— А как же Марьяна? — саркастически осведомилась Геша.
Кашон сердито просверлил маркграфиню взглядом и захрустел куриными позвонками.
— Не вижу в этом ничего предосудительного, — наконец буркнул он. — Она сама.
Тут Пава о чем-то спросила несчастного Людвига, кажется, о видах на урожай, он встрепенулся и загундосил, одновременно пытаясь споить Паву своим мерзким вином. Та вежливо слушала, но твердой рукой препятствовала охальнику в его замысле.
Я поднялся в выделенную мне каморку с видом на море и уставился в окно. Апатия, поразившая меня, темными клубами расползалась по нервам, но все же это было лучше, чем очередной приступ сумасшествия. И когда я об этом подумал, фиолетовые небо и волны совсем затуманили мой мозг, я доплелся до жесткой кровати и провалился в тяжелый вязкий сон.
12. Бегство
Проснулся я от слабого шелеста прилива, задолго до рассвета. Небо на востоке едва начинало бледнеть.
Гнусная папироса кое-как помогла отвлечься от преследовавшего меня и вне сна кошмара — ему на смену пришло воспоминание.
Каким-то чудом я добрался в тот вечер до города, втащился в первый же постоялый двор и бросил свою повозку в гараже. По счастью, после женитьбы мой кредит повсюду был мгновенно восстановлен, и я не встретил затруднений с подзарядкой предельно истощившейся Призмы.
То, что шагать ночью по улице и пытаться по горящим окнам определить местонахождение Лидии — по меньшей мере глупо, я понимал превосходно. Вино также не стоило употреблять, поскольку намного легче от него не станет, зато я могу очнуться через несколько дней в какой-нибудь канаве. Бесконечная тоска терзала сердце, жестокая горечь разъедала душу, и темные улицы дарили обманчивое успокоение. Сначала я заглянул во все культурные учреждения и гостиницы, в которые успел до полуночи, а потом в бреду топтал мостовые, и шаги мои гулким эхом отражались от стен.
Надеялся я только на время и остатки разума, приведшего меня на рассвете к воротам трактира, в котором я остановился.
Я проснулся после полудня, почти излечившийся. Догадавшись наконец поразмыслить, я поехал к фешенебельной, но находящейся в некотором отдалении от центра и поэтому не посещенной мной накануне гостинице, и столкнулся у входа с четой Колябичей. Мы церемонно приветствовали друг друга.
— Уезжаете? — осведомился я.
— Пора, дорогой савон, пора, — добродушно отвечал тесть. — Собственно, мы ведь на премьеру ходили, в «Паяц». Жаль, что Вас с нами не было, Лидии очень понравилось.
— Увы, савон, дела заедают. А в каком номере поселилась Лидия, позвольте Вас спросить?
— Ах, милейший, — затарахтела маркграфиня, — девочка так устала, что еще спит. Не согласитесь ли с нами позавтракать? Тут есть прелестный ресторанчик, и весьма недорогой. А устрицы просто объедение.
Всегда терпеть не мог этих скользких моллюсков, но все же ее предложение напомнило мне, что я уже очень долго не ел. Тем не менее я отказался, откланялся и прошел к комнате Лидии — и остановился, не решаясь постучать. За дверью было ужасно тихо, и безумная мысль сверлила мозг, но чудовищным усилием я отогнал ее, смахнул с глаз невидимую паутину и поднял отяжелевшую руку.
Конечно же, горячая ванна и Лидия излечили мой психоз, и уже к вечеру я мысленно корил себя за вчерашнее нелепое поведение.
Несколько дней, последовавших за встречей, слились в один промежуток времени, иногда прерываемый сном, где попало и на чем угодно. У Лидии оказалось множество городских знакомых, почти друзей, с которыми я раньше не раз кутил и даже ездил на охоту. Конечно, было и вино, и однажды ясным апрельским утром я понял, что с меня довольно.
Рядом на тощем матрасе сопела Лидия, тонкий лучик света, пробивавшийся сквозь щель в занавесках, несмело подкрадывался к ее спокойному лицу, гладкие, мягкие волосы ее змеями расползлись по клетчатому мятому ложу, губы приоткрылись, обнажив верхний резец. Безумные дни и ночи не оставили своих ужасных следов в ее по-новому открывшемся для меня облике. Я выбрался из-под покрывала и подошел к одиноко стоящему в углу комоду, увенчанному высоким, захватанным жирными пальцами зеркалом. В глубине зрачков чернела боль, исподволь начавшая заполнять меня после возобновления «светской» жизни. Бессильная злоба на себя поднялась изнутри, и усилием воли я сдержал звериный вой, готовый вырваться из глотки.
