Сначала мы старались не наглеть. Встречались в две недели раз. Но запретный плод сладок. Чем больше «нельзя», тем сильнее хочется. И мы расслабились. Я как-то выпустила из вида звериное чутье Назаренко и ничем не ограниченные возможности очень богатого и влиятельного человека.
Илья появился в дверях моей спальни почти в такой же момент, какой довелось лицезреть бедной Наташе. И почему нам всем без конца приходилось видеть то, что тщательно скрывается от посторонних глаз? Неужели на роду было написано? Сказать, что я испугалась, значит не сказать ничего. Я помертвела, но в тот момент не отметила, до чего все символично. Ситуация до боли повторяла ту, драматическую. И даже фамилия Наташи была Ильина. Ильина и Илья… Назаренко и Наташа… Когда я вспоминаю об этом сейчас, честное слово, шевелятся волосы…
Поймав мой сумасшедший взгляд, Назаренко прошел в комнату и молча уселся в кресло напротив нас.
– Ну что… будем стреляться… или как? – нарушил молчание Ленечка, пытаясь натужной иронией разрядить обстановку.
Илья, не удостоив его даже взглядом, обратился ко мне подчеркнуто спокойно:
– Это не входило в условия договора.
– Мы не обсуждали, чем я буду заниматься в своей собственной квартире, – ответила я, стараясь не дрогнуть голосом.
– Нам обоим было ясно, что ЭТИМ – не будешь. Я ЭТОГО не мог бы позволить.
– Ты что же, считаешь, что в жизни все совершается только по твоему позволению?!
– Та жизнь, которую я строю вокруг себя, должна быть такая, какой я хочу ее видеть.
К чести Ленечки надо сказать, что в течение всего непродолжительного разговора с Назаренко он предлагал ему оставить меня в покое и разбираться исключительно с ним по-мужски, но нам с Ильей не нужно было вмешательство третьих лиц. В конце концов, Зацепин вынужден был просто вылезти из постели, по-быстрому натянуть джинсы и застыть возле меня в напряженной позе, скрестив руки на груди. Всем своим видом он демонстрировал готовность к разрешению конфликта самым экстремальным способом из тех, что предложит противоположная сторона, но противоположная сторона по-прежнему делала вид, что мы в комнате только вдвоем.
– А ты никогда не задумывался, Назаренко, что я была с тобой вовсе не по твоему велению и хотению, а исключительно по собственному желанию? – раздраженно спросила я. – И была только до тех пор, пока хотела этого сама! Теперь обстоятельства изменились…
– Пока существует наш договор, никакие обстоятельства меняться не могут. – Илья был все так же убийственно спокоен и вежлив.
– Хорошо, что мы не записали его на бумаге и не заверили у нотариуса!
Назаренко презрительно улыбнулся:
– Мне всегда было плевать на гербовые бумажки с синими печатями. Нет ничего важнее договоренности со мной.
Я решила сменить тактику и очень проникновенно сказала:
– Илья, ты не можешь не понимать, что любовь не определяется договоренностью! Она или есть или… ее нет…
– Правильно ли я догадался, что ты меня не любишь?
Больше всего мне хотелось промолчать, провалиться сквозь землю и затаиться в ее мрачных черных глубинах. Хоть бы и навсегда. Возможности такой у меня не было, и я потерянным голосом сказала:
– Правильно…
– Повтори, – попросил он.
– Что?
– Скажи, что не любишь. Именно этими словами, чтобы я не мог как-то по-другому истолковать все, что сейчас происходит.
– Ну… мне кажется, все и так понятно…
– Рита!! – рявкнул он. – Говори!!! Ну!! Пока я…
Назаренко не закончил предложения, но видно было, что он на пределе: на виске билась жилка, а кончик носа побелел. Я сжала обе руки в кулаки, чтобы не дергались пальцы, и очень тихо произнесла:
– Я не люблю тебя, Илья.
Он согласно кивнул головой и констатировал:
– Ну… хотя бы… честно… Любишь его? – Назаренко указал подбородком на Ленечку, который в изнеможении от этой душераздирающей сцены уронил руки вдоль тела, уже больше не защищаясь от непрошеного гостя.
Мне оставалось только ответить:
– Да…
Илья шумно выдохнул и задал новый вопрос, то ли кривясь, то ли жалко улыбаясь:
– И считаешь, что все будет не так, как хочу я, а как вы распланировали тут… без меня?
– Мы ничего не планировали…
– Но сейчас уверены, что меня победите?
– Мы…
– Не нашлись еще такие, которые смогли бы, Ритка! – перебил меня Назаренко, и в его голосе зазвучал такой металл, что у меня от страха забились жилки не только на виске, но и под подбородком, и даже в паху. – Ты же знаешь, я с нуля начал свое дело, а теперь я есть то… что есть, потому что всегда побеждал. Я ошибался, да… бывало… Но никогда не проигрывал! У меня всегда все получалось! И вам меня не переиграть!
– Ты что же, собираешься заставить меня любить тебя силой?!
– Нет! Ха-ха! – Илья деревянно хохотнул. – Я помню… этот твой хмырь… говорил в тот раз, когда тебя бросал, что насильно мил не будешь. Он прав… Заставить тебя любить я, конечно, не могу, но в моих силах сделать так, чтобы ты никогда не была счастлива!
– Угрожаете, милейший?! – опять подал голос Зацепин.
– Нет… Я просто предупреждаю вас, что выйдет все равно по-моему. Так, как я только что решил…
– И что же ты решил? – с большой опаской спросила я.
– Скоро узнаете, – без всякой угрозы ответил Назаренко и как-то очень торопливо ушел, будто сбежал.
– Ну… и чего ждать? – спросил меня Ленечка.
Я помотала головой, не в силах говорить.
– Даже не можешь предположить, на что он способен?
Я вспомнила черепно-мозговую травму кондитера Филиппова, закончившуюся летальным исходом, а также жену Измайлова и ответила:
– На все…
– Но не убьет же?!
– Не убьет… но только потому, что уже убил бы, если бы это задумал. Он сделает что-нибудь похуже…
– Что может быть хуже?!
– Не знаю… Он, как и Сычев, не станет терпеть, что мы портим ему жизнь. Только Сашенька – жалкий слизняк по сравнению с Назаренко.
– Знаешь, мне вполне хватило и того, что устроил твой Сашенька!
– Так брось меня опять, брось!!! – разрыдалась я, упав лицом в подушку. – Ты меня все время бросаешь!!Целый месяц мы с Ленечкой провели в нечеловеческом напряжении, ожидая нападения со всех сторон и подвоха абсолютно ото всех, кто отваживался к нам обратиться по какому-нибудь вопросу. Я отскакивала от покупателей как от зачумленных, а на грубость Зацепина (который не умел грубить в принципе) пожаловались главврачу две медсестры и одна пациентка с язвой двенадцатиперстной кишки.
К концу второго месяца мы с Ленечкой волей-неволей начали успокаиваться, надеясь на то, что Илья раздумал нам мстить. Когда я уже начала опять улыбаться, в ежедневной программе питерских новостей под названием «День за днем» мы с Ленечкой вдруг увидели портрет крупнейшего бизнесмена Северной столицы Назаренко И.А. в черной траурной рамке. У меня из рук выпала чашка, и исходящий горячим паром кофе залил колени. Колени ничего не почувствовали, потому что страшная боль ожгла мне внутренности. В груди, возле самого сердца забился огненный ком, почти такой же, какой своими ласками умел вызывать у меня Илья. И он, этот ком, выйдя из-под контроля, поднимался вверх и выжигал мне гортань. Язык, казалось, распух и не мог шевельнуться. Несколько лет у меня не было ближе человека, чем Назаренко, и его неожиданная смерть повергла в настоящий ужас. Я не хотела больше с ним жить и даже боялась его, но смерти ему не желала. Более того, мне немедленно захотелось вернуться к Илье. Захотелось, чтобы он обнял меня, прижал к себе и сказал: «Все это лишь происки кретинов-журналистов, девочка моя. Я не могу умереть, потому что смерть – это проигрыш, а я никогда не проигрываю! Ты же знаешь!»
Я очнулась от того, что Ленечка пытался содрать с меня джинсы.
– Ты что? – с трудом прошептала я ему. – Он же… нельзя же…
– Идиотка! О чем думаешь!! Ты вся обварилась! – крикнул Зацепин.
И только тогда я почувствовала, как горят у меня ноги, и принялась помогать Ленечке стаскивать брюки. Колени были покрыты зудящими малиновыми разводами. Но все это казалось мне ерундой по сравнению с траурной рамкой на портрете Ильи. Сейчас я готова была ампутировать себе конечности, только бы Назаренко остался жить. А диктор между тем совершенно бесстрастно сообщал, что крупнейший предприниматель Санкт-Петербурга, владелец известнейшей компании по производству продуктов питания «Маргарита» Назаренко Илья Алексеевич сегодняшней ночью погиб в автомобильной катастрофе на Московском шоссе. Потом показали совершенно сплющенный бампер его «БМВ» и закрытое гнусной грязной тряпкой распростертое на асфальте тело.
Ленечка чем-то мазал мне колени, а меня била такая крупная нервная дрожь, что отвратительным образом клацали зубы.
– Ну… ты как? – спросил он, вытирая руки о полотенце.
Ответить я была не в силах. Зацепин куда-то исчез, а потом появился вновь и заставил меня выпить горькую коричневую жидкость. Частично я пролила ее на многострадальные колени, но через некоторое время все-таки перестала сотрясаться всем телом.
Ленечка чем-то мазал мне колени, а меня била такая крупная нервная дрожь, что отвратительным образом клацали зубы.
– Ну… ты как? – спросил он, вытирая руки о полотенце.
Ответить я была не в силах. Зацепин куда-то исчез, а потом появился вновь и заставил меня выпить горькую коричневую жидкость. Частично я пролила ее на многострадальные колени, но через некоторое время все-таки перестала сотрясаться всем телом.
– Это мы… мы его убили… – наконец смогла выдавить я. – Я убила…
– Не говори ерунды, – отозвался Ленечка. – Не ты сидела за рулем фуры.
– К-какой фуры?
– Ну… с которой он столкнулся. Показывали же…
Я не видела никакой фуры. Машину Назаренко расплющила моя нелюбовь. Его убило мое нежелание с ним жить. Илья страшно полюбил меня. Я это видела, чувствовала и принимала, пока мне этого хотелось. А как только расхотелось, так… В общем, он любил меня как умел, а я его убила…
– Выпей-ка еще! – Ленечка протянул мне чашку все с той же коричневой жидкостью.
Я не могла смотреть ни на жидкость, ни на Зацепина. Я подняла на него глаза и сказала:
– Ненавижу тебя…
Я думала, что Ленечка опять скажет: «Насильно мил не будешь» – и бросит меня в очередной раз, но он произнес следующее:
– Мы это уже проходили, Рита. Вспомни Наташу… Я тоже не мог после ее смерти смотреть на тебя, но ничего хорошего из этого не вышло. А еще Любашку мою вспомни… Я мог бы тогда бросить тебе в лицо серьезное обвинение, но не стал этого делать, поскольку… Словом, мы с тобой должны быть вместе, чтобы больше… никого не погубить…
Я не нашла, что ему на это ответить. Он был прав. Мы с ним расходились, рушили судьбы других людей и сходились снова. Надо наконец остановиться. Надо было остановиться еще на Сашеньке Сычеве. Он был дан нам с Зацепиным в качестве предупреждения, но мы с ним этого не поняли.
– Мне слишком тяжело, Ленечка, – прорыдала я.
– Мы все вытерпим, Рита, – ответил он и прижал меня к себе. – Мы ведь больше не расстанемся, правда?
Я вымученно кивнула. Чего расходиться, когда уже…
– Мы теперь заживем по-другому, – продолжил Ленечка. – Станем ценить каждый день. И любить друг друга изо всех сил. Назаренко, конечно, жаль как человека, но… Рита… теперь нам не надо ждать неприятностей из-за каждого угла. Мстить он теперь уже не сможет…
– О чем ты, Леня?!! Илья погиб, а ты…
– А что я?!! Я хочу жить! С тобой! Любить тебя хочу открыто и без страха за твою жизнь и за жизнь моих близких!! Ничего в этом плохого не вижу!!
Если бы Ленечка знал, что месть Назаренко только начинается!! Если бы он только знал!!! Хотя… ничего сделать мы все равно не смогли бы. Все дальнейшие события развивались так, как это распланировал Илья. Он и после смерти остался победителем. Наши с Зацепиным желания и хотения в расчет приняты не были.Последний компаньон Назаренко Иван Ардаматский отыскал меня и потребовал, чтобы я непременно была на похоронах, и даже привез траурный туалет. Он вытащил его из большой пластиковой коробки с прозрачным верхом и тут же потребовал примерить. Я даже не посмотрела в сторону шуршащего черного наряда.
– Рита, я всего лишь выполняю волю Ильи, – сказал он.
– То есть он сказал тебе, что умрет, и велел нацепить на меня траур, да? – ядовито произнесла я, глотая горькие слезы.
– Нет, он оставил письмо…
– В смысле?! Какое письмо…
– Обычное, в конверте. Оно лежало сверху тех бумаг, которые я обязан был просмотреть в то утро… ну… после той ночи… Словом… я сначала прочитал письмо и только потом узнал о смерти Назаренко…
– То есть…
– Да, Рита… Похоже, что он сам…
– Что сам…
– Врезался. Специально…
– Нет!!!
– Но письмо…
– Где оно?! Покажи!
Ардаматский вытащил из нагрудного кармана сложенный втрое листок и протянул мне:
– Возьми. Я знал, что ты захочешь посмотреть.
Текст был отпечатан на принтере. Можно было бы сказать, что это чья-то провокация и что подпись Ильи внизу поддельная, но… Но я сразу узнала стиль Назаренко, его рубленые фразы. Только он мог наделать такое количество грамматических ошибок. В общем и целом смысл письма сводился к тому, что Ардаматский должен обеспечить мое присутствие на похоронах в том туалете, туфлях и драгоценностях, которые он найдет в коробках, что лежат в зеркальном шкафу нашей с ним спальни. Ваня должен потребовать от меня примерить наряд до похорон, чтобы успеть подогнать его, если Илья вдруг не угадал с размером.
Дрожащей рукой я отдала письмо Ардаматскому и сказала:
– Я не буду ничего примерять. Он даже… оттуда… пытается нами командовать…
– Ты непременно примеришь, Рита, – мягко, но с нажимом ответил Иван. – Платье должно сидеть как влитое.
– С чего ты взял?! С этим письмом… вообще… надо в милицию… Может, Назаренко кто-нибудь вынудил все это сделать! Ты был в милиции, Ваня?!
– Во-первых, ты прекрасно знаешь, что вынудить Илью что-то сделать было невозможно. А во-вторых… – Он достал из кармана конверт. – Ты смогла бы пойти в милицию, если бы прочитала это?
Я взяла конверт. На нем после фамилии и имени Ардаматского высоким и колючим почерком Назаренко без единого знака препинания было написано: «Не вздумай идти в органы Ваня я же знаю как ты любишь Валечку». Валечкой звали десятилетнюю дочку Ардаматского. Многие отцы любят своих детей. Но Иван любил свою Валечку сентиментально, трогательно и даже болезненно. Зная Илью, который ничего не делал бесцельно и бессмысленно, Ардаматский, конечно же, ни в какие органы не пошел и никогда не пойдет. И я его понимала. Если бы я получила подобное предупреждение, то по требованию Назаренко ради такого любимого существа, каким являлась Валечка для Ивана, могла бы пойти на похороны вообще голой.
– Так что… примеряй, Рита, – сказал Иван, когда я возвратила ему конверт. – Я пока выйду… посижу на кухне…
Платье до пола из тонкого струящегося шелка годилось для похорон только черным цветом. Оно было сильно декольтированным, без бретелек. Лиф так утягивал фигуру, обнажал и приподнимал грудь, что я неплохо смотрелась бы в этом платье на каком-нибудь балу, но уж никак не у гроба. К платью полагались широкополая шляпа с черной вуалью, закрывающей почти все лицо, многоярусное ожерелье, серьги и браслет из крупного черного жемчуга.
Когда я в таком виде вышла на кухню, Ардаматский аж крякнул от изумления.
– Раз платье можно подогнать, то предлагаю срочно сшить какую-нибудь накидку на плечи, а то я выгляжу дорогой шлюхой, – сказала я. – Тебе не кажется?
– Кажется… – промямлил Иван. – Но… скорее всего, он так и задумал…
– То есть ты не позволишь мне прикрыться?
– Я действительно очень люблю свою дочь, – после длительного молчания ответил он.
Я вспомнила, что готова была бы пойти на похороны голой, если что… и не стала уговаривать Ардаматского. Наплевать мне на всех. Похороню Илью и удалюсь из мира бизнеса навсегда. И пусть эта элитная тусовка чешет языки сколько хочет. Какое мне до них дело! В письме Назаренко было еще требование, чтобы моим спутником на похоронах был все тот же Ардаматский. Это меня устраивало. Ленечка не увидит меня в таком претенциозном виде, и на том спасибо.Похороны Назаренко были пышными и кошмарно долгими. На меня в моем голом платье и с вуалью на лице смотрели, как на сумасшедшую, но я к этому была уже готова. Меня томило другое. Я вдруг поняла, что, несмотря на длинные выспренние речи, никто из присутствующих не сожалеет об Илье. Лощеные мужчины в черных костюмах большей частью являлись его конкурентами. Со смертью Ильи они выходили на новые рубежи частного предпринимательства и готовились вовсю развернуться на его рынках сбыта. Немногочисленные компаньоны и сторонники тоже, похоже, собирались погреть руки у потухающего костра бизнеса Назаренко. Они никак не могли сохранить на лице подобающего случаю трагического выражения. Сквозь маску скорби то и дело проглядывало нетерпеливое желание поскорее освободиться от тягостной обязанности, чтобы успеть урвать от пирога Ильи кусок пожирнее.
Женщины выглядели еще отвратительнее. Почти все они либо когда-то состояли в интимной связи с Назаренко, либо намеревались в таковую вступить не без выгоды для себя. Я видела на лице Ларисы Измайловой выражение такого гадкого торжества, что хотелось выцарапать ей глазенки. Лица других женщин имели сходное выражение брошенных шлюх, за которых наконец-то отомстила жизнь.
Рядом с гробом стояла и мать Ильи, по-прежнему оранжевоволосая и безучастная. Она не пролила ни слезинки. Мне казалось, что она, застыв в состоянии прострации, думает совсем о другом. Возможно, о том, что теперь никто никогда не займет все четыре конфорки плиты в ее квартире, даже если компания «Маргарита» в отсутствие Ильи совершенно разорится.
Самым приличным человеком из всех присутствовавших был Ваня Ардаматский, но и его лицо кривилось не столько от горя по поводу безвременной кончины босса, сколько от страха на предмет того, правильно ли он распорядился похоронами и, в частности, моим траурным туалетом. Вдруг душе Назаренко, невидимо присутствующей в прощальном зале, покажется, что платье, как лошадиная подпруга, не слишком хорошо на мне пригнано! Куда тогда прятать Валечку?!