Поскольку на мне не было колготок, а коротенькая юбчонка задралась выше некуда, то все, что могло произойти в этой ситуации, произошло. Нам с Ленечкой повезло. У нас сразу все получилось. Мы окончательно убедились, что созданы друг для друга.
– Я же говорил, что ты непременно станешь моей женой, – ласково шепнул мне Ленечка и запечатлел в ямочку между ключицами свой фирменный поцелуй. Я расхохоталась:
– Какая же я тебе жена, Ленечка? Я должна называться по-другому!
– Как?
– Любовницей.
– Ерунда! Любовники это те, которые сегодня с одними, завтра – с другими. Мы же с тобой связаны навсегда! Разве ты не чувствуешь этого?
Тогда я ничего сакрального в нашей связи не чувствовала. Ну отдались друг другу. Ну подходим друг другу. Ну любим. Все, как у всех, хотя, конечно, в груди теснит и слезу вышибает. И все-таки считала, что зря он разводит глубокую философию на довольно мелком месте. Я тогда еще не знала, что Зацепин зрит в корень, и сказала: «Я чувствую, как ты», – чтобы только его не огорчать.
Нам с Ленечкой тогда было по семнадцать лет, но рядом с одноклассниками мы чувствовали себя чуть ли не супружеской четой. Ленечка был уверен, что мы подадим документы в загс сразу, как только обоим исполнится по восемнадцати. Я тоже думала, что выйду за него замуж, если, конечно, не разлюблю. Зацепин был уверен, что не разлюбит никогда, а я вполне допускала для себя такую возможность. Некоторые сомнения в необходимости нашей с ним женитьбы меня все-таки одолевали, и одно из них было следующего порядка: жизнь только начинается, всякое еще может случиться, а я со школьной скамьи так и сиди подле Ленечки? А вдруг мне доведется встретиться с каким-нибудь английским лордом, который станет умолять меня составить счастье его жизни? Но это я сейчас так гладко формулирую свои сомнения. Тогда все это теснилось глубоко в подкорке, а сознание было занято одной только любовью.Почерневшая от безответной любви Наташа Ильина приходила ко мне извиняться и каяться. Она говорила, что видела ту кошку, на которую попала кислота из пробирки.
– У нее бок прожжен до мяса и гниет, – содрогаясь, признавалась Наташа. – Я благодарна Ленечке, что он меня остановил, иначе…
– Что иначе? – мстительно спрашивала я, и этот мой вопрос был таким же жгучим, как концентрированная серная кислота.
– Иначе… я не смогла бы жить дальше…
– Неужели покончила бы с собой? – продолжала жечь ее вопросами я.
– В-возможно, – кивала головой Наташа, и я видела, что она говорит правду. – И вообще… если ты не просто так… Если любишь его по-настоящему… Ты по-настоящему?
– Да мы с Ленечкой, если хочешь знать, уже давно муж и жена… перед Богом, – гордо сказала я где-то вычитанную фразу.
– Да… – опять закивала головой Наташа, мелко-мелко, как игрушечный болванчик. – Я поняла…
– Поняла?!
– Конечно… Я раньше не знала, что это сразу делается заметным…
– Что? – испугалась я. Уж не округлился ли у меня животик? Дети в мои планы никак не входили.
– Ну… то, что люди уже… ну как ты сказала… В общем, муж и жена…
– И по каким же признакам ты это определила? – встревоженно спросила я, потому что мне не хотелось бы, чтобы характер моих отношений с Ленечкой так же легко определили бы родители обеих сторон.
– Не могу я назвать признаки, – прошелестела Наташка. – Я это чувствую, потому что…
– Почему?
– Ты сама все знаешь, Рита. Я люблю Ленечку… и потому чувствую, но… если у вас все серьезно и, главное, взаимно, то не стану вам мешать…– И это правильно, – с легким смешком заявила ей я.
Наверное, Ильиной очень хотелось ответить мне какой-нибудь гадостью, но она сдержалась. Еще бы: чуть не сожгла меня, как помойную кошку.
После окончания школы Ленечка с ходу поступил в медицинский институт. Я же провалилась в университет на первом экзамене по истории. Мой провал был закономерен. Я вообще никуда не хотела поступать. Я отнесла документы в университет на истфак только потому, что нам очень интересно преподавали историю в школе. Мне казалось, что вся университетская учеба будет состоять в бесконечном прослушивании захватывающих историй в стиле костюмных фильмов про мушкетеров. В то время я хотела только одного: находиться в одной постели с Ленечкой. Он вообще-то тоже был бы не против такого времяпрепровождения, если бы не голубая мечта о белоснежном врачебном халате, освященном знаменитой клятвой Гиппократа. Чтобы я не отвлекала его от подготовки к экзаменам, Ленечка свалил на родительскую дачу в весьма отдаленном от Ленинграда поселке Беляково. Туда-сюда не наездишься. Пару раз я, правда, все-таки приезжала, и вся его подготовка тут же накрывалась медным тазом. Оторваться друг от друга мы никак не могли, и потому, в конце концов, Зацепин запретил мне приезжать в Беляково. Сказал, что встретимся только после наших поступлений (или провалов) в институты. Я этого не приняла сразу. Я кричала, что он все врет про любовь, раз какой-то институт ему дороже меня. Мне тоже ведь надо поступать, но я же готова всем пожертвовать ради близости с ним. Я обвиняла его в предательстве, а он в ответ зацеловывал меня всю, с головы до кончиков пальцев на ногах и заговаривал пространными цветистыми речами о своей великой любви ко мне. Между делом вспоминал декабристок, жен моряков дальнего плавания и шоферов-дальнобойщиков. В конце концов он меня уломал, я уехала и почти месяц долбила историю целыми днями с перерывами только на еду и сон. Родители в тот момент мной гордились.
Примерно за неделю до вступительных экзаменов в университет ко мне в гости вдруг заявился бывший товарищ по страстным, но еще детским поцелуям Володя Кашин.
– Что-то я смотрю: ты все одна да одна, – нарочито бесцветно и равнодушно спросил он, когда все приветствия и дежурные фразы были произнесены. – Вы что, с Цыпой разбежались?
– Он давно уже не Цыпа, – встала я на защиту Ленечки.
– Цыпой был, Цыпой и останется, – процедил сквозь зубы Володя и вальяжно развалился в кресле. – Бросила его, что ли?
Сидя напротив на диване, я с любопытством рассматривала Кашина. Он выглядел очень эффектно: белые брюки и черная рубашка, в расстегнутом вороте которой поблескивала тоненькая серебряная цепочка; свежевыстриженные височки и забранные на затылке в хвост светлые, слегка вьющиеся волосы. Тогда на такую прическу отваживались еще немногие. Ярко-карие глаза смотрели с вызовом, а влажный рот кривился в усмешке. Пожалуй, нынешний Володя стал интереснее Ленечки, который носил самую обыкновенную короткую стрижку и вечную темно-синюю джинсовку. Когда-то мне не нравилось, как Кашин целовался, но, может быть, он уже напрактиковался? Устыдившись собственных мыслей, я, по Ленечкиному совету, вспомнила жен не только декабристов, моряков и дальнобойщиков, но еще уголовных преступников, лишенных свободы лет на десять-пятнадцать, и отвела жадный взгляд от кашинских губ. Похоже, этот мой взгляд он все-таки заметил. Поскольку я ничего так и не ответила на вопросы о Ленечке, Володя предложил:
– Может, прошвырнемся по городу?
– У меня через неделю экзамен в университет, – как бы отказалась я. – Готовиться надо.
– Брось, – махнул рукой Кашин. – Один вечер погоды не сделает.
Он больше меня не уговаривал. Он принялся рассказывать, как сам поступал в институт, но я уже знала, что сегодня же буду целовать влажные кашинские губы и, возможно, даже распущу ему хвост, чтобы запустить руки в густые светлые волосы. И зачем Ленечка так коротко стрижется?
Когда все подходящие к случаю истории о вступительных экзаменах в вузы были рассказаны, Кашин поднялся с кресла, протянул мне руку и произнес, тоже понимая, что возражения не последует:
– Ну, пошли!
Я вложила свою руку в его ладонь, и мы вышли на улицы вечернего города, тогда еще носившего имя Ленина. Сразу захлестнула волна неги, ничегонеделания и беззаботности. Как я могла столько времени убиваться над учебниками, когда после затяжной весны и холодного дождливого июня Ленинград наконец очутился в объятиях короткого северного лета. Да пропадите вы пропадом, вступительные экзамены! Кому вы нужны?!
Мы шли с Кашиным по набережной, когда он, будто бы для того, чтобы показать смешно растопырившуюся на камне чайку, развернул меня к Неве за плечи и уже больше их не отпускал. По трапу плавучего ресторанчика «Золотой якорь» мы всходили в обнимку. Не помню, что мы там ели и пили, о чем разговаривали, потому что все это было лишь прикрытием нашего обоюдного желания близости. Мы жаждали объятий и бросились друг к другу, как только на маленькое возвышение единственного зала ресторанчика взобрались патлатые ребята и заиграли тягучую медленную мелодию. Кашин пригласил меня танцевать, и я уютно вжалась в его тело.
Песня парней на сцене состояла всего из двух повторяющихся на разные лады фраз, но зато каких! Первая звучала примерно так: «После ночи с тобой я готов на объятия с самим дьяволом!» Вторая так: «Но если ты подаришь мне вторую ночь, дьявол ничего не сможет с нами сделать!» Под это музыкальное сопровождение Володя поцеловал меня в висок, потом в щеку, затем нашел мои губы, и мы танцевали, целуясь.
Песня парней на сцене состояла всего из двух повторяющихся на разные лады фраз, но зато каких! Первая звучала примерно так: «После ночи с тобой я готов на объятия с самим дьяволом!» Вторая так: «Но если ты подаришь мне вторую ночь, дьявол ничего не сможет с нами сделать!» Под это музыкальное сопровождение Володя поцеловал меня в висок, потом в щеку, затем нашел мои губы, и мы танцевали, целуясь.
Мне нравился Кашин гораздо больше, чем раньше. Он научился целоваться! Молодец! Он делал это, в целом (!), не хуже Ленечки. Песня про дьявольские объятия разогнала кровь по нашим с Володей жилам, и она неслась, пузырясь и пенясь от с трудом сдерживаемого желания, которое мы оба испытывали.
После танца мы еще что-то ели, о чем-то говорили, но оба думали о том, где бы нам найти пристанище, если и не на целую дьявольскую ночь, то хотя бы на час, чтобы мы смогли утолить огнем разгоревшуюся страсть.
Утолить ее было абсолютно негде. И Володю, и меня дома дожидались родители. Оставался Летний сад, очень мало приспособленный для любовных утех. Пришлось нам к нему приспосабливаться. И мы это сделали. Мы не могли не приспособиться, потому что иначе нас разорвало бы на куски.
– И на кой черт тебе этот Цыпа? – еле переведя дух, как загнанный конь, спросил меня Кашин.
– Я собираюсь за него замуж, – ответила я, безуспешно стараясь застегнуть сломанную молнию на брюках.
– Выходи лучше за меня, – задышал мне в ухо Володя, опять пытаясь их стянуть с меня.
И я позволила бы ему. Я все готова была позволить ему в этот вечер, но по дорожке сада к нам приближался милицейский патруль, совершающий профилактический обход. Молодые парни в форменной одежде громко ржали, матерились, и их самих стоило бы привлечь к ответственности за оскорбление ленинградской святыни. Мы с Кашиным привлечь не могли, а потому слились с толстыми стволами двух деревьев, в развилке между которыми и произошло наше соитие.
Когда менты прошли, нам обоим уже ничего не хотелось, но следующим вечером мы встретились вновь и продолжали встречаться каждый день. Володя несколько раз предлагал мне окончательно отказаться от Ленечки и по-быстрому расписаться с ним в одном из районных загсов, где работала его двоюродная сестра, а потому можно было не ждать положенных до бракосочетания двух месяцев. Я каждый раз отказывалась. Сама не знаю, почему. О Ленечке я все равно очень часто вспоминала, несмотря на то что Кашин обеспечивал мне огненный секс. Отдаваясь ему, я, как и хотела, снимала резинку с его хвоста, запускала руки в густые тяжелые волосы… и испытывала при этом не угрызения совести, а ни с чем не сравнимый чувственный восторг. До чего же притягателен запретный плод! Я изменяю Ленечке! Как же это нервно! Как томительно сладко! Нет! Я не выйду замуж за Кашина! Я выйду замуж за Ленечку, но иногда буду себе позволять такие вот дьявольские свидания с Володей!
Мы целовались с Кашиным на подоконнике подъезда напротив нашей квартиры, когда из лифта неожиданно вышел Ленечка. Конечно, при звуках приближающейся кабины мы отскочили друг от друга, но по взгляду Зацепина я поняла, что он все про нас понял совершенно точно. Ленечка резко крутанулся на каблуках и, забыв про лифт, который преспокойно дожидался его на нашем этаже, бросился вниз по лестнице.
– Ленечка! Подожди!! – изо всех сил крикнула я, оставила Кашина на подоконнике и, заскочив в лифт, поехала вниз. Почти у самых дверей подъезда я перехватила Ленечку и завопила ему в лицо:
– Это не то, что ты подумал!!!
– Не делай из меня идиота!!! – не менее громко отозвался он.
– Я не делаю!
– Делаешь!
– Не делаю!
– Да у него морда горит от твоих поцелуев!
– Не горит!
– Пылает!
– Ты ошибаешься! – продолжала уговаривать его я.
Ленечка взял меня за плечи, что любил делать в момент наших с ним объяснений, припечатал к грязной стене подъезда и уже гораздо спокойнее сказал:
– Слушай, Рита! Глупо отрицать очевидное! Ты с ним… Ведь ты с ним…
Ленечка никак не мог назвать словами то, чем мы регулярно занимались с Кашиным. Я почему-то вдруг за это на него разозлилась. Строит тут из себя святую невинность! Я отбросила его руки от себя и зашипела:
– Да!! Я с ним… В общем… то, что ты и подумал!! И что?!! Совершенно неизвестно, чем ты занимался целый месяц!
– Я готовился к экзаменам! И ты это знаешь!
– Ничего я не знаю! Меня рядом не было! Я была здесь одна! А он… Он, если хочешь знать, скрасил мое одиночество…
– Скрасил?!! Да?!! Значит, если муж за порог, то ты…
Я расхохоталась:
– Муж?!! Да какой ты мне муж?!!
Ленечка болезненно сморщился и с горечью сказал:
– Ты и сама знаешь, что не машина с кольцами и пупсом на бампере соединяет людей!
Эта его горечь показалась мне театральной, и я еще громче развопилась:
– Да что ты себе вообразил?!! Придумал какое-то неземное соединение душ и тешишь себя этим! Думаешь, сказал: «Ты моя женщина» – и все! И я сразу упаду тебе в ладонь спелым яблоком! И тебе не придется даже пальцем пошевелить, чтобы меня удержать?!! Нет, милый!! За меня бороться надо!!
– Я пять лет боролся…
– Ой! Держите меня! Он боролся! Да ты просто глазел на меня и ждал, пока место освободится!! А свято место пусто не бывает!!!
Ленечку совсем перекосило. Он опять прижал меня к холодной, плохо оштукатуренной стене подъезда и крикнул в самое ухо так, что я подумала: лопнут мои бедные барабанные перепонки:
– Да ты же сама пришла тогда!!! И говорила, что любишь!! Зачем врала?!!
– Я не врала!! Но любовь не терпит пустоты! Черт знает, чем ты там, на своей даче, занимаешься, а мне терпи и жди у моря погоды?!!
– Рита!! Не заводи по новой сказку про белого бычка!!! Я занимался учебой!! У меня завтра первый экзамен!!
– А мне плевать, понял? Я ни на какие экзамены не посмотрела и готова была быть с тобой! А ты выбрал свои экзамены, ну и… вот и целуйся с ними!
Ленечка отпустил меня, посмотрев очень внимательно в глаза, и тихо спросил:
– Это последнее твое слово?
Мне хотелось от него услышать совсем другое. Мне хотелось, чтобы он умолял меня бросить Володю Кашина, который почему-то не торопился спускаться с этажа, где мы его оставили. Мог бы, кстати, и еще раз подраться с ним. С удовольствием посмотрела бы. Еще я жаждала красивых уверений в любви, на которые Ленечка был большой мастер, но услышала идиотский вопрос, который меня обескуражил и окончательно разозлил.
– Да!!! Это последнее мое слово! – с презрением бросила ему я.
Я все-таки надеялась, что уж после этого моего вопля Ленечка падет передо мной на колени прямо на грязный пол, но он не пал. Он спокойно, не торопясь, вышел на улицу из подъезда. Несколько минут я раздумывала: может, самой броситься вслед за ним и умолять больше не покидать меня? Хотя… с какой это стати? Этот Цыпа будет передо мной выпендриваться, а я унижайся? Он ведь ничего такого ужасного не увидел. Подумаешь, сидела на подоконнике с Кашиным! Мало ли что мы обсуждали! Может, я как раз объясняла ему, что люблю другого, и вежливо предлагала отвалить! И потом… не свет же клином сошелся на Зацепине! У меня еще сто штук будет таких Зацепиных! Кашин, кстати, ничуть не хуже! Может, даже лучше! Вот сейчас поднимусь на свой этаж и еще раз удостоверюсь в этом!
Конечно, на душе у меня скребли даже не кошки, а самые настоящие тигры, но я старалась не зацикливаться на этом. Ну, изменила Ленечке, и что?! Не я первая, не я последняя! Не жена же я ему, в самом деле! И еще я старалась не думать, кого же я все-таки люблю, да и люблю ли вообще. Зачем мне лишняя головная боль?! Поднимаясь в лифте на свой этаж, я собиралась утешиться в объятиях Кашина, раз уж Ленечка отказал мне в своих. В конце концов, какая разница, кто обнимает! Лишь бы делал это хорошо!
Володя с потерянным лицом так и сидел на подоконнике. Он с такой радостью выкрикнул: «Рита!!» – когда меня увидел, что легкая боль, которая против моей воли все-таки пыталась угнездиться где-то под сердцем, отпустила.
– Ты… ты не с ним? – осторожно спросил он, будто боясь спугнуть свою радость.
– Да… – махнула рукой я. – Ну его… Какой-то он…
Больше я ничего не смогла из себя выдавить, поскольку мне отчего-то очень захотелось заплакать. Кашин этого не увидел, потому что уже сжимал меня в объятиях, задушевно шепча:
– Люблю тебя… так люблю… Одну тебя… Еще с тех пор… со школы… Выходи за меня замуж…
– Мне еще нет восемнадцати, – ответила я.
– Это ничего… Скоро уже… Я подожду!
Отстранившись от него, я рассмеялась:
– Какой ты, Володька, муж?! Ты же студент, а я вообще никто!! Жить-то на что будем?
– Ерунда! Переведусь на вечернее отделение или заочное! Меня папашин брат давно зовет к себе в бригаду. Ремонты делать. Хлебное дело! Я прошлым летом между поступлением в институт и поездкой на картошку вкалывал! На мотоцикл себе заработал!
– Ну и где ж твой мотоцикл? Чего пешком ходишь?