У нас убивают по вторникам - Слаповский Алексей Иванович 13 стр.

— Ну и к чему это все? — спросила Маша, понимая, что не в траве соль.

— Я и говорю: не бывает так, чтобы сразу все цвело и пах­ло. Даже в семейной жизни. Ольга, имея высокий культур­ный уровень и довольно развитые духовные запросы, очень огорчалась, что Георгия культура совсем не интересует. И вообще мало что интересует, кроме выпить после работы с друзьями — и хорошо еще, если с друзьями, а может, и что другое, учитывая, что он иногда приходил очень поздно.

— Так поздно, что даже рано, — усмехнулась Маша.

— Ну, такого не бывало. Редко, по крайней мере. Конеч­но, Ольга могла бы принять сразу же в штыки такой образ жизни. Но она знала, что и мать Георгия, и его покойный отец отличались свободолюбивым и вспыльчивым нравом, и если что им не в корень, они тут же шли на принцип. Когда мать Георгия всего лишь в чем-то упрекнула отца Георгия, тот в одну минуту собрал вещи и ушел, второго раза не по­требовалось. Поэтому Ольга решила действовать постепен­но. Видит, например, что у Георгия с утра настроение вы­пить, она тогда ему говорит: «Ты вернись сегодня вовремя, у меня сегодня настроение ужин приготовить и вина вы­пить».

— Дома мужика спаивать — последнее дело, — заметила Маша.

— Не дома лучше?

Маша пожала плечами: решения этой дилеммы она не знала. Ее благоверному все равно, что дома, что не дома, если захочет — выпьет обязательно.

— И вот Георгий возвращался вовремя, Ольга покупала хорошее вино и они начинали проводить вечер. Правда, бы­вало так, что после хорошего вина Георгий спускался в со­седний магазин и приносил оттуда какую-нибудь гадость. Но иногда и не спускался.

— От количества зависит, — авторитетно сказал Галкин.

— Да нет, иногда это переходило в супружеские интим­ные отношения, после которых Георгий засыпал и ему было уже ни до чего. Кроме этого, Ольга покупала иногда билеты в кино, в театр, Георгий ворчал, но шел. Ему даже иногда нравилось. И так понемногу, потихоньку, постепенно, Оль­га создавала, можно сказать, дуэт, при котором совместное проживание может быть не только полезным, в смысле для общества и воспитания дочери, но и приятным. Георгий стал даже меньше выражаться нецензурной бранью. Мож­но сказать, жизнь наладилась, хотя было много разного, я об этом рассказывала. Но вдруг однажды Георгий пришел под утро в невменяемом состоянии, а когда Ольга упрекну­ла его, он начал говорить невообразимые вещи, что она над ним будто фашист в концлагере, что он живет с ней будто всегда под контролем, что без нее он был бы веселым и хо­рошим человеком, а с ней стал злой и выпивающий. Нега­тивный порыв Георгия был таким сильным, что он даже под­крепил его ударом по лицу Ольги. Маша ахнула:

— Прямо так по лицу и ударил? Кулаком?

— Не совсем. Пихнул в лицо ладонью. И пошел спать. А Ольга села и стала думать: десять с лишним лет она все усилия направляет на общую пользу мужа, себя и дочери. А он не только никак не участвует морально, а еще, оказы­вается, считает себя пострадавшим. Какой тогда смысл? Она почувствовала, что смертельно устала. А именно в это время у нее была постоянная переписка с подругой Элей, которая вышла замуж в Америку, жила с пожