Даше тоже пришлось смириться. Но что-то переменилось в ней после этого – взгляд ее переменился, что ли? Она смотрела теперь на Алексея то ли сочувственно, то ли снисходительно. А он настолько ненавидел себя за собственное бессилие, такая ярость поднималась в нем, что ему было не до Дашиных взглядов.
Даша считала, что нужно продать библиотеку.
– Все равно же тебе тут половина книжек не нужна, – сказала она. – И архив еще этот… Куда все это складывать, можешь ты мне сказать? В нашу конуру?
Продавать он ничего не стал. Архив отдал в Географическое общество, а полки с книгами перевез к себе, заняв ими всю стену, на которой прежде висел ковер, и забив антресоли и кладовку.
Но ощущение того, что жизнь разрушается и ничего невозможно сохранить, – это ощущение его не покидало…
Это чувствовалось во всем, и больше всего в том, как безжалостно разрушалась его работа. Время начало меняться, а для геологических изысканий нужна была стабильность. Невозможно было в переменчивые, перестроечные времена вкладывать огромные деньги «в землю», без надежды на скорую отдачу.
Алексей видел, как приходит в упадок то, чему он посвятил годы и годы, без чего не мыслил своей жизни. И разве только своей! Иногда ему казалось, что вся Сибирь застыла в растерянности, не зная, к чему весь этот разор и развал. Решительные, ответственные люди, не боявшиеся ни бога, ни черта, не знали, что им делать со своими заводами, кораблями, стройками и гидростанциями – со всем тем, что считалось государственным, но до чего государству не было теперь никакого дела.
Бессилие одолевало его, мучительное бессилие в самом расцвете лет, и Алексей Шеметов метался по своей Сибири, не зная, к чему приложить душу.
Именно в таком настроении – бессилия и глухой тоски – вернулся он поздним осенним вечером в Москву. Он думал о том, что возвращается, наверное, с последнего своего выезда в поле; он не представлял, где и как будет работать дальше.
Только уже возле самого дома, на аллее у пруда, Алексей заставил себя отвлечься от этих мыслей. Как бы там ни было, а он приехал домой. Пусть это не совсем настоящий его дом, пусть он до сих пор не в силах смотреть, как чужие люди зажигают свет в родительских окнах. Но Даша ждет его, а это значит, что жизнь не совсем утратила устойчивость.
Даша пила кофе на кухне. Алексей, как всегда, вошел бесшумно и остановился в прихожей, впитывая в себя звуки и запахи дома. И уже здесь, не заходя в комнату, он почувствовал какую-то перемену…
– Ты, Алексей? – спросила Даша из кухни, услышав, как он снимает куртку и сапоги.
И услышав ее голос, он тут же понял, в чем дело! Она не ждала его. Не то чтобы он застал ее врасплох, нет. Но она не ждала его, ей был безразличен его приезд, и все у него внутри похолодело.
Он чувствовал это весь вечер – пока она накрывала на стол, спрашивала его о чем-то, включала телевизор. Этого невозможно было не почувствовать, но он все еще надеялся, что ошибся.
И только ночью, когда он придвинулся к ней в темноте и вдруг ощутил, как напряглось все ее тело, – Алексей спросил наконец:
– Что произошло, Даша, скажи мне.
Она помолчала, потом включила бра над кроватью и повернулась к нему.
– Я должна была сразу тебе сказать, Леша… Я больше не могу с тобой жить, я от тебя ухожу.
Он не знал, что сказать. И что вообще можно было сказать на это?
– К кому? – спросил он наконец.
Это вырвалось непроизвольно, и спросил он не потому, что когда-нибудь ревновал ее. У Алексея никогда не было повода подозревать Дашу в изменах, хотя она подолгу оставалась одна. Да он и не был ревнив, ему вообще было не до этого. Но он был уверен в том, что Даша не может уйти просто так, в одиночество, не такая она была женщина.
Кажется, она удивилась его вопросу.
– А откуда ты знаешь? Да, я к одному человеку ухожу… В общем, Леша, с моим уходом, конечно, могут быть связаны для тебя кое-какие неприятности…
– Да уж наверное, – с горечью произнес он.
– Нет, ты не понял. Дело в том, что я не просто ухожу – я уезжаю. То есть совсем отсюда уезжаю, навсегда, ты понимаешь? В Мексику.
– Куда?! – поразился Алексей. – В какую еще Мексику, почему?
– Потому что я выхожу замуж за мексиканца. За капиталиста, можно сказать. И он меня отсюда увозит.
«Какой-то бред! – подумал Алексей. – Да быть этого не может!»
Он даже успокоился слегка, услышав про Мексику: в это невозможно было поверить. Но ведь Даша никогда не была выдумщицей, она даже юмора не понимала, всегда стесняясь этого в компании Алексеевых друзей.
– Я с ним на обыкновенном дне рождения познакомилась, у Наташи Зайцевой, – торопливо говорила она, хотя Алексей совсем ее об этом не спрашивал. – Его одна дама привела – похвастаться. Вроде она на него виды имела. А он возьми и начни за мной ухаживать – танцевать приглашал, телефончик попросил. Назавтра звонит, в ресторан зовет. А потом оказалось, он какой-то промышленник там крупный, и имение еще у него огромное, и он в меня влюбился. Я не сразу согласилась, Леша! – горячо произнесла она.
– Да? Что ж, и на том спасибо, – без радости усмехнулся он.
Даша слегка смутилась, но продолжала:
– Да, я не хочу тебя обманывать: может быть, я в него и не так уж сильно влюблена. В тебя я больше влюблена была когда-то… Но ведь я не девочка, Леша! Ну что у меня за жизнь? Одна да одна, а главное, все так беспросветно, что просто жить неохота. И ведь всегда так будет – и завтра, и через десять лет, всегда!
– Что ты имеешь в виду? – глухо спросил Алексей. – Если мои отъезды, то теперь…
– И отъезды тоже, но даже не только. Да ведь мы все тут знать не знаем, что такое настоящая жизнь! Ведь мы не живем, а прозябаем и даже не понимаем, что…
– Тебе деньги нужны? – перебил ее Алексей.
– А хотя бы! Я нормальная женщина, почему я должна чувствовать себя обделенной? Только, Леша, мне не те деньги нужны, которые у тебя есть или когда-нибудь будут. Ну, предположим, прибавят тебе зарплату, будешь ты получать не триста рублей, а четыреста – разве есть разница?
– Сколько же тебе надо? – В голосе Алексея послышалась насмешка.
– Мне нужны другие деньги, – отчеканила Даша; он узнал ее ясные, спокойные интонации и понял, что все кончено. – С этими деньгами связана жизнь, которой я хочу, и таких денег ты никогда не сможешь мне дать.
Она говорила еще что-то: о том, что такая женщина, как она, достойна лучшей доли, что она оставит ему все, лишь бы развестись поскорее. Он уже не слушал. Как вдруг другие Дашины слова заставили его напрячься:
– И в конце концов, я просто обязана позаботиться о своем ребенке…
– О каком ребенке? – медленно спросил Алексей. – Ты ждешь ребенка?..
– Да! – решительно выдохнула Даша, и в ее голосе прозвучал вызов. – Да, я жду ребенка и чувствую ответственность за его судьбу!
– И… чей же это ребенок?
Алексей почувствовал, как все леденеет у него в груди. Она ждет ребенка! Вот так, легко и сразу, произошло то, о чем он мечтал и что уже казалось ему несбыточным!..
– Вот что, Леша, не надо меня об этом спрашивать, – заявила Даша. – Я не хочу тебе отвечать.
– Почему же? – Глаза его сузились, все тело напряглось. – Почему же мне не поинтересоваться, от кого ждет ребенка моя жена?
– Давай будем считать, что я тебе больше не жена. – Голос у Даши стал еще спокойнее, интонации – еще яснее. – И почему я должна тебе отвечать?
– Да хотя бы потому, что мы с тобой прожили пятнадцать лет, и детей у нас не было. Значит…
– Ничего это не значит! – сказала Даша с неожиданной злостью. – Не было, потому что я не хотела, вот и все. И делала аборты, притом не раз. Что ты на меня так смотришь, как будто я государственная преступница? Как бы я растила этого ребенка, об этом ты подумал? Кем он был бы для меня при нашей с тобой жизни? Обузой, больше никем! А теперь я смогу обеспечить ему нормальную жизнь, и я…
– Все понятно. – Алексей не узнавал своего голоса. – Подавай на развод и сообщи мне, когда явиться и куда.
Тогда же, ночью, он уехал к товарищу и до утра сидел у него на огромной коммунальной кухне, вызывая косые взгляды соседей.
Он не мог поверить в то, что все это произошло наяву, а не в кошмарном сне. Даша, его жена Даша, девушка, которая была похожа на цветок и в которой до сих пор, спустя много лет, сохранялось хрупкое очарование юности! Конечно, он привык к ней, конечно, не было больше той обостренности чувств, которая была вначале. Но ведь все привыкают друг к другу, ведь иначе невозможно в жизни!
И главное, разве Даша уходила от него из-за того, что слишком к нему привыкла, разве она искала новизны ощущений? Нет, она ведь сама сказала, что не очень любит этого своего мексиканца… Она уходила потому, что так ей было удобнее, и по сравнению с этим житейским удобством ничего не значили ни прожитые вместе годы, ни любовь, ни привычка – ничего.
Да есть ли они вообще в жизни – любовь, привычка? Есть ли тот стройный и ясный мир, который воплощен был в Даше?
Да есть ли они вообще в жизни – любовь, привычка? Есть ли тот стройный и ясный мир, который воплощен был в Даше?
Да еще эти ее слова о ребенке… Если она не врала в сердцах, если правда, что она беременела от него раньше, – значит, и сейчас это может быть его ребенок? А почему бы и нет: помнится, Даша когда-то говорила, смеясь, что она не жадная и всем женщинам советовала бы рожать сыновей от ее Алексея – хорошие, мол, будут мальчишки, если в отца пойдут…
Алексей почувствовал, что не в силах выдержать этого последнего удара, окончательно разрушающего то, что казалось незыблемым.
Но надо было жить, и он жил и так дожил до сорока пяти лет.
Глава 3
Как ни странно, Марина совсем не боялась. То есть сначала она испугалась – когда Шеметов сказал, чтобы она не выходила из дому и не подходила к окну. Но потом, оставшись в одиночестве после отъезда охранника Толи, она совершенно успокоилась.
К окну она все-таки подошла: ведь было совсем светло, и ее силуэт не виден был с улицы. А ей хотелось еще раз взглянуть на подрагивающую гладь пруда. Ей вдруг показалось, что она уже видела это однажды, только забыла, когда…
Ночью Марина снова спала как убитая, без сновидений. И сама чувствовала, как хорошо это для нее, какое страшное напряжение отпускает ее душу.
Шеметов позвонил уже следующим утром, и голос у него был веселый.
– Ну, дорогая колдунья, зря мы с вами волновались! – объявил он. – Ничего особенного эта ваша магиня собой не представляет. То есть, я имею в виду, никакая серьезная сила за ней не стоит. Ну, кроме этих ваших нечистых и неведомых сил.
Про нечистые и неведомые силы он сказал так же весело и насмешливо, как и раньше говорил о них. Даже не видя его, Марина почувствовала, как смеются сейчас его глаза.
– Снова вы смеетесь надо мной, Алексей Васильевич, – укоризненно сказала она.
– Нисколько! – прежним тоном ответил Шеметов. – Мне доставляет удовольствие разговор с вами.
Марина слегка смутилась от этих слов, но тут же поймала себя на том, что ведь и ей приятно с ним разговаривать. Непонятно, почему – просто так.
– Но тогда, значит, я уже могу выйти отсюда? – спросила она.
– Ну конечно, – заверил Шеметов. – А вы опасались, не в тюрьму ли я вас запер?
Марина ждала, что он скажет еще что-нибудь. Но в трубке слышалось только его дыхание.
– Тогда… Алексей Васильевич, вы не передумали одолжить мне денег?
– Не передумал, – ответил он и снова замолчал.
Его молчание приводило Марину в растерянность. Что у него на уме?
– Но… Где же я вас увижу? – спросила она. – Вы заедете сюда, в эту квартиру?
– Нет, – сказал Шеметов. – Я предпочел бы встретиться с вами где-нибудь в другом месте. Может быть, мы пообедаем вместе?
– Как вам удобнее, – ответила Марина. – Только… Ведь у меня нет ключей…
– А вы захлопните дверь – и все, – сказал Шеметов.
«Действительно, – подумала Марина. – Ведь я сама говорила, что собираюсь уехать. И с чего я взяла, будто еще раз войду в эту квартиру?»
Ей вдруг стало грустно, она сама не знала почему.
– Когда мы встретимся, Алексей Васильевич? И где? – спросила она.
Назывался ресторан совсем по-райцентровски – «Якорь». Марина даже улыбнулась, прочитав это название над входом на Тверской-Ямской. Почему-то ей сразу представились пьяные компании, дым коромыслом, рыбьи кости на полу…
Но, конечно, ничего подобного здесь не было. Ресторанный зал, в который она вошла вслед за охранником Толей, напоминал не провинциальную забегаловку, а палубу старинного корабля. У входа встречала гостей огромная деревянная женская фигура с непроницаемым лицом, держащая в руке маленький парусник. Казалось, она сошла с носа настоящего корабля.
В зале стоял полумрак. Дневной свет едва проникал в окна, занавешенные коричневыми шторами, матово сияли шары на высоких металлических подставках, освещая белые колонны и черного дерева столы, покрытые белоснежными и голубыми скатертями.
Марина села за столик в глубине зала и огляделась. На минуту ей стало неловко: показалось, что ее платье выглядит слишком неподходяще для этой изысканной обстановки. Она ведь даже погладить его не смогла, потому что не нашла утюг, и только разгладила мокрыми руками.
Но тут же ее внимание привлекло чудесное мозаичное панно: парусники, плывущие по мерцающей воде, золотящееся небо, город, раскинувшийся вдалеке на берегу…
Марина всегда мало думала о своих нарядах, а в том состоянии неуверенности и тревоги, в котором она находилась с того самого момента, как Шеметов предложил захлопнуть дверь, ей и вовсе было не до этого.
Толя усадил ее за стол так, что она толком не видела ни зала, ни тех, кто в нем находился. Только мозаичные парусники да портреты на стенах – наверное, на них были изображены мореплаватели. Впрочем, ей и не хотелось никого разглядывать: чувство рассеянного созерцания охватило ее…
– Извините за опоздание, Марина, – услышала она и вздрогнула, словно от неожиданности, хотя он действительно опаздывал, и она его ждала.
Шеметов отодвинул стул и сел за ее столик.
– Спасибо за все, Алексей Васильевич, – сказала Марина.
– Что это у вас за слова такие прощальные? – усмехнулся Шеметов. – Мы ведь еще и закуски не заказали, а вы уж благодарите за обед.
– Я не за обед – я вообще… – смутилась Марина.
Он постоянно заставлял ее смущаться, но это получалось у него смешно и необидно, потому что он тут же улыбался и ямочка вспыхивала на его правой щеке. Но сейчас, правда, он выглядел невеселым, усталым и, кажется, даже сердитым, хотя после их утреннего разговора, когда в трубке звучал его веселый голос, прошло всего несколько часов.
Марина вдруг вспомнила, как украдкой наблюдала за ним, когда он просматривал какие-то бумаги. Тогда он тоже на что-то рассердился – и тут же все лицо его рассердилось. И сейчас ей тоже показалось, что он сердится весь, каждым своим взглядом, каждым движением широко разлетающихся бровей. И хотя его раздражение к ней не относилось, это-то Марина сразу почувствовала, – но ей почему-то стало жаль его, такого неизвестно на что сердитого.
Одет он был безупречно, это Марина тоже поняла сразу, хотя вообще-то ничего не понимала в мужской одежде – впрочем, не особенно разбираясь и в женской.
Наверное, хорош был его маренговый, под цвет глаз, костюм и галстук со стальным отливом. Но Марина сразу почувствовала в нем другое – то, что всегда она чувствовала, когда отец выходил к обеду воскресным днем…
Алексей Шеметов, сидящий напротив за ресторанным столиком, глядя на нее то ли устало, то ли сердито, производил то отчетливое впечатление подтянутости, изящества и достоинства, которое Марина в детстве считала совершенно естественным для мужчины и которого после смерти отца не производил на нее никто.
– Что вы будете есть, Марина? – спросил он, раскрывая меню.
– Все равно, – покачала она головой. – Заказывайте что хотите, Алексей Васильевич.
– Здесь хорошее рыбное меню, – заметил он. – Хотите кассероль из моллюсков, а? Или медальон из омара? Или лучше омара с красивым названием «Термидор»?
– Ах, Алексей Васильевич, ну зачем вам поражать мое воображение? – спросила Марина.
И тут он наконец улыбнулся. И улыбнулся так же, как только что на что-то сердился – всем лицом и ямочкой на щеке.
– Вы правы, милая колдунья! – произнес он. – Я действительно хотел поразить ваше воображенье! И действительно, сам не знаю зачем… Но вы проницательны, честное слово! Не зря я сразу это заметил – еще тогда, когда с Гришей приходил. Вы неловко себя чувствуете здесь, Марина? Извините меня, я и правда повел себя как мальчишка. Может быть, вы хотите уйти?
– Да ведь мне все равно, Алексей Васильевич, – улыбнулась в ответ она. – Мне действительно все равно, я не притворяюсь. Наверное, я просто нелюбопытна или… Не знаю, как это назвать! Ко всему готова?..
– Пожалуй, – согласился он. – Тогда, значит, остаемся? И все-таки закажем что-нибудь вкусное, хорошо? Просто так, без дурацких игр с моей стороны.
Она знала это за собой с детства: в ней действительно не было того женского любопытства к мелочам, которое, как она полагала, должно быть так привлекательно для мужчин. И это вовсе не радовало Марину. Она боялась своего необъяснимого равнодушия к тому, что должно вызывать у женщины интерес. Даже Иветта ей об этом говорила…
Она так боялась в себе всего, что было странным, непонятным, что испугало даже любимого человека, а потом едва не сломало ее жизнь…
Ей не слишком интересен был омар под каким-то разноцветным соусом – хотя она никогда не видела омаров. И даже серебряная полусферическая крышка, которую официант торжественно снял с огромной, дышащей ароматным паром тарелки, тоже не привлекла ее внимания.
– А вы не смущайтесь, Марина, – сказал Шеметов. – Не нравится – и бог с ним со всем. Просто ешьте, и все.