соответствии с прилагаемым извещением, довожу до вашего сведения, что Франьо Рихар по решению нашего министерства от 20 апреля 1942 года за номером 26417/1942 был осужден к насильственному заключению в концентрационный лагерь Ясеновац на срок до трех лет… поскольку, являясь пастором Горни-Штубицы, он не провел торжественную мессу в годовщину основания Независимого Хорватского Государства… а также не согласился пропеть псалм «Те Deum Laudamus», уверяя, что церковным обрядом это не предусмотрено[218].
Итак, Степинац с обращением все-таки выступил, но отец Рихар после трехмесячного пребывания в Ясеноваце был уже мертв. Как отмечает Хьюберт Батлер в своем эссе, посвященном Артуковичу, архиепископ Степинац едва ли мог спасти отца Рихара, тем более что сам призывал пропеть «Те Deum» в честь дня рождения «славного лидера Хорватии Анте Павелича». Когда епископ Мостара Алоизий Мишич, единственный из старших по сану церковнослужителей, кто осмелился бросить вызов усташам, умер в феврале 1942 года, в клерикальных газетах не напечатали ни единого слова соболезнования, ни слова сожаления лично от Степинаца.
В августе Степинац вылетел в Мостар на церемонию инаугурации местоблюстителя Мишича – усташа, страстно ненавидевшего сербов[219].
Апологеты Степинаца с трудом находят объяснения тому, почему тот оправдывал усташский режим перед своим наиболее влиятельным покровителем – папой Пием XII. Во время войны по крайней мере один кардинал, француз Эжен Тиссеран, потрудился узнать, что же происходит в НХГ, и часто упрекал усташского дипломата в Ватикане Николу Русиновича.
«Я точно знаю, что даже францисканцы из Боснии-Герцеговины проявили себя самым жутким образом, – как-то вспыльчиво заявил кардинал Тиссеран. – Отец Симич с револьвером в руке возглавлял вооруженную банду и разрушал православные церкви. Ни один цивилизованный и культурный человек не повел бы себя таким образом»[220].
За исключением этого желчного эльзасца кардиналы и сам папа предпочитали выслушивать ложь об усташском режиме из уст его главного апологета, архиепископа Степинаца, как это явствует из письма, отправленного Русиновичем в Загреб 9 мая 1942 года:
Как вы уже, должно быть, знаете, Его Преосвященство Степинац недавно вернулся из Загреба после двенадцатидневного пребывания в Риме. Он находится в прекрасной форме и воинственно настроен ко всем врагам государства! Степинац представил Святому Отцу отчет на девяти машинописных страницах. Он показывал мне его, и я могу заверить вас в том, что он поддерживает нашу точку зрения. Выступая против сербов, четников и коммунистов, он обнаруживает доводы, которые мне и не приходили в голову. Никому не будет дозволено выступать против Независимого Хорватского Государства и показывать хорватский народ в невыгодном для него свете. Это как раз та причина, которая побудила его направиться в Рим, для того, чтобы заклеймить позором ту клевету, что распространяется в отношении папского престола[221].
Во время пребывания в Риме в мае 1943 года архиепископ Степинац рассказал преемнику Русиновича графу Эрвину Лобковичу о том, что «он молчал о некоторых вещах, с которыми не совсем согласен, для того, чтобы показать Хорватию в наиболее выгодном свете. Он упомянул о наших законах, о запрете абортов, вызвавшем одобрение в Ватикане. Основывая свои аргументы на этих законах, архиепископ оправдывал отчасти меры, предпринимавшиеся против евреев, которые в нашей стране являются главными защитниками преступлений такого рода и самыми частыми преступниками»[222].
Пока папский престол поддерживал правительство НХГ, итальянские солдаты и муссолиниевские фашистские власти пытались защитить его жертвы. Итальянская армия начала со вмешательства, имевшего целью остановить истребление сербов, и продолжала вооружать четников в Боснии-Герцеговине и на юго-западе Хорватии.
К концу февраля 1942 года немецкий полномочный представитель генерал Гляйзе фон Хорстенау обратился с жалобой в Берлин о том, что четники «маршируют в каждой занятой итальянцами деревне в полном вооружении… В Герцеговине даже дошло до того, что итальянцы фактически передали четникам хорватскую военную колонну. Хорватская независимость буквально попирается ногами»[223].
А итальянский генерал Марио Роатта в своих написанных после войны мемуарах признавал:
Таким образом, несмотря на протесты Берлина и Загреба и просьбы правительства из Рима… мы продолжали играть нашу роль в сотрудничестве с четниками. Их подразделения снабжались оружием и прочим почти регулярно – пока число их не достигло 30 тысяч человек[224].
Подобно остальным итальянским генералам, в Югославии Роатта никогда не передавал евреев в НХГ, «так как их обычно отправляли в Ясеновац, из которого никто не возвращался». 7 сентября 1941 года его коллега, генерал Витторио Амброзия, дал «слово чести» защищать евреев. Отношение итальянцев к евреям неизменно вызывало неудовольствие у их союзников – немцев. Немецкий посол в НХГ, Зигфрид Каше, жаловался, что около пятисот евреев проживают в Карловаце и кое-кто из них сдает комнаты итальянским офицерам, так что хорваты не в состоянии «осуществлять меры против еврейства».
В декабре 1941 года обер-лейтенант Вейс из германского отдела военной экономики был шокирован, обнаружив следующее:
Особые отношения между итальянскими офицерами, евреями и сербами – факт абсолютно неотрицаемый. Итальянских офицеров можно часто видеть вместе с женщинами-еврейками в «Кафе Градска»… В Дубровнике сейчас находится около пятисот евреев. Большинство их прибыло из Сараева. Сюда они добирались при помощи итальянцев. 10-50 тысяч куне – это обычная цена за нелегальный переход границы с фальшивыми документами… В Мостаре ДЕЛА ОБСТОЯТ ЕЩЕ ХУЖЕ. Итальянцы просто отменяют все приказы хорватов и тем самым позволили евреям заполонить этот город…
Директор немецкой академии в Дубровнике герр Арнольд присутствовал вместе с некоторыми хорватскими официальными лицами на приеме… и был возмущен высокомерием итальянского генерала Амико… Говоря о Хорватии, тот заявил, что итальянцы находятся в ней для того, чтобы защищать бедных и гонимых – евреев и сербов – от зверств усташского террора.