Рядом с окном стояла полупустая бутылка. Я подошел к ней, поднял и отхлебнул из горлышка. Мерзкая отрава полилась внутрь, захотелось швырнуть сосуд в стену, но привычным принуждением я погасил этот порыв, задвинул пробку и осторожно поставил бутылку на пыльный пол. За окном каркали вороны, копаясь в отбросах, усеявших темный колодец двора.
Лидия неожиданно легко согласилась уехать со мной. Мы быстро собрались в путь, заехали в замок Колябичей прихватить кое-какие вещи и на другой же день двигались на восток. Чистый весенний запах черных полей подействовал на меня благотворно, Лидия тоже получала удовольствие от поездки, но я нисколько не сомневался в эфемерности такого благополучия.
Уже после прибытия в родное поместье, как-то раз под вечер я возвращался из поселка, где лично осуществил подзарядку пары древних сеялок, которым предстояло вскоре отправиться на поля. Из дальних сел по моему требованию прибывали гонцы с отчетами о подготовке к севу, хотя и старый Кохин, и его сын Вик уверяли меня, что это совершенно излишне и только понапрасну отвлекает селян от работы. Но я решил стать активным хозяйственником. Впрочем, некоторые вопросы, в том числе судебного порядка, действительно требовали моего незначительного участия.
Снег полностью растаял, однако земля оставалась влажной, и голые ветви активно обрастали изумрудно-зелеными почками, но мне было невесело. История повторялась.
На этот раз мы отправились в столицу вдвоем — разорвать этот замкнутый круг я оказался не в силах. Я едва не взревел от ужаса, когда вспомнил обо всех свинствах, вытворявшихся нами в чужих домах. Очевидно только, что в здравом уме и трезвой памяти я не стал бы этим заниматься.
Но какой-то защитный механизм все же сработал. Когда меня нашел Реднап и настойчиво попросил отправиться за барьер, в одну из колоний, я согласился. Он тактично объяснил мне, что с этим поручением лучше меня вряд ли кто-нибудь справится: Хранитель не знал никого в целой стране, кто имел бы настолько развитую способность к подавлению чужой воли. Разумеется, по сравнению с ним самим я в этом вопросе выглядел сущим младенцем.
Толком так и не очухавшись, я исчез из страны.
13. Море
Но пришло утро, яркое солнце влилось в окно и затопило комнату розовым сиянием, кошмар отступил и затих в мрачных глубинах подсознания. С тяжелой головой поднялся я с постели и, кивнув светилу, спустился к морю, с готовностью взявшемуся излечить мое тело.
Мне удалось застать впечатляющее зрелище — двухмачтовый корабль, разрезающий тупым носом пенные волны и украшенный на самом видном месте Кашоном с гордо поднятой головой и растрепанными космами. Победный клич сорвался с бледных губ баронета, когда он направил свое судно прямо на меня, мирно лежавшего на поверхности вод. Впрочем, Людвиг, кажется, никогда не отличался утонченным чувством юмора. Я в запальчивости вознамерился было продырявить корпус корабля ногой, однако баронет благоразумно свернул в сторону и загнал бот в заливчик, едва не напоровшись на острые камни.
Людвиг резво выпрыгнул из судна и принялся весело призывать меня на сушу, энергично маша правой рукой. Предчувствие увлекательного плавания переполняло его, глаза лучезарно сияли на удивительном лице, острые зубы хищно топорщились, как будто готовились терзать горло врага.
Привлеченные звонкими воплями баронета, из окон высунулись мои спутницы и восхищенно уставились на монументальный дредноут. Нетерпение бурлило в них в течение всего завтрака, а во время погрузки снаряжения и припасов они сновали по берегу и воодушевляли сонных крестьян. Кашон горделиво озирал суету с борта своего древнего, обросшего ракушками судна, которое он называл барком «Гор Бесстрашный». По-моему, в этом наименовании не содержалось никакого смысла, но баронет разъяснил мне, что кораблю уже сотни лет и он был назван так в честь герцога того времени.
Спустя какое-то время корабль уже рассекал волну, подгоняемый попутным ветром с заснеженных гор. Погода оказалась удачной для плавания, то есть в меру ветреной и прохладной. Западный берег моря постепенно растворялся в белесом тумане, поднимавшемся тонкими клочьями с поверхности. Кажется, здесь под водой действовал источник какого-то газа.
Кашон превзошел все наши ожидания, оказавшись выдающимся мореходом. А вот из нашей троицы никто ни разу не бороздил водную гладь, кроме как в столичном парке развлечений. Я иногда бывал там в сопровождении какой-нибудь девицы, и пару раз брал напрокат лодку, чтобы сплавать на маленький островок, отражавшийся в воде мелким белоколонным строением. Там мы курили, сидя на щербатых ступенях, застеленных обрывками газет. Говорили, что где-то поблизости есть подземный ход, в настоящее время затопленный, ведущий в неведомые глубины земли.
Возможно, благодаря некоторым навыкам езды на лошади, мне удалось сравнительно легко перенести начало плавания, чего нельзя сказать о девушках. Кашон усердно обхаживал Паву, поил ее какими-то отварами и развлекал светской беседой.
Мне все было безразлично, и Пава это прекрасно поняла, с каким-то отчаянием предавшись флирту с благородно-развращенным баронетом. Ко мне же с каждым звонком будто возвращалось прежнее безумие, и я ничего не мог ему противопоставить. Я отчетливо сознавал, что первым делом по прибытии в «культурные» земли разыщу Лидию. В том, что закончится это для меня плачевно, я ничуть не сомневался.
Несколько дней путешествия по морю прошли спокойно, но нетерпение все больше овладевало мной. Я подолгу торчал на носу корабля, тупо вглядываясь в далекий горизонт, не замутненный облаками. Сознание плавно затуманивалось, я ничего и никого не замечал вокруг себя, готовясь к неизбежному саморазрушению. В один из таких моментов ко мне подошла Пава и молча пристроилась рядом.
— Берни, Людвиг сделал мне предложение, — сказала она наконец.
Смысл ее фразы долго пробивался сквозь черные пустоши моего разума. Грязно-серые волны с тихим плеском набегали на обшивку судна, позади мягко шелестел ветер, овевая белый квадрат паруса.
— Надеюсь, ты согласилась, — ответил я невпопад: нужно же было что-то отвечать.
Она отвернулась и как-то нетвердо спустилась в каюту, отведенную им с Гешей.
А когда пришла ночь, я ушел к себе. Вскоре что-то словно засветилось внутри моего мозга, и я увидел Лидию, лежащую на широкой постели в затемненной комнате. На продолговатое, темно-желтое лицо ее легла черная тень волос. Я молчал, и она тоже. У нее даже не возникло необходимости назвать мое имя, настолько легко я вышел на связь. За ее спиной я смутно увидел чью-то белесую фигуру.
— Берни, — сказала Лидия тихо, с какой-то гадкой жалостью. Долгая пауза. — Берни, не ищи меня.
Пустота, до этого медленно, нерешительно заполнявшая меня, прорвала преграду и затопила сознание.
— Кто это? — зачем-то спросил я.
Мне показалось, что подобие усмешки скользнуло по ее затемненному лицу. Сам собой вспомнился страх Реднапа, и ответа уже не требовалось. Каким-то образом Лидия поняла, что я догадался, и не отвечала. Не видя выражения ее глаз, я протянул руку к столу и взял нож, готовый отрезать мочку уха с серьгой, лишь бы стереть ее образ. Но Лидия всегда умела угадывать мои желания и в последний раз пожалела меня.
Я вышел на палубу и встал у борта, извлек вонючую баронетову папиросу и закурил. Свежий ночной ветер наполнил потрепанный парус, смутно белевший в тусклом свете бледных звезд. Внизу угадывалась вода, шелестящая вдоль обшивки. Легкие облака, частично закрывавшие небо, расступились, и круглое пятно луны вспороло мрак над морем.
Краем глаза я уловил какое-то движение, оглянулся и остолбенел. Гигантский квадрат паруса, чудовищно увеличиваясь в размерах, наползал на меня, хищно загибая углы и грозя задушить в жестких складках. Я вскинул руку с папиросой, враг, ожегшись, съежился, но тотчас же возобновил атаку, с каждым разом все меньше обращая внимание на захлебывающийся огонек. Мерзкое шуршание окружало меня. Серая, колышущаяся пустыня окутывала руки, подбираясь к шее, сжимала, пульсировала у висков и груди. И когда я решил закричать, призывая баронета на помощь, холодные шершавые клешни сдавили мне горло и уже не отпустили.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. Волки
Поздняя осень в моем герцогстве, ввиду значительного удаления от теплого моря, всегда отличалась холодными ветрами. Они дули с бескрайних, безлесных и безлюдных равнин, примыкавших к моим землям с востока. На севере пролегал невысокий, состоявший из крутых холмов Овечий кряж, где зарождалась единственная крупная река, отделявшая голые равнины от богатых дичью лесов моей родины, а также служившая границей с Юго-восточными владениями герцога Каспари, пожилого вельможи, давно обосновавшегося в столице.
И тем не менее для этого времени года все же было чересчур холодно. Копыта моей лошади, носившей звучное имя Матильда, стучали по обледенелой корке земли, взметая ворохи рано опавших листьев и желтых еловых игл.
До ворот замка оставалось, по-моему, около двадцати миль. Приближалась ранняя темнота, холод тонкими пальцами пробирался сквозь меховую накидку и жалил голые — призма не в счет — мочки ушей. Лошадь шла уже не так резво, как утром, когда я, увлеченный преследованием оленя, мчался сквозь чащу по его следам, и устало качала своей длинной головой, не желая ускорять шаг. Я ее понимал: поперек крупа, крепко привязанная к седлу, лежала туша жертвы с болтающимися в такт ногами. Кроме того, деревья росли слишком близко друг к другу, чтобы можно было разгоняться без риска свернуть себе шею, увертываясь от острых сучьев.
Когда в сумерках я чуть не загнал Матильду в коварную яму, едва прикрытую упавшей лесиной, мне стало очевидно, что придется заночевать прямо здесь. Лошадь, не понуждаемая к движению, остановилась и стала щипать жухлый подлесок, а я кое-как спешился и апатично пожевал кусок вяленого мяса, на всякий случай прихваченный мной на кухне. Наступало время ночных хищников, которым в этом году наверняка придется бегать больше, чем в прошлом, чтобы прокормиться, и кое-кто из них от голода может даже решиться напасть на моего четвероногого друга. Мне впервые приходилось ночевать в лесу с лошадью, поэтому я решил, что ее следует крепко привязать к дереву — никто не знает, что на уме у этого животного, и как она отреагирует на приближение какого-нибудь отчаянного хрумуха.
Я кое-как укутался в накидку и, прижав к животу свою маленькую призму, усилием воли стал извлекать из нее тепло, что в последнее время удавалось мне все хуже и хуже. Она немного нагрелась и будто запульсировала, простирая невидимые лучи к далекому поместью и прося поддержки у своей старшей сестры, надежно запертой в центральной келье замка. То ли мне мешала моя собственная дрожь, то ли я не мог сосредоточиться, но распространить тепло на объем шара диаметром хотя бы в мой рост я не сумел. Я уже почти вспотел от напряжения, невольно передавшегося всему телу, когда решил сделать перерыв и взглянул на свою копию Артефакта, проверяя, не случилось ли невероятное и не дала ли моя призмочка трещину. Однако внешне она выглядела как обычно и, по-моему, честно старалась добыть для хозяина энергию. Возможно, какая-то неисправность поразила мою главную Призму или, что совсем уж невозможно, виноват сам Артефакт, охраняемый десятками доблестных воинов Хранителя Вольдемара.
Заснуть при такой температуре мне не удавалось, я встал и принялся хаотично двигаться, возобновив попытки добиться от призмы хотя бы малой толики тепла — о свете я уже и не помышлял. Может быть, пришло мне в голову еще одно, наиболее правдоподобное объяснение, ранние холода истощили мою главную Призму, а Хранитель не успел или не догадался вовремя направить мне помощь. Вообще говоря, такое происходило впервые на моей памяти. Вольдемар получил свой пост лет тридцать назад, после того, как его отец по неизвестной причине неловко распорядился потоком энергии, принятым Артефактом Извне и перенаправленным им на малые призмы страны, и дотла сжег себе мозг. Хранитель всегда тонко чувствовал потребности своих подданных и не жалел для них энергии, требуя взамен лишь средства на содержание своей немногочисленной гвардии, семьи и охрану Артефакта.
Я встречался с Хранителем только один раз, еще до смерти отца, когда он согласно одному ему ведомым критериям выбрал себе жену — дочь малоизвестного провинциального торговца, и пригласил Герцогов всех земель государства и их вассалов в свою резиденцию на церемонию свадьбы. Сам торговец, разумеется, на нее не попал. Невеста выглядела вполне заурядно, и все лишний раз убедились, что Вольдемар, как и подобает Хранителю, озабочен благом граждан и добросовестно отнесся к проблеме продолжения рода.
Я почувствовал легкое жжение в ухе и приложил к нему ладонь, вызывая в сознании образ лопоуха, которым оказался, как я и думал, мой новый управляющий Вик, сын Кохина, умершего этим летом, когда я находился в колонии. Это был уже немолодой, но еще крепкий, хотя и поседевший человек, разбиравшийся во множестве деталей сложного хозяйственного механизма под названием Восточное герцогство. Его лицо время от времени смазывалось, теряя четкость очертаний — связь была очень неустойчивой.
— Савон, — обратился он ко мне, — если Вы включите маячок, я вышлю вам навстречу Малька.
— В этом нет необходимости, — ответил я. — Кроме того, моя призма почти не работает.
Вик помрачнел.
— В замке проблемы, сеньор, — наконец проговорил он. — Ваша Главная Призма излучает очень неровно и с большими перерывами, как бы через силу. Я еще несколько дней назад заметил, что она слабеет, но решил подождать и пока не сообщать вам. Сегодня мы перешли на отопление части помещений с помощью деревьев.