Любашка была интеллектуалкой, как Ленечка. Они вообще были очень похожи. Оба очень стройные, как бы удлиненные, с тонкими чуткими пальцами. Вся юность Любашки прошла в читальном зале Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина. Когда она однажды вышла на свет из дверей сего замечательного заведения, ее подхватил под ручку только что демобилизованный из армии одноклассник Женя Верещагин. В отличие от Любашки с Ленечкой Женька был мальчиком из подворотни, с низким интеллектом, но с большим самомнением и немалой физической силой. Он в эту же встречу сразу и наповал сразил умненькую книжную девушку (которая в школе всегда его сторонилась) мощью своего темперамента, непохожестью на прежних ее друзей и тем, что мог пронести ее на руках через весь Невский проспект без устали и с полным презрением к общественному мнению по этому вопросу. Женька был высок, но кряжист, с кожей, навечно задубелой на знойных ветрах южных российских степей, где ему пришлось служить, с бесцветными волосами и ресницами. Носил Верещагин только камуфляжные или спортивные костюмы, футболки с дурацкими детскими надписями и огромные кроссовки. Интересовался рыбалкой, футболом, телевизионными ток-шоу и сканвордами. Скорее всего, Любашка и без Саши Сычева скоро поняла бы, что погорячилась с замужеством, но знакомство с эрудированным историком дело ускорило.
Я не описывала вам Сашу. Теперь, пожалуй, в этом есть смысл. Женька Верещагин на его фоне здорово проигрывал, во всяком случае, в глазах начитанной домашней девочки, у которой одномоментно спала с глаз любовная пелена, загораживающая ей до этого времени настоящий облик мужа. Саша был аристократичен. На его чистом лице почти незаметны были следы бритья. Волосы очень красиво лежали по обе стороны косого пробора, ровного, как ниточка. На носу сидели узкие очки без оправы с золочеными дужками, придавая ему очень интеллигентный вид. Одевался Саша исключительно в костюмы и светлые рубашки с галстуками. Галстуки обязательно пришпиливались зажимами. В галстуке он ходил в любую жару, а в любой мороз шарф открывал светлый воротничок рубашки. О его нежной любви к нижнему белью я уже говорила. От Сычева всегда хорошо пахло, в отличие от насквозь прокуренного Женьки. Футбол Сычев презирал. «Двадцать два бугая», по его мнению, могли найти себе более достойное занятие. Поговорить Любашке с Сашей было о чем. И любовником преподаватель был хорошим, и человеком нежадным. Ухаживать умел красиво. Вполне возможно, что Любашке подошел бы и тот домострой, который он пытался воплотить в жизнь в моей квартире. Все подошло бы, если бы изначально не являлось всего лишь местью Сычева Ленечке. Как он вышел на Любашку, до сих пор осталось тайной. Любашка уже ничего толком рассказать не могла, а Сычев, к которому мы, конечно же, с Ленечкой поехали, рассказать это не пожелал.
Мы застали преподавателя истории за немудреным холостяцким ужином, состоящим из магазинных пельменей со сметаной. Я невольно отметила, что пельмени наполняют глубокую тарелку аккурат до той самой золотой каемочки, до которой мне когда-то было велено наливать суп. Хлеб от буханки кирпичиком нарезан тонкими одинаковыми ломтиками и лежит на блюдечке слева от пельменей. Сам Александр Демьянович хотя и в спортивных штанах, но в отглаженных, без пузырей на коленях. И в серой рубашке в тонкую синюю полоску в тон штанам. Любо-дорого смотреть.
– Да, твоя сестра в меня влюбилась как кошка, – сказал он Зацепину, когда тот призвал его к ответу за содеянное с Любашкой, – но разве в этом есть моя вина?
– Есть!! Ты специально влюбил ее в себя! – выкрикнул Ленечка.
– Ерунда! – Преподаватель расхохотался. – Я очень хотел влюбить в себя Маргариту, и что?! Разве получилось?! Она почему-то спит с тобой, а не со мной!
Сычев избегал смотреть на меня, из чего я заключила, что он так и не оправился от того удара, который мы с Ленечкой ему нанесли. Это хоть как-то могло бы его оправдать, если бы не то, что случилось с Любашкой.
– Она чуть на тот свет не отправилась, понимаешь ты это?! – продолжал кричать Ленечка, на что Сычев очень спокойно ответил:
– А я? Ведь ты не знаешь, что случилось со мной, когда она… – и Саша опять на меня не посмотрел, – меня… выгнала…
– Ты… Ты же мужик! А Любашка… она жизни совсем не знает! Она, кроме книг, ничего не видела!
– Ха-ха! – деревянно рассмеялся Сычев. – Это она-то не видела?! Это ты, братец, не видел ее в постели!
Ленечка, который немного поднаторел в драках с Володькой Кашиным, отвесил Сычеву очень приличную оплеуху, за что я ему мысленно поаплодировала. Саша драки не приветствовал почти так же, как футбол, а потому вытер кровь, выступившую на губе, и наставительно сказал:
– Кулаками ты ничего не добьешься.
– С чего ты взял, что я хочу от тебя чего-то добиться?! – проорал Ленечка, потирая другой рукой ушибленный о Сычева кулак. Выразительные идиоматические выражения, которые Зацепин при этом употребил, вытащив их из каких-то немыслимых глубин своего мозга, я опускаю. – Самое худшее уже случилось! Я всего лишь хочу выяснить, зачем ты это сделал именно с Любашкой?!
– А что я… собственно… такого сделал? – с перерывами, отсасывая кровь из разбитой губы, спросил Сычев. – Сначала я ее любил, а потом… разлюбил… и все дела…
При этих словах Сычев наконец посмотрел на меня. В его глазах плескалось такое злорадное торжество, что я набросилась на него как тигрица. Мне казалось, я слышу, как мои ногти раздирают его гладко выбритые щеки. Саша дико взвыл. Зацепин с трудом оторвал меня от жертвы.
– Какого черта?!! – рассвирепел Сычев, хватаясь за щеки, мгновенно покрывшиеся багровыми рубцами.
– А это тебе за Любашку!! – выкрикнула я. – Носи теперь свои щечки в университет!!
– А если бы я… а если бы я тебя за то, что ты… – задыхаясь от злости, стал надвигаться на меня Сычев. – Ты ведь ничем не лучше!!! Пользовалась мной, пока этот твой заступничек где-то прохлаждался…
Ленечка отодвинул Сашу от меня плечом, схватил его за рубашку и так тряхнул, что с мясом оторвал карман.
– Еще раз повторяю, что они… и Рита, и Люба… они женщины… А ты должен быть мужчиной, черт тебя раздери!!! – И дальше Ленечка опять прибегнул к сильным идиоматическим выражениям.
– А я и вел себя как мужчина, – прошипел ему в лицо Сычев. – Надоела баба, я ее и кинул… Не она первая, не она последняя…
– Да я… я тебя посажу…
– Черта с два вы докажете, что я в чем-то виноват!! Да в меня половина моих студенток влюблена! Что мне на всех них жениться прикажете?!
– Но ты же не спишь со всеми студентками?!
– А кто докажет, что я с твоей сестрой спал?!
– Ты же сам сказал?!
– Но вы же… – Сычев выразительно посмотрел на нас с Ленечкой, – понимаете, что мои слова не будут считаться доказательством, тем более что я их никогда больше не повторю. Вот если бы у Любы остался от меня ребенок, тогда другое дело… но ничего ведь не осталось? Не осталось ведь ничего?! Правда?!!
Я думала, что Зацепин убьет Сашу, но он все-таки остановился, когда понял, что Сычев совершенно не сопротивляется. Не умеет. Не может. Он поднял его с пола, окровавленного, и бросил на диван.
– Чего ж… перестал? – жутко улыбнулся Сычев разбитыми губами.
– Так это… все равно… что бить лежачего… – прохрипел Ленечка.
– А ты, значит, из благородных?
– Какой есть…
– Ну… так вот: это и всё, что ты можешь мне сделать… Не за что меня привлечь… Никто не виноват, что Люба такой чувствительной оказалась… А меня можешь даже убить… Все равно… без Риты жизни нет…
Ленечка вытер Сашину кровь с кулака диванной подушкой и потащил меня за собой к выходу.
– Я ведь обещал, что вы меня еще вспомните, – бросил Сычев нам в спину. – Так оно и вышло. Я сдержал свое слово…
Зацепин дернулся было назад, но я его остановила. В самом деле, нам нечего было предъявить Саше. Каждый человек может влюбиться и разлюбить. Это происходит сплошь и рядом. Если бы всех тех, кто разлюбил, за это сажали в тюрьмы, свободных граждан уже не осталось бы.
Бедную Любашку долго лечили. Иногда она почти совсем приходила в себя, но потом опять наступал рецидив, и все ее близкие постепенно потеряли всякую надежду на то, что она когда-нибудь вернется к полноценной жизни. Надо отдать должное Женьке, который долго ждал перемен к лучшему в собственной жене. В конце концов, сама Елизавета Семеновна предложила ему развестись с дочерью и устраивать свою жизнь с другой женщиной. Женька так и сделал. И никто его за это не осудил.
Разумеется, ни я, ни Ленечка не сказали Елизавете Семеновне и Сергею Ивановичу, из-за чего с Любашкой приключилась такая беда. Мы оба чувствовали себя виновными, а потому больше не заговаривали о собственной свадьбе. Нам казалось, только произнеси кто-нибудь слово «свадьба», и на всех близких людей снова градом посыплются несчастья. Да и разве в штампе дело? Родители Зацепина, поглощенные заботами о больной дочери, тоже как-то запамятовали, что мы с Ленечкой собирались пожениться. Таким образом, мы продолжили с ним жить в гражданском браке, а голубое платье с кружевными вставками я засунула подальше в шкаф и завесила старой курткой Зацепина. Мы с ним старались не говорить ни о Сычеве, ни о Любашке, потому что тогда – всё! Один выход – харакири дуэтом! Еще жива была память о том, как мы расстались из-за смерти Наташи, и ничего хорошего из этого ни получилось. Мы должны быть вместе, что бы ни случилось! Конечно, Зацепин вовсе не вычеркнул сестру из памяти. Он, как мог, помогал родителям ее лечить, но желаемых результатов это не приносило.Между тем Ленечка окончил институт и устроился на работу гастроэнтерологом в районную поликлинику. Зарплата молодого врача была крошечной. Мы еле-еле сводили концы с концами. Меня это злило. Я начала к месту и не к месту повторять расхожую фразу о том, зачем надо было столько лет учиться, чтобы так мало зарабатывать. Ленечка ответно злился и брал на себя всякие дежурства в выходные и праздники, поскольку любой гастроэнтеролог запросто может работать терапевтом. Денег все равно не хватало. Я к такой скудной жизни не привыкла. Будучи замужем за Ярославом Миргородским, я никогда денег не считала, тратила столько, сколько считала нужным. При разводе благородный Ярик оставил мне такую приличную сумму, что год до знакомства с Сычевым я тоже особых забот не знала. Александр Демьянович, гревший руки на приемных экзаменах в университет, тоже обеспечивал мне сытую и нарядную жизнь. А вот Ленечка, мой любимый Ленечка, не может мне купить зимних сапог, когда у старых начала отваливаться подошва.
– Если отдать в ремонт, то, думаю, они еще послужат, – глубокомысленно изрек он, с пристрастием рассматривая раззявивший рот сапог.
– Да что ты говоришь?! Послужат?! – саркастически произнесла я. – Может, мне еще и в рубище нарядиться? Суму через плечо повесить?!
– Рита! Не изображай из себя самую несчастную в мире! Я всего лишь сказал, что сапоги можно починить.
– А я не хочу чиненые сапоги! Они страшные, как смерть! Мне давно пора купить нормальные зимние сапоги, в которые не будет набиваться снег! Не золотое же колье требую! – Сама не заметив, я закончила фразой, которую в свое время ненавидела в репертуаре Сычева: – Я не так уж много и прошу!
Ленечка взял еще где-то какие-то дежурства. Новые зимние сапоги были куплены, но я совсем перестала его видеть. Он являлся домой очень поздно, замертво падал на постель, едва стащив с себя одежду. Я забыла, когда он последний раз обнимал меня и говорил о любви.
– Может, ты разлюбил меня? – спросила я его как-то за завтраком.
Ленечка, который ел бутерброд и одновременно читал медицинский журнал, посмотрел на меня поверх печатного органа и спросил с набитым ртом, роняя из него крошки:
– С чего ты взяла?
– С того. Может быть, у тебя вообще другая женщина?
– Да ты что? – Ленечка отложил журнал и с трудом проглотил застрявший в горле кусок. – С ума сошла?!
– А что я такого сказала? Может, с тобой в твоих поликлиниках дежурят такие обалденные женщины, что тебе уже до меня и дела нет… Или, может быть, ты с пациентками… с какими-нибудь хорошенькими гастритчицами или язвенницами…
Я говорила ерунду и знала это. Я видела, что Ленечка просто здорово уставал, но удержаться не могла. Меня давно тянуло устроить скандал. Мне надоела нищая жизнь, отсутствие развлечений и постоянного мужского внимания. Мне казалось, что жизнь уходит сквозь пальцы, как вода. Еще немного – и вот она, пенсия, а я еще не наносилась модных нарядов, не отужинала в шикарных ресторанах и не все еще получила в постели.
Вечером того дня, утром которого я бросала Ленечке несправедливые обвинения, он пришел с работы пораньше и все свое свободное время посвятил мне. Но что такое один вечер в череде множества бесконечных одиноких и скучных вечеров! Что-то непременно должно было произойти, чтобы прервать это монотонное однообразие. И оно произошло. Я влюбилась в другого! В странного, ни на кого не похожего мужчину! Наконец-то! Во всяком случае, мне тогда казалось, что я наконец-то влюбилась. Я решила, что теперь уж точно разорву выматывающую душу тягомотину с Ленечкой и начну новую праздничную жизнь! Сколько можно быть сожительницей нищего гастроэнтеролога?! Зацепин просто околдовал меня баснями о нашем предназначении друг другу! Он всегда говорил очень красиво! Гипнотизер! Кот-баюн! Ну ничего! Еще не все потеряно! Как хорошо, что мы не поженились! Конечно, Любашку очень жаль, но никто не виноват, что ее психика оказалась такой слабой. Кого только не бросают возлюбленные! Люди же как-то держатся! С ума не сходят! Любашка могла бы и сама бросить своего недоразвитого Женьку и поискать еще кого-нибудь, наподобие Сычева. Да в этом университете молодых преподавателей – пруд пруди! Я видела! Саша как-то водил меня на их вечеринку.
В общем, теперь нам с Ленечкой даже и разводиться не надо. Нужно только как-то выставить его из квартиры. Или не выставлять? Мало ли что… Пока он работает и работает, я могу и так… Пусть себе дрыхнет подле меня ночами. Да и лишнюю тарелку супа мне не жалко ему налить. Не чужие, поди, друг другу люди.
И началось…
То есть сначала я пребывала в самом радужном настроении. Мой новый избранник оказался человеком еще и новой формации, то есть частным предпринимателем. Он организовал, как тогда называли, кооператив по выпечке и продаже фирменного белого хлеба под названием «Питерский калач». Этот самый калач был так себе на вкус, крошился при нарезке, но был красиво заплетен, усыпан сахарной пудрой и орехами. Поначалу калачи продавали в хлебных отделах магазинов, и покупатели брали их с бою, потому что никогда еще не видели такой сказочно-булочной красоты. Потом Илья понаставил в бойких местах несколько фирменных киосков и посадил в них хорошеньких девушек в кокошниках. Калачи пошли еще бойчее, особенно в точках возле Эрмитажа, Русского музея и при входе в Петропавловскую крепость.
Наше с Ильей знакомство пришлось на период, когда девушек в кокошниках еще не было даже в задумке, но деньги у него уже и тогда водились немалые. Но не думайте, что я польстилась именно на деньги. Я сначала и не знала, сколько кооператоры зарабатывают.
Илья пришел в наш стройтрест, чтобы заключить с начальством договор на организацию торговой точки в просторном холле на первом этаже. Начальник, Мохначев Степан Игнатьевич, как это часто бывало, находился на одном из объектов и возвращаться в свой кабинет не спешил. Я предложила частному предпринимателю, Назаренко Илье Алексеевичу, записаться к Мохначеву на прием. Он сказал, что обязательно дождется начальника сегодня, потому что этого требуют какие-то особые обстоятельства, но я видела, что понравилась ему и он хотел задержаться около меня подольше. Он мне тоже понравился. Я тогда еще не знала, что он, как и Ленечка, нравится всем. И даже не могла предположить, до какой степени. У Зацепина были неплохая фигура и удивительные глаза, о которых я уже столько сказала. Илья Назаренко был среднего роста, несколько коренаст, а глаза имел самые обычные, светло-карие, в окружении коротких ресниц. Он привлекал совершенно другим. Казалось, что от него во все стороны расходились энергетические лучи, и всякий, кто попадал в поле их действия, непременно оказывался ими ионизирован и тут же соглашался с ним во всем. Я не сомневалась, что Мохначев обязательно заключит с Ильей договор о создании торговой точки в холле стройтреста, хотя никогда ранее и в мыслях этого не держал.
Впрочем, Илья не любил, когда его называли Ильей. Он всем представлялся: Назаренко – и требовал, чтобы его называли только по фамилии. Его так называла даже собственная мамаша. Некоторые жены всегда зовут своих мужей по фамилии. Так поступала и мать Ильи. Когда оказалось, что сын характером удался в отца, Людмила Борисовна (еще в детстве и сначала в шутку) стала звать его – Назаренко-2. После неожиданной и скоропостижной смерти отца Ильи, «2» отвалилось за ненадобностью.
Назаренко знал о своих магнетических способностях. Он тогда битых два часа крутился около меня не для того, чтобы завоевать и покорить, а потому что ему так в тот момент хотелось. В том, что я сама собой завоююсь и покорюсь ему, он нисколько не сомневался.
Мохначева он дождался. Вышел из его кабинета, улыбаясь во весь рот, и сразу объявил:
– Вы, дорогая Ритуля, сегодня вечером непременно должны со мной отпраздновать мою победу над вашим начальством.
– Почему это я должна? – особо кокетливо складывая губы бантиком, спросила я, хотя уже точно знала, что должна непременно.
– Ну как же?! – заразительно рассмеялся Назаренко. – Это победа и всего вашего коллектива! Теперь все ваши сотрудники будут иметь возможность покупать мои свежайшие калачи, практически не отходя от рабочего места. В магазинах Питера, моя девочка, их моментально разбирают!
С тех пор он звал меня – моя девочка. Я его – Назаренко, а он меня – моя девочка.
В этот же вечер он заехал за мной на своей машине, очень неказистых «Жигулях». Я была уверена, что он повезет меня в какое-нибудь кафе или ресторан, но Назаренко сразу направил машину к себе домой в небольшую двухкомнатную квартиру на Звездной улице.
– Куда это мы едем? – удивленно спросила я, когда вместо нарядного центра города за окном замелькали типовые кирпичные и блочные дома.
– Ко мне, моя девочка, – ответил Назаренко и так выразительно на меня посмотрел, что я сразу поняла, чем мы станем заниматься сразу по приезде.