– Спасибо, – кивнула Марина. – Но ведь и вы производите подобное же впечатление.
– Ну, мне-то просто положено быть необычным, – заявил старичок.
– Почему же? – удивилась Марина.
– Потому что я работаю в лавке древностей. Этакий, знаете ли, диккенсовский персонаж. Я – антиквар! Ах, простите, сударыня, да ведь я не представился, – вдруг спохватился он. – Павел Афанасьевич Толпежников, прошу любить и жаловать.
– Марина Стенич, – в свою очередь представилась Марина.
– О! – обрадовался Павел Афанасьевич. – А ведь я, пожалуй, имею честь знать о вашем батюшке! Точнее говоря, обо всем семействе вашем. На Арбате жили, в Гагаринском, не так ли? Достойнейшие, достойнейшие были люди, можете гордиться происхождением, сударыня!
Марина решила, что сейчас он начнет расспрашивать ее об отце – судя по тому, как мгновенно он вспомнил и фамилию его, и даже местожительство. По правде говоря, ей не очень хотелось заводить сейчас долгий рассказ – а иным просто не мог быть ее рассказ об отце. И к чему – чтобы удовлетворить чье-то краеведческое или геральдическое любопытство?
Но Толпежников об отце расспрашивать не стал, заметил только мимоходом:
– Я ведь историей интересуюсь – опять-таки по долгу службы, старинными предметами занимаясь. Скажите, – вдруг спросил он, – а не докучает ли вам это заведение, не раздражает ли?
– Нисколько, – пожала плечами Марина. – Вы думаете, я должна сидеть непременно в «Славянском базаре»? Здесь хорошо: каждый сам по себе, и никто не мешает думать о своем.
– Жаль, – почему-то огорчился Толпежников. – А я думал, сиденье здесь вас утомляет, и лавку свою хотел вам показать.
– С удовольствием, – тут же сказала Марина. – «Макдональдс» меня не раздражает, но лавку вашу я с удовольствием посмотрю.
Ей легко было с кремовым антикваром и действительно хотелось посмотреть его лавку. И вопросы он задавал простые, приятные – не те мучительные вопросы, которые она сама себе задавала все утро…
– В таком случае – я весь к вашим услугам! – радостно воскликнул Толпежников. – Это совсем рядом, у Палашевского рынка. Потому я в «Макдональдс» этот и захаживаю иногда, – пояснил он. – Внук любит здешние резиновые котлеты – ну, а я только молочко сладенькое пью.
Пока они шли к Палашевскому рынку, Павел Афанасьевич рассказывал о том, что антикварный магазин, собственно, принадлежит его сыну, а он с удовольствием торгует, несмотря на годы, чтобы не терять квалификации.
– Пожилому человеку просто не по силам держать свое дело, – объяснял он, семеня рядом с Мариной. – Современный бизнес, знаете ли, Мариночка, требует совсем особых душевных качеств. Твердости, знаете, иногда просто беспощадности. Будь я владельцем лавки, разве достало бы у меня душевных сил на то, чтобы попросту любоваться старинными вещами? Уверяю вас, мне было бы не до них! А думал бы я о бандитах, о налогах и муниципальных службах…
Магазин, к которому привел ее Толпежников, располагался в полуподвале. Над лесенкой, ведущей вниз, красовалась бронзовая вывеска: «Лавка древностей». Увидев вывеску, Марина улыбнулась. И правда – диккенсовский мир! Впрочем, над вывеской поблескивал холодный глаз телекамеры.
В двери что-то загудело и щелкнуло, едва они спустились по ступенькам. Павел Афанасьевич потянул за большое медное кольцо – за дверью звякнул колокольчик, и они вошли в лавку.
Все это выглядело загадочно, таинственно – и все было совершенно естественным в том пространстве, в котором так неожиданно оказалась Марина.
– Собственно, лавка уже закрыта, – объяснил Толпежников, делая приглашающий жест рукой. – Сегодня ведь воскресенье, мы работали только до двух. Поэтому вы посмотрите все без помех и с удовольствием!
– Спасибо, – сказала Марина. – Я не стану вас надолго задерживать, спасибо.
Наверное, по контрасту с шумным Тверским бульваром и «Макдональдсом» эта удивительная лавка действительно поражала воображение.
Старинная мебель – красного дерева, из мореного дуба и карельской березы – была расставлена в ней так, что непонятно было, на продажу предназначены все эти изящные предметы или просто для украшения просторной комнаты.
Вдоль стен стояли шелковые ширмы с чудесными японскими узорами, делая комнату похожей на волшебный фонарь. Вообще, множество старинных вещей было расставлено повсюду – на столах, в буфетах, в горках за мерцающими стеклами, даже на полу.
Вились вензеля на фарфоре и серебре, поблескивали тусклые драгоценные камни в крупных дамских украшениях. От больших круглых подносов из темной меди, казалось, исходил звон, как будто по ним только что ударили чем-нибудь – например, тяжелым пестиком из большой ступки с древним гербом.
Марина почувствовала, как медленно погружается в чудную ауру этих старинных вещей. Она вдруг поняла, почему сразу вызвал у нее такое безотчетное доверие Павел Афанасьевич Толпежников: весь он был проникнут и пронизан дыханием подлинности, исходившим от каждого предмета в его лавке…
– Нравится вам, Мариночка? – негромко спросил антиквар.
– Да. – Марина тряхнула головой, словно выныривая из завораживающей глубины. – У вас здесь чудесно, Павел Афанасьевич! Тяжелые мысли уходят сами собою.
Произнося эту фразу, Марина внимательнее вгляделась в дальний угол комнаты. Там, на фоне фиолетовой ширмы, расписанной золотыми драконами, стояли на низком столике два подсвечника. И, разглядев их издалека, Марина тут же направилась в тот самый дальний угол, точно влекомая неведомой силой.
Сердце у нее стремительно забилось, когда она увидела их вблизи. Подсвечники были те самые, она не могла ошибиться! Те самые, что стояли по бокам бабушкиного зеркала, когда она, Марина, вглядывалась в туманную глубину. Те, которые она считала потерянными безвозвратно – вместе с отцовской библиотекой, да и со всеми вещами ее детства.
Каждый из них напоминал молитвенно сложенные ладони, между которыми и сейчас были вставлены оплывающие свечи – точь-в-точь похожие на те, что бабушка вставила в них однажды в крещенский вечер…
– Что с вами, Мариночка? – испуганно спросил Толпежников. – Вы так побледнели.
– Нет… Да… – пробормотала Марина. – Павел Афанасьевич! Что это за подсвечники, откуда они у вас?
– Ах, эти! – облегченно сказал антиквар. – Да, по правде говоря, ничего особенного. Начало двадцатого века, не слишком старинные, притом не ручная работа. А откуда? Да принесла какая-то женщина, вот и все. Недавно принесла, потому и не проданы еще. Так-то вещь броская, к тому же пара, непременно вскоре купят. Но почему они вас так взволновали, Марина?
– Дело в том, – медленно произнесла Марина, – что они принадлежали моей бабушке – не по отцовской линии, а по материнской. Это не была фамильная вещь, бабушка говорила, что купила их где-то во время войны. Даже не купила, а, кажется, на станции какой-то на хлеб поменяла. Но у меня с ними связано одно очень дорогое воспоминание… Я могу их купить, Павел Афанасьевич?
– Бог мой, Мариночка, да о чем вы спрашиваете! – воскликнул старый антиквар. – Я просто счастлив, что вы нашли их именно здесь! Они… утрачены были вами?
– Да, – кивнула Марина. – Но это именно они, я не ошиблась. Посмотрите, на одном из них вмятина, как раз на безымянном пальце, как след обручального кольца. Это они, Павел Афанасьевич! Какое удивительное совпадение…
– Совпадение, вы говорите, Мариночка? – вдруг спросил Толпежников, и Марина насторожилась, услышав какие-то новые, неторопливые и серьезные интонации в его голосе. – Вы думаете, такие вещи случаются просто так? Странно, мне казалось, вы тоньше понимаете жизнь…
– Вы правы, – кивнула Марина. – Такое не происходит случайно.
Ничего случайного не было в ее жизни, это Марина знала. И в этой лавке, уставленной старинными вещами, проникнутой духом подлинности, она сразу почувствовала себя как дома. Здесь чувствовалось то, к чему она привыкла с детства: таинственная прелесть необъяснимого, странность жизни, которая для нее, Марины, странностью не была никогда.
И эта встреча со старым антикваром в обыкновенном «Макдональдсе»… Та жизнь, для которой она была предназначена, словно догнала ее, властно напомнила о себе молитвенно сложенными ладонями подсвечников…
– Но как же они могли здесь оказаться? – вслух размышлял Толпежников, уже заворачивая подсвечники в шуршащую сиреневую бумагу. – Поразительны бывают перемещения вещей!
– Ничего поразительного, к сожалению, – покачала головой Марина. – Люди, к которым они попали, могли все это только продать, что они и сделали. Удивительно другое: как я здесь оказалась, и именно сегодня…
– Вы чувствуете в этом особенное знамение? – тут же спросил Толпежников все тем же серьезным тоном.
– Пожалуй… Но я не знаю, можно ли верить в него…
– Да как же не верить в знамение! – воскликнул антиквар. – Как же не верить в то, что диктует нам внутренний голос!
– Вы чувствуете в этом особенное знамение? – тут же спросил Толпежников все тем же серьезным тоном.
– Пожалуй… Но я не знаю, можно ли верить в него…
– Да как же не верить в знамение! – воскликнул антиквар. – Как же не верить в то, что диктует нам внутренний голос!
– Не знаю… – медленно проговорила Марина. – Прежде я всегда верила, а теперь – не знаю… Во мне теперь такое смятение и как будто толкотня внутри. Это так странно, Павел Афанасьевич! У меня шум внутри, и я ничего в нем не слышу.
– Тогда доверьтесь голосу старинной вещи, – улыбнулся Толпежников. – Старинные вещи не обманывают, поверьте мне, Мариночка, ведь я и сам старик. Вы говорите, с этими подсвечниками у вас связано какое-то дорогое воспоминание?
– Да. Я гадала однажды на Крещенье – у зеркала, при свечах. Суженого высматривала.
– И что же, высмотрели?
– Глаза его увидела. Но все получилось совсем иначе…
– А может быть, все еще просто не завершено? – прищурился старик. – Мариночка, ведь мы ни о чем не можем сказать: вот, завершилось. А вдруг все у вас еще впереди? И грустить вам поэтому совсем не надо…
– Спасибо вам, Павел Афанасьевич, – улыбнулась Марина. – Я так рада, что встретила вас сегодня. Я непременно еще приду, но только потом, хорошо? Сколько я должна вам за подсвечники?
Расплатившись и простившись с удивительным антикваром, Марина вышла из «Лавки древностей» и в задумчивости пошла домой, на Патриаршие.
Глава 13
Он сам расставил себе эту ловушку, и некого было теперь винить, и ничего уже не изменить.
Все было кончено этой ночью, и надежды не оставалось, и он сам был в этом виноват. Страшная пропасть отделила эту, последнюю, ночь от той, когда он – взволнованный как мальчишка, с колотящимся сердцем – позвонил у ее двери…
Алексей приехал тогда прямо из аэропорта, чувствуя, что просто не выдержит больше ни часа. Ему почему-то показалось, что она не спит, – и он позвонил…
Даже тот час, который он потратил, покупая пармские фиалки в ночном цветочном магазине, а потом вино, конфеты, еще что-то, – даже этот час, когда он уже мог бы видеть ее, но не видел, показался ему бесконечным.
И по этому нетерпеливому ожиданию, по тому, как томительно тянулась каждая минута после недели разлуки, – Алексей окончательно понял, что полюбил эту странную девушку, один только голос которой, звучащий в телефонной трубке, заставлял замирать его сердце.
Он не говорил себе: быть этого не может, так не бывает! Бывает это так или совершенно иначе – об этом он не думал. С ним это получилось именно так. Он влюбился в женщину, которую видел несколько раз в жизни, почти вдвое моложе себя, и все его силы были направлены сейчас только на одно: увидеть ее как можно скорее.
Алексей даже постоял минут пять у двери, прежде чем позвонить: ждал, пока хоть немного успокоится сердце. Но дольше ждать он не мог – и позвонил, хотя рука еще вздрагивала.
Он боялся, что Марина сразу почувствует его волнение, его трепет, – и отшатнется в удивлении или даже испуге. Или вообще догадается, как хочет он тут же, на пороге, обнять ее и поцеловать.
Это не было обычным страстным желанием – обладать привлекательной женщиной. Чувство, заставлявшее вздрагивать его руки, было совершенно иным…
Это была любовь, которую он понял сразу и которую не мог спутать ни с чем.
Алексей сам не понимал, отчего так твердо знает, что именно с ним происходит. То, что было у него в молодости к Даше, – было совсем другое. А о мимолетных его связях и вовсе не стоило говорить. Он и вспомнить не мог, с каким чувством шел к случайным своим женщинам, и было ли оно вообще – хоть какое-нибудь чувство.
Мог ли он думать в ту ночь, что все те связи, торопливые и пустые, совершенно забытые им накануне свидания с Мариной, потом так страшно отомстят ему, вернутся безжалостным бумерангом!
Тогда он вошел – и сразу понял, что она ждала его. Ничего не говорило об этом – ни накрытый стол, ни какой-нибудь особенный ее наряд, но в глазах ее стояло ожидание, и взгляд ее был устремлен к нему, это он и почувствовал с порога.
И как только он увидел этот взгляд ее всегда переливчатых, а теперь таких ясных глаз, взгляд, от которого вся душа у него перевернулась, Алексей понял, что не просто любит ее, но и жить без нее не сможет…
Потом, когда разворачивал фиалки, доставал из сумки вино, за шутками о сыре пряча волнение, он заметил, что Марина смутилась – оттого, что стол не накрыт и вообще ничего не готово к его приезду. Если бы она знала, как мало значил для него стол, и платье, и что угодно – по сравнению с тем сиянием, которое лилось из ее глаз и лилось на него!..
«Она на Марию похожа», – вдруг подумал он, вспомнив евангельскую притчу о Марии и Марфе: как Марфа накрывала на стол, а Мария сидела у ног Иисуса, смотрела на него и слушала – и больше ничего. И как Марфа обиделась: почему он не замечает ее усилий и говорит только с сестрой, а Иисус сказал: «Ты печешься о многом, а она думает об одном»…
Это внезапно увиденное сходство так поразило Алексея, что он едва не сказал о нем вслух. Но в последнюю секунду сдержался: себя, выходит, надо было бы представить Иисусом? Марина просто посмеется над ним – и будет права.
Но в сиянии ее глаз было именно одно: она думала о нем, все остальное было ей неважно – и он это почувствовал.
Грех сказать, но Алексей обрадовался, узнав, что Марина напугана этой своей ведьмой. На ведьм ему было плевать, зато у него появилась надежда удержать ее рядом с собою. Ведь она о билете каком-то говорила, и будто ей срочно надо уехать…
Стараясь казаться как можно более небрежным, чтобы не спугнуть ее, Алексей предложил Марине выйти за него замуж.
И вот тут впервые навалилась на него невыносимая печаль… Потому что он действительно хотел, чтобы она была его женой, – ничего в своей жизни он не хотел сильнее! И – не мог сказать ей об этом…
Стоило Алексею представить, какое недоумение и, может быть, даже страх появится на Маринином лице, если она вдруг догадается, что он говорит серьезно, как она пожмет плечами, уйдет… Нет, что угодно, какое угодно вранье, только бы она не исчезла!
Эскорт-герл – пусть эскорт-герл! Пусть называет их отношения как угодно, пусть считает, что он ставит ей какие-то условия – только пусть согласится!
Она согласилась – и невыносимая тоска сжала его сердце и больше уже не отпускала…
Выдержать это было тяжело. Каждая встреча, которой он ждал с замиранием сердца, оборачивалась разочарованием. Даже и не разочарованием… Чувство, которое охватывало его, когда он понимал, что Марина относится к нему с уважением и приязнью, не более, – это чувство было мучительнее и глубже разочарования.
Самым легким во всей этой истории оказался разговор с Иветтой.
Отправив Толю на Полярную улицу за Мариниными вещами, Алексей не стал даже звонить – просто поехал в студию на Кутузовском. Это было примерно в то же время, в которое он пришел сюда впервые с Гришей, и Шеметов был уверен, что застанет Иветту дома.
Так оно и получилось. Симпатичная девушка с любезной улыбкой попросила его немного подождать, а потом, не переставая мило улыбаться, провела по узкой лесенке в знакомую комнату со стеклянными стенами – казалось, парившую над Москвой.
Входя, Шеметов еще раз мельком восхитился тем, как точно рассчитан ошеломляющий эффект, производимый и прозрачными стенами, и множеством стеклянных скульптур, переливающихся всеми цветами радуги.
«Какова-то будет хозяйка?» – подумал он с веселым любопытством.
Алексей чувствовал в себе тот неостановимый и легкий азарт, который помогал ему не ошибаться и не проигрывать. Он вообще был азартен, но азарт у него всегда был разный: то угнетающе-тяжелый, то упрямый, то рассеянный. А сегодня самый лучший азарт охватил его: словно тугая пружина свернулась у него внутри, готовая распрямиться в любую минуту.
– Здравствуйте, мадам, – сказал он, входя. – Извините, ради бога, что побеспокоил! Постараюсь, впрочем, не слишком долго обременять вас своим присутствием. Алексей Васильевич Шеметов, – представился он, протягивая Иветте визитную карточку и без приглашения садясь напротив нее в изогнутое кресло.
Женщина, сидевшая посреди студии на прозрачном высоком стуле, действительно могла поразить чье угодно воображение. Одни ярко-синие глаза чего стоили да еще крупные бирюзовые бусы подчеркивали их ослепительную синеву.
– Очень приятно, Алексей Васильевич, – обворожительно улыбаясь, произнесла Иветта. – Чем обязана?
– Собственно, ничем особенным, – пожал плечами Шеметов. – Видите ли, хотя вы мне не родственница и даже не близкая подруга, я пришел сообщить вам, что женюсь на вашей бывшей подопечной, Марине…
Тут Шеметов слегка запнулся: он понял, что не может назвать даже фамилии своей невесты. Впрочем, Иветта и не спрашивала фамилии. На мгновение в ее глазах мелькнула растерянность, но тут же исчезла, сменившись прежним непроницаемым очарованием.