Впрочем, «Мишки» и «Белочки» тоже были знакомы не очень – пару раз угостила Клара на Новый год и Восьмое марта.
Потом Тома торжественно распахнула дверь в свою комнату. Там стояли ее кушетка, письменный стол и тумба с куклами.
– Можно потрогать? – прошептала Зоя.
Тома кивнула:
– Осторожнее только.
Кукол было много. Все с настоящими волосами, в платьях, носочках и туфельках. И даже в трусиках! Мама дорогая! Вот это богатство!
На пороге показалась Света, Томина мать. Недовольно оглядев нежданную гостью, она позвала дочку обедать.
– Подождешь? – спросила Тома.
Зойка кивнула. Конечно, подождет! Еще бы! Ведь она останется с этим богатством наедине! Пусть даже на каких-то полчаса.
Зоя потянула носом – из кухни раздавался восхитительный запах куриного бульона.
Она проглотила слюну и отвлеклась на кукол.
* * *На ужин мать подала макароны с сыром. Голодная Зоя проглотила пару ложек и спросила:
– Мам, а почему у Томки курица на обед и шоколадные конфеты в вазе? Прям целая куча?
Рая внимательно посмотрела на дочь и сказала:
– Живут по-другому.
– А почему мы по-другому не можем? – удивилась Зойка. – Ну, чтобы курица и конфеты? И мандарины? И еще – кукол много! И каких, мам! И платьев у Томки целая гора, и туфель!
– Дурочка ты, – вздохнула Рая. – Не все так умеют. Да и не всем это надо. Я люблю по ночам спать. И потом, если что, на кого мне тебя оставить? Вот именно, не на кого. Одни мы с тобой на белом свете. А Томке своей не завидуй! На нее что ни надень – сопля чахоточная. Смотреть противно.
Зойка за подругу обиделась.
* * *В школе она училась плохо. Ничего ей не давалось – ни математика, ни литература, ни химия с физикой. Дети дразнили ее тупицей, но она не обижалась. Зойка вообще ни на кого не обижалась. Даже на Тому, когда та обзывала ее жирной коровой, – Тому девочка считала подругой.
Учителя вызывали Раису в школу. Говорили, что нужны дополнительные занятия.
А чем платить? Жили они не просто скромно – бедно. Зойка росла как на дрожжах, вернее, на макаронах, картошке и хлебе с повидлом. Подтянуть девочку по математике взялась Клара Мироновна. Билась с ней часами. Зойка смотрела на соседку глазами, полными ужаса и смертельной тоски. И Клара со вздохом вынесла приговор: учить девочку бесполезно, лучше готовь ее, Рая, к замужеству. С такой красотой вытянуть счастливый билет совсем несложно. Только надо объяснить, что, как и почему.
– Как же я ее научу? – удивилась Рая. – Я и сама про это ничего не знаю!
* * *Не ругал Зойку только физрук Арсен Степанович, прихватывая неуклюжую ученицу за аппетитное пухлое плечо.
Говорил:
– Чего тебе через деревянного козла прыгать? Ты, с такой красотой и фигурой, – тут он сладко причмокивал, – найдешь себе козла живого и богатого!
В девятый класс Зойку брать не хотели. Директриса заявила Раисе, что в школе ее дочери делать нечего – с такими-то оценками.
Мать пошла в роно. Писала заявления во все инстанции – девочке не дают получить среднее образование. Ее, мать-одиночку, притесняют. Решили с Раисой не связываться, и Зойку взяли в девятый класс.
Клара уговаривала соседку, как могла. Зачем Зойке образование? Надо получать профессию, стабильную и денежную, чтобы могла прокормить. Раиса стояла на своем – я без образования, сижу на копейках, а дочь должна учиться.
Появление Зойки после летних каникул было главным школьным событием. В школьный двор вошла высокая, ладная девица, с большой грудью, тонкой талией и широкими бедрами. На полноватых красивых ногах сверкали белым лаком босоножки на каблуках. По плечам были распущены роскошные смоляные кудри. Горели черные глаза, сияла смуглая бархатная кожа, алел полногубый и яркий рот.
Смутились не только мальчишки, но и учителя. Директриса шепнула завучу, что «это явление опасно для всей школы». Наверное, она имела ввиду не только учеников в пышном пубертате, но и молодого математика, зрелого физика и разбитного физрука.
Девочки смотрели на Зойку с нескрываемой завистью. Мальчики – с повышенным интересом. Учителя – с опаской.
А Зойка ничего не замечала. По-прежнему с невыразимой тоской смотрела на классную доску, тщательно выписывала буквы в тетради, напряженно и внимательно слушая учителей.
Из хорошенькой толстушки она превратилась в писаную красавицу. Мальчишки бегали за девушкой все до единого, доходило до драк – каждый мечтал проводить Зойку до дома и донести ее портфель.
А вот на бедную Тому внимания по-прежнему никто не обращал, несмотря на ее наряды, дубленку и лаковые сапоги-чулки – зависть и несбыточная мечта всех девчонок и учительниц. Тома по вечерам торчала у зеркала, выдавливая крупные красные прыщи. Наутро все выглядело еще хуже. Накручивала жидкие волосы на бигуди и завивала челку щипцами. Локоны распадались через десять минут, и волосы опять повисали унылыми серыми прядями. Тома красила ресницы – на короткие тощие ресницы тушь ложилась неровно, осыпаясь грязными комьями. Тома тщательно замазывала лицо французской пудрой, но прыщи нагло лезли и из-под пудры, не поддаваясь маскировке. Хорошо держался только польский лак на ногтях. Но красить ногти в школу запрещалось.
Кстати, Тома свои ношеные белые лаковые босоножки, которые она милостиво подарила Зойке, потребовала немедленно назад. После первого сентября. Зойка безропотно ей их вернула, со вздохом надев старые коричневые туфли из «Детского мира».
С Томой они по-прежнему считались подругами. Вместе делали уроки – возмущенная Тома обзывала Зойку «тупой коровой», – вместе ходили в кино. Тома ловила восхищенные взгляды мужчин всех возрастов, брошенные на подругу. А та будто ничего не замечала и шла, высоко закинув голову назад и слегка прищурив глаза, – от усердных, но бесполезных занятий у Зойки сильно падало зрение.
Влюбился в девушку и Миша Пряткин, самый завидный из одноклассников: отличник, спортсмен, синеглазый красавец.
Вот тогда-то и стала появляться на зеленой стене подъезда та самая надпись цветным мелом – «Зойка – сука!». И тогда же у Раи началась ежеутренняя забота: смыть пораньше это безобразие, чтобы спозаранку все это не увидели соседи, спешащие на работу.
А беззаботная Зойка ничего не знала, пока однажды мать не заночевала у дальней родственницы в Орехове-Зуеве.
Девушка с удивлением посмотрела на настенные художества, покачала головой, пожала плечами и пошла дальше.
На перемене спросила у Томы:
– Видела?
Та скривилась:
– Да уж, как не заметить?
– И кому это надо? – удивилась наивная Зойка.
– А ты морду повыше задирай! – зло бросила Тома и проводила взглядом, полным тоски и отчаяния, Мишу Пряткина, идущего по коридору.
Зойка вздохнула и опять ничего не поняла. Что она сделала плохого? И кому?
На выпускном вечере, несмотря на все усилия и старания девочек, Зойка, конечно, была самой красивой. Правда, поплакала неделю – платье-то у портнихи сшили, а вот на туфли и прическу не хватило.
Клара ее утешила:
– Прическа тебе не нужна – твои волосы надо просто распустить, и это будет красивее любой прически. А про старые туфли не думай – при твоей красоте на них никто и не посмотрит. Мужики на это вовсе внимания не обращают.
– А девочки? – всхлипнула Зойка.
– А они по-любому тебя не простят! – рассмеялась Клара.
– За что? – удивилась Зойка.
– За все, – с коротким вздохом ответила соседка. – И за наивность твою и беззлобность заодно.
* * *Школу окончили – Раиса наконец вздохнула полной грудью. В Зойкином аттестате одни тройки. Наплевать! А вот что дальше? В техникум она не хотела – опять учиться? Ну уж нет! Хватит с нее страхов и унижения!
И Зойка устроилась официанткой в ресторан. Взяли ее туда с удовольствием. Клиенты – в основном мужчины с Кавказа или просто «деловые» (а кто мог позволить себе в те времена ресторан?) – мечтали сесть за Зойкины столы. Заигрывали и предлагали счастливую, беззаботную жизнь: от ужина и поездки на море до полного содержания и даже законного брака.
Поклонники охапками дарили Зойке цветы, отсылали коробочки с золотыми украшениями и французскими духами. Она не брала ничего.
Жить стали полегче – прибавилась еще и Зойкина зарплата. Раиса брала половину дочериных денег – на хозяйство. Остальные копила ей на наряды. Зойка приоделась – платья, туфли, пальто. В ресторане всегда кто-то чем-то подторговывал. А вот духами пользовалась польскими и сережки носила дешевые.
Тома поступила в Плехановский институт, специальность – товаровед. Мать ей говорила, что при такой профессии голодать она никогда не будет.
На курсе образовывались парочки, только Тома ходила в гордом одиночестве. Подруг у нее не было, кавалеров тоже. Иногда звала Зойку попить кофейку. Жарко рассказывала про замечательную студенческую жизнь – веселую и разнообразную. Сочиняла истории про страстных назойливых поклонников. Курила финские сигареты, со свистом выпуская дым, и хвасталась новыми тряпками.
Зойка вздыхала:
– А у меня одна беготня, спина мокрая, ноги опухают. Клиенты достают.
– Сама виновата, – припечатывала Тома. – Пошла в халдейки – вот и терпи. Раз на большее мозгов не хватает.
Миролюбивая и невредная Зойка со всем соглашалась – такой вот характер.
Рая Тому ненавидела, завидовала, что у той студенческая легкая жизнь, что думать ни о чем не надо. Всего полно: и еды, и тряпок. Студенты – это не буйные, пьяные и назойливые сладострастники из ресторана. А дочери говорила:
– Что ж лучшая подруга тебя на вечера институтские не зовет? Или в театры, в киношку?
Зойка горестно вздыхала:
– Не пара я ей, мам. Ну что она про меня скажет? Подавалка из кабака? Даже техникум не осилила. Живу в коммуналке, отца нет. Книг не читаю. Стыдно ей за меня.
– Стыдно! – возмущалась мать. – За друзей стыдно быть не может! – И горестно добавляла: – Дура ты у меня, Зойка! Не серости она твоей боится, а красоты! Сама-то урод уродом! И тут ни тряпки не помогут, ни книжки прочитанные.
Зойка на мать обижалась и за подругу жарко заступалась. Всегда.
Но однажды все-таки Томку попросила:
– Возьми меня на новогодний вечер. Мы же подруги. А то в Новый год у меня одна компания – мама да Клара. Тоска.
Тома от возмущения задохнулась:
– Куда тебе? Там одни студенты! А ты – туда же, в калашный ряд.
Зойка впервые обиделась. Так обиделась, что дверью со всей дури шарахнула – штукатурка посыпалась. К телефону не подходила и дверь Томе не открывала. Та злилась – такое случилось впервые. Вышла Зойка из повиновения, вышла. Столько лет терпела, а тут… Мать Томе сказала:
– Возьми эту убогую. Что тебе, жалко? Не конкурент она тебе – коровища необразованная. Рот открыть не может. Глазами своими коровьими глупыми – хлоп-хлоп.
Тома решила подумать. Подруг, кроме Зойки, у нее не было.
Кстати, творения на стене по-прежнему появлялись. Каждое утро.
Тетки у подъезда продолжали бедную Зойку осуждать:
– Ишь, пошла, королевишна! А задом-то вертит! Вот прям сейчас этот зад и отвалится! А тряпки какие! Все яркое, заграничное! Сиськи вывалит – и вперед! Вокруг не смотрит! Взгляд поверх людей! С прищуром.
Не знали дворовые сплетницы, что «взгляд с прищуром», так же как и гордо вскинутая голова, – следствие сильной близорукости, а не гордыни. Тряпки – от спекулянтки Любки, тоже официантки. Да еще и ношеные – так дешевле. А про «вываленную напоказ грудь» – не помещалось Зойкино богатство в широкое декольте. Никак.
И подвозил Зойку после вечерней смены не любовник «из грузин», а бармен Витюша, которому она как любовница была не нужна по причине его увлечения отнюдь не противоположным полом. Девушка была ему просто подружкой. И еще – таким же изгоем, как и сам Витюша.
* * *Тома подумала-подумала и Зойку решила взять. Ну что, уведет у нее она всех кавалеров? Да и кого, собственно, уводить? Где эти самые кавалеры?
Встретила Зойку у подъезда и важно объявила:
– Тридцать первого, в семь начало. – И добавила: – Не вздумай накраситься как проститутка. Губищи свои не малюй. Не поймут.
Зойка обрадовалась, как дитя. Обидные слова про «губищи» и «проститутку» молча проглотила. Ей и вправду косметика совсем не шла – только старила и утяжеляла. И так хватало природного буйства красок.
Боясь Томиного гнева, Зойка оделась скромно: узкая темная юбка, черный свитерок под горло. Совсем не накрасилась, только в уши вдела сережки с искусственным жемчугом, чтобы слегка оживить картинку.
И все равно была хороша так, что сама у зеркала притормозила. Поправила черные локоны и тяжело вздохнула: «Ну разве я виновата?» Так с чувством вины и смущения и выкатилась во двор.
Тома вышла через двадцать минут. Нарядная и благоухающая. Новая дубленка, сапожки на каблуках. На пальцах кольца, в ушах серьги, на шее медальон. Все – золото. Начес двадцать сантиметров, тени синие, черные стрелки до ушей, перламутровая помада. Гордая вышла, важная. Оглядела Зойку и скривилась:
– На поминки собралась?
Та растерялась:
– Ну, ты же сказала…
Тома скривилась:
– Нет мозгов – и не будет. Истина старая.
На вечер отправились на такси.
– Чтобы не повредить красоту, – объяснила Тома.
В огромном, сверкающем от многочисленных люстр фойе было шумно и многолюдно. Громко играла музыка.
Студенты кучковались группами, громко смеялись и пили шампанское. Тома, зло оглядев сокурсников, пару раз кому-то кивнула. К ней никто не подходил и в компанию не приглашал.
Зойку это удивило. Спросила у Томы, та с досадой ответила:
– Завидуют просто. И тряпкам моим, и цацкам. И тому, что учусь хорошо.
Зою это не очень убедило. Красивых и модных девчонок было немало. У многих золотые сережки и колечки. Нарядные платья, туфли на каблуках. Чему завидовать? Странно как-то. Может, и вправду дело в том, что Тома хорошо успевает?
Зойкины наивность и доброжелательность не имели границ. Не научилась она плохо думать о людях! И вредности – той, что есть у любой женщины, – у нее тоже не имелось. Такой уродилась.
Потом были концерт, фуршет, где Тома на нее зашипела:
– Много не жри! Скоро в дверях застрянешь.
Зойка покраснела и быстро положила бутерброд на край тарелки.
Потом били куранты, все громко кричали «ура!» и считали до двенадцати.
А дальше – приглушили свет, и начались танцы. От шума и двух бокалов шампанского у Зойки разболелась голова. А Тома все наливала себе и наливала. С красным злобным лицом она обсуждала и осуждала всех. Кивала и выносила свой беспощадный вердикт:
– Эта – дура деревенская. Эта – вообще потаскуха. Эта – спит с преподом. А у той уже три аборта.
Зойка стояла, открыв рот и глаза. Неужели все, все с изъянами? Кошмар какой-то!
– Все! – отчеканила Тома и залпом допила остатки вина.
А «ужасные» девчонки танцевали, смеялись и веселились. Новый год!
К Зойке подошел высокий смуглый парень с длинными черными как смоль волосами. Он галантно поклонился и пригласил ее на медленный танец.
Зойка оглянулась на Тому. Та, зло усмехнувшись, отвела взгляд.
Зойка положила руки кавалеру на плечи и закрыла глаза. Медленно лилась, как тихая вода, музыка. Парень уверенно и спокойно вел Зойку в танце, и она чувствовала его сильные и нежные, ненахальные руки.
И второй танец они танцевали, и третий. Зойке казалось, что никогда не закончится музыка и никогда она не снимет с его плеч свои уже онемевшие руки.
Но музыка кончилась. Зойка открыла глаза. Парень смотрел на нее долгим и внимательным взглядом.
– А ты с какого курса? – спросил он.
И Зойка подумала: «Какой необыкновенный и странный у него голос – бархатный, глубокий, с легким акцентом».
Тут ее резко дернули за рукав. Она обернулась – Тома, с перекошенным от гнева лицом. Подруга еще раз дернула Зойку за руку и потащила к выходу. Девушка обернулась, кинув взгляд на кавалера. Он догнал их у раздевалки и сунул Зойке в руку бумажку. Тома этого не видела – истерично натягивала шубу и сапоги.
Вышли на улицу. Тома шла впереди. Зойка еле поспевала.
– Том, ну чего ты? – Зойка обогнала подругу.
– Чего? – заорала Тома. – Ведешь себя как б…! Вот чего! Стыда не обобраться! Взяла ее, дуру непролазную. Пожалела! А она! Напилась и с иностранцем шашни развела! У меня еще из-за тебя неприятности будут!
Зойка совсем растерялась и остановилась.
– С каким иностранцем? Ты о чем, Том?
– С таким! – взвизгнула подруга. – Араб он. Ливанец. Сынок миллионера. Живет при посольстве, в трехкомнатной квартире с прислугой. Жрет только из «Березки». Отдыхает во Франции. В общем, гад еще тот. Капиталистический.
Зойка ойкнула и закрыла рот рукой. Прошептала:
– Я же не знала, Том!
– А вести себя надо уметь! Тогда и знать ничего не надо будет!
Тома подняла руку и остановила такси. Сев на переднее сиденье, громко хлопнула дверью.
Машина рванула с места.
Зойка осталась на темной улице одна. Села в сугроб и разревелась.
* * *Если не везет человеку, так не везет. И Зойка считала себя самой несчастной из всех живущих на земле. Ненавидела свои буйные кудри и буйную плоть. Тело просто рвалось наружу – из всех платьев и кофточек. А губы? Ну что это за пельмени такие? Может, и вправду в роду у Зойки африканцы? А мать говорит – не твое дело. Как не ее? Что, человек не должен знать, кто его предки? Хорошо матери – белокожая и белобрысая. Глаза голубые. А Зойка? Головешка какая-то. Да еще и кавалер этот! Иностранец. Вот влипла! С иностранцами у нас строго. Томка сказала, что затаскают по всяким страшным организациям. Потому что нельзя. Нельзя полюбить человека из другого мира. Тем более – с самого Запада. Хотя – нет, с Востока. Но суть от этого не меняется. К тому же – сын миллионера. Сразу «за жопу возьмут» – слова Томы. Вот что делать? А парень этот ей так понравился! Так, что сердце заходилось тогда, в танце, и голова кружилась. И руки у него такие – нежные, сильные. Пальцы длинные, тонкие. Аристократ, одним словом. А одеколон у него какой! И на тебе, опять неудача. Зойка бумажку с телефоном выкинула, предварительно порвав на мелкие кусочки.