Похожую ловкость рук я встречал только у Бориса Абрамовича Березовского, но его отличала немалая суетливость, идущая от мятежного, но мелкого духа, обуревающего как душу, так и плоть лондонского мечтателя. БАБ — большой поклонник грузинских сыров и зелени, которые ему поставлялись прямыми рейсами стараниями его давнего друга Бадри Патаркаци-швили, ныне покойного. Я слышал это раз сто за те немногие встречи, которые у нас состоялись. По-моему, факт поедания плодов Грузии имеет для Бориса Абрамовича прямо-таки сакральное значение. Кстати, его характер проявляется в еде на сто процентов и во многом проецируется на отношения с людьми. Когда впервые встречаешься с ним, то заранее понимаешь, что он абсолютное зло, этакий кукловод, привыкший манипулировать людьми и использовать их для своих нужд, туг же забывая про сам факт их существования, когда задача выполнена или временно отложена. Но надо включать все защитные механизмы, чтобы противостоять колоссальному обаянию, которое исходит от этого домашнего Мефистофеля. С первых же секунд беседы на собеседника изливается такой поток славословия, что трудно не поддаться и сохранить критичность. Ты его кумир, он всю жизнь ждал вашей встречи, и вот наконец-то она случилась, и почему же ты не ехал так долго? О да, говори, говори, говори! Каждое слово твое бесценно! Как ты это сейчас сказал? Гениально! Ты абсолютно прав. Все проблемы — чушь, сейчас решим! И ты уже невольно забываешь, что часов пять ждал назначенной встречи, и что респондент сильно пугается, описывая твою бесспорную гениальность в конкретных областях ее проявления. Но устремление на расхваливание, проглатывание и выплевывание прослеживается как с людьми, так и с едой. Он ест, как совращает — только не надо ждать, что он вспомнит хоть одно из проглоченных блюд, да и вас вряд ли вспомнит. Хотя есть один прекрасный способ. Наговорившись о вас, Борис Абрамович обязательно станет говорить о Путине. Пугин для него целый мир. Это отношение любви и ненависти заслуживает талантов доктора Фрейда. Каждый раз, когда Березовский вновь и вновь переживает момент расставания, он напоминает брошенную куртизанку; он не может долго не говорить об этом, цель его жизни — доказать Путину, как тот был не прав, отказав ему. Березовский не может простить людям, когда они оказываются умнее его и не хотят поддаваться на все уловки и обольщения мелкого беса, не играют по его правилам, тем самым разрушая всю сложно выстроенную систему, где паук Березовский, этакий профессор Мориарти, строит свои козни, а все мушки должны попасть в его паутину и ждать своевременной расправы.
Совсем другим, нежели его экранный образ, предстает за столом Дмитрий Олегович Рогозин. Он вообще большой, высокий и все делает очень вкусно, сочно, широко. Сев за стол во время передачи, он с грустью констатировал, что сладкое, то есть выпечку, ему нельзя; но тут его взор задержался на розеточках с повидлом и глаз государственного мужа загорелся — моментально слетела вся значимость и полемическая агрессия и проснулся на редкость обаятельный сладкоежка. «А что это у вас? Варенье? Варенье мне можно. Сливовое?.. Замечательно, мое любимое. А еще есть?» — И он с радостью уговорил пару розеточек. Молодец. После этого я стал относиться к нему с человеческой симпатией.
Политик — это прежде всего колоссальная сила воли, и когда я вижу уважаемых людей в идеальной форме, я понимаю, чего им это стоит. Я снимал «Апельсиновый сок» с Борисом Грызловым — это была наша первая передача на НТВ. Снимали в Останкино, и стараниями моих друзей из ресторана «Ле Гато» стол был накрыт по высшему разряду. Студия благодаря Сергею Шановичу — главному энтэвэшному дизайнеру — выглядела настолько реалистично и дорого, что мне потом звонили на радио в прямой эфир и спрашивали: «Это что же? У Грызлова такая роскошная квартира? Это на какие деньги?» Но речь не об интерьере. При личной беседе Борис Вячеславович оказался очень обаятельным и скромным человеком, в идеальной физической форме. Он с тоской посмотрел на роскошную выпечку и очень вежливо, но настойчиво отказался, после чего я, признаться, затаил на него некоторую обиду.
Позволю себе банальность: то, что и как мы едим, свидетельствует о нас порой точнее, чем даже наши слова. Забавно наблюдать, как шальные деньги превращают граждан в гурманов! Казалось бы, еще не так давно все кулинарные изыски описывались курой гриль и макаронами по-флотски, но теперь об этом даже и вспоминать не хочется…
Одна из самых ярких историй о таких нуворишах была мне рассказана моим приятелем, видным московским ресторатором. У него отдыхали олигархи, в программу вечера входила как заморская дива, так и ублажение души кальянами и возлежаниями на диванах, поэтому — ковры, дымы, медитативная музыка… Вдруг один из безбашенно разбогатевших подзывает хозяина и говорит: «Дружок, ты принеси-ка горелочку, коричневого сахарку, фруктиков и полдюжины «Педрюза» (это вино такое, цена начинается с 500 у. е. за бутылку) — компот варить буду». Не хочу их осуждать, хотя и очень хочется.
Ужин с олигархами
Как-то странно получается — вся моя телевизионная судьба вертится вокруг еды и ресторанов. Как рождение, так и гибель проектов зачастую происходят именно там. Помню, во время очередного безобразного поведения акционеров ТВС, из-за непомерной жадности и непрофессионализма которых этот проект был убит, я позвонил Олегу Киселеву и поинтересовался, не собираются ли нам хоть изредка платить зарплату — к этому моменту ее уже не платили месяца три. Его реакция меня восхитила: «Володя, вам разве не на что есть? Ну, давайте я вас приглашу на обед». Я с радостью согласился, пояснив, что приду не один, а вместе со всеми детьми, женой, ну и, конечно, со съемочной группой и с их семьями. Почему-то подтверждения приглашения на обед я не получил.
Мотивация, мотивация и еще раз мотивация. Иногда мы думаем о том, что едим, потому что хотим хорошо выглядеть или чувствовать себя, иногда — потому что жалко денег, а иногда — потому что компания не очень. Один из самых важных ужинов в истории с ТВС состоялся в ресторане «Вельвет» по инициативе господина Чубайса. Со стороны журналистов были Евгений Киселев, Марианна Максимовская, Берман с Жандаревым, Михаил Осокин, Юлия Латынина, Владимир Кара-Мурза и я. Напротив нас сидела мощная группировка младореформаторов, якобы противостоящая жадным мамутам с Дерипасками и испытывавшая к нам искреннюю симпатию, — Олег Киселев, Анатолий Чубайс и кто-то из их свиты. На встречу был также приглашен и Виктор Шендерович, который — как я узнал позже из беседы с Машей Визитей, тогда его, а позже и моим режиссером, — вместо себя прислал письмо. В письме содержались ведомость, кому из его группы и сколько канал был должен, и вполне ясное указание, что сначала долги надо бы отдать, а уже потом дружеские посиделки устраивать. Если отбросить интеллигентские завитушки, то суть послания была такова: «А не пошли бы вы…» Так как я все равно пришел, то решил досмотреть эту драму до ее логического завершения, но на еду не налегать. Был какой-то вопиющий дисбаланс между бедственным положением людей, многие месяцы не получавших зарплату, и изощренной буржуазности места и меню.
Я понимаю, что со стороны люди, работающие на телевидении, выглядят зажравшимися котами, и грамотно вброшенная в СМИ информация о зарплатах так называемых звезд лишь закрепляет этот образ. Не собираюсь оправдываться. Это тема отдельной беседы. Просто уверен, что эти вопросы правомерны, лишь когда речь идет о народных деньгах, то есть о бюджетных; в любом другом случае это касается лишь работника и работодателя. Так вот, даже в глубоко коммерческих телевизионных структурах количество совсем не высокооплачиваемых сотрудников очень велико. Пропорция «триста к одному» недалека от истины, и когда не платят одному узнаваемому лицу, то ведь и тремстам работникам за кадром тоже ничего не дают. Так что не надо ненавидеть и завидовать всем подряд.
И вот сидим мы, как две армии — друг напротив друга, и между нами стол, который мы вольны накрыть по своей прихоти, ограниченной лишь меню. Последние несколько лет принципиально изменили манеру отдыхать нашего народа, особенно его псевдо-продвинутой верхушки. Теперь застолье начинается с умничанья на тему вина; граждане, воспитанные на особенностях вкусовых различий между ливерной колбасой за 56 или 64 копейки, неожиданно превратились в утонченных ценителей вина, и хотя вкусовые колбочки так и не заработали, на их место пришло покручивание бокала, поцокивание языком и прищуривание глаза. Беседы с сомелье напоминают сцены из дурных шпионских фильмов с произнесением пароля и откровенным непониманием того, о чем, собственно, идет речь, читающимся на лицах акте-ров. Если бы нувориш вместо упоминания года сбора и местности произносил: «Продается ли у вас шкаф славянской работы?» — то ничего бы не изменилось, для окружающих по крайней мере. После измывания над сомелье дошли до заказа еды.
Я уже и не вспомню, кто что ел, да и не это важно, забавно вспомнить разговоры. Нас всех поразил Анатолий Борисович. Чубайс начал с того, что, конечно, мы сами во всем виноваты, и продолжал в том же духе. Мои коллеги пытались возражать, но это было скорее эмоционально, чем логично; дискуссия принимала все более жаркий характер, что отражалось как на количестве выпитого, так и «закусанного». Не подумайте — никого из участников до смерти не закусали, просто съели немало, по-видимому, желая нанести удар по кошельку олигарха хотя бы таким образом.
Меня постепенно охватывала колоссальная злость. Я никогда не был поклонником Чубайса, мало того — считал и считаю, что долги надо платить. «Олигархический колхоз» же выступал с позицией, мягко говоря, сомнительной: мы никому ничего не должны. Я в своей жизни уже не раз сталкивался с такого рода подходом и не привык воспринимать это как данность. Берман и Жандарев, как и госпожа Латынина, пытались апеллировать к чувствам Анатолия Борисовича, указывая на идеологическую близость и любовь к демократическим ценностям. Меня же в этой ситуации интересовали сугубо прагматичные вопросы. Моя группа отработала уже несколько месяцев без зарплаты. Если это был субботник, то об этом надо было говорить до его проведения, а не после. Тем более что реклама была, и рейтинг какой-никакой мы давали. А в это время мсье Чубайс осаждал Кремль и все ждал некоего тайного знака от Путина, но знака все не было. Вот уже и «олигархический колхоз» раскололся на два, и войны между ними бушуют, и один чудо-«колхозник» говорит другому: «А ну продай или уйди», а второй отвечает ему: «Да сам ты уйди. Правда, денег у меня нет», и Чубайс все ждет ответа от Путина, а тот все не собирается в этом проекте участвовать.
Весь проект ТВС является ярким примером абсолютной беспомощности и редкой жадности олигархов. По прошествии времени фиаско пытаются придать политический оттенок, так нынче модно; я же вижу в нем в первую очередь обычный управленческий крах. Весь подход олигархов был порочным. Они решили, что сейчас всех научат делать телевидение, — как конкурентов, так и ту высокопрофессиональную команду, которая досталась им случайно. Было в истории ТВС довольно много трагикомичного, в частности попытки олигархов привнести собственное понимание в нашу работу, когда за безумные деньги нанимались люди с хронически печальными выражениями лиц — они опрашивали всех нас, желая выяснить, каким мы видим канал, и пытались научить нас жить. В какой-то момент — бесспорно, во время очередного кофе-брейка с неприемлемыми для меня, но обязательными для такого рода случаев печенюшками, — я не выдержал и сказал Олегу Киселеву: «Уважаемый, мы же не учим вас, как пилить бюджетные деньги, так вот и вы нас не учите тому, что мы умеем, а вы — нет». Но они не могли остановиться и продолжали разрывать коллектив и обещать, обещать и еще раз обещать, что вот-вот зарплаты будут выплачены.
Во время исторической беседы с Чубайсом и K° передо мной стояла простая задача — выбить долги, и вся лирика меня не интересовала. В конечном счете я предложил Анатолию Борисовичу простой и ясный механизм, по которому он мог оплатить хотя бы половину, приходящуюся на его часть «колхоза». Идея была несложной — демократы покупали у нас свою часть долговых обязательств и дальше уже сами имели дело с Дерипаской со товарищи. Юлия Латынина пришла в восторг, Чубайс сказал, что это возможно. Но уже в самом конце беседы, когда, по вредной привычке, я подвел итог разговора, Анатолий Борисович изменил свою позицию, сказав, что подумает над этим предложением, и не указав сроков ответа. Такой подход для меня был абсолютно неприемлем, о чем я и сказал, подивившись гибкости необычайной взглядов железного Чубайса. Чтобы подтвердить всю серьезность своих намерений, я попросил отдельный счет за себя и после некоторой борьбы с официантом его получил и оплатил.
Не то чтобы эти деньги спасли голодающих сотрудников канала, но хотя бы я себя не чувствовал обязанным. Мой жест был очень горячо поддержан Юлией и Марианной и с негодованием воспринят Берманом и Жандаревым: Борис возмущался тем, что я хочу остаться чистеньким и этим своим поступком ставлю всех в неловкое положение. На самом деле в неловком положении был бы я, если бы у меня не оказалось достаточно денег, чтобы расплатиться по счету. До сих пор не понимаю, что помешало этим господам заплатить за себя? Правда, они не работали на радиостанции, и я не исключаю возможности полного отсутствия у них денег. Но я себя чувствовал замечательно — благодаря как своему поступку, так и тому, что питался я исключительно по Монтиньяку, что придавало мне сил и экономило деньги.
Маленькие победы в большой борьбе
Иногда сложно отказать себе в удовольствии, просто невозможно. Тем более что все тебя так и подтачивает изнутри: ну давай, всего один кусочек, ведь ничего страшного не случится, ведь не каждый день Первое мая, день рождения, Новый год — подставьте любой повод, — просят искренне, как маленького, слопать очередную ложечку за маму-папу-бабушку-дедушку. И вот уже сам невольно готовишь себя к маленькой измене, придумывая себе оправдания, — поверьте, это совсем несложно, достаточно лишь прислушаться к маленьким чертенятам, постоянно подзуживающим тебя на легкий перекус.
Бывало, в роли змея-искусителя выступал и я. В «Апельсиновом соке» на титрах было видно, как происходит беседа с приглашенными гостями в неформальной обстановке. Чтобы придать живость картинке, нам нужна была жизнь гостей в кадре: хорошо, если они смеются и совершают движения руками, берут еду, ну и, конечно, едят ее. А еда у нас заслуживала внимания. Мой приятель Миша Зельман поставлял из своих ресторанов «Ле Гато» вкуснейшую выпечку, свежие фрукты и прочие радости жизни, которые после съемок на счет раз уничтожались съемочной группой во главе со мной, хотя я в основном налегал на разрешенные фрукты. Вкуснейшие корзинки с грецкими орехами были утешением во время ночного монтажа моей «армянской маме» и совершенному гению телевидения Гаяне Самсоновне Амбарцумян (Гаячка достойна отдельной книги, и не одной). Так вот, иногда гости приходили голодные, и не составляло особого труда пригласить их к еде, но порой они проявляли чудеса воли, служа для меня источником вдохновения.
Как-то раз мы снимали Михаила Сергеевича Горбачева. Я с ним познакомился уже в его постпрезидентский период, и на уровне личного общения он у меня всегда вызывал очень приятные эмоции. Безукоризненно вежливый, тактичный и очень внимательный собеседник, причем, когда он чувствует в своем визави реальный интерес и знание предмета, то исчезают и сложные незаконченные конструкции речи. Беседа становится предельно откровенной и очень конкретной. В самый первый раз начальные пару минут я ловил себя на невольном раздражении: ну зачем этот человек пытается подражать Горбачеву — так полстраны могут; требовалось усилие, чтобы осознать, что это Горбачев и есть. И именно благодаря Михаилу Сергеевичу я укрепился в борьбе со съедобными соблазнами.
После съемки я предложил ему выпечку, он посмотрел на меня с гордостью и сказал: «А я, Владимир, тут в последнее время похудел на девять килограммов и уже близок к своему боевому президентскому весу. Спасибо вам за гостеприимство, но этого мне нельзя, а вот чайку я с удовольствием». Я даже не пытался его уговорить, а прием взял на вооружение и пользуюсь им до сих пор. Когда меня в очередной раз пытаются подбить на что-нибудь ну очень вкусное и неразрешенное, я напоминаю себе, на сколько килограммов я похудел, как мне тяжело это далось и как хорошо я себя чувствую. Может быть, вы со мной не согласитесь, но ведь почти все ожидания удовольствия от запрещенной еды превосходят их реальное воплощение, и остается чувство разочарования, вины и тяжести в желудке. Ну разве ради этого стоило изменять себе?! Гигантское наслаждение получаешь от понимания того, что удержался от искушения, и тогда можешь себя вознаградить чем-нибудь вкусненьким из разрешенного — фруктами или даже горьким шоколадом.
Держитесь, вспоминайте о приятных застольных собеседниках и гордитесь победой над съестными искусами!
Часть третья
Дополнительное расследование
Прошло почти шесть лет после моего памятного похудения, и правда открылась передо мной во всем своем неприглядном виде. Люди забыли, каким я был, и перестали меня сравнивать с моим экранным образом времен передачи «Процесс», которую я вел на первом канале вместе с Сашей Гордоном. Они перестали изумляться моему чудесному преображению, и вдруг всем, кроме меня, стало ясно, что я совсем не худой парень. Ко мне перестали подходить с вопросами о том, как я похудел, и даже близкие друзья все чаще спрашивали, а не начал ли я опять прибавлять в весе. Конечно, я возмущался и отвечал, что, мол, ничуть, что вес все так же скользит вниз, — но это было правдой только частично. Скажем вежливо, он не рос, но уже ни о какой серьезной потере речи не шло. Самое обидное — что если еще года два назад мне удавалось сразу после занятий в зале хотя бы на пару часов заставить весы показывать мне двузначное число, то в последнее время стрелка уверенно держалась на ста четырех килограммах, лишь иногда опускаясь до ста двух. Я занимался в зале как подорванный, но это не давало никаких ощутимых результатов. Я сжигал до десяти тысяч калорий в неделю, что сводило с ума моего тренера Олега, но никак не беспокоило мою фигуру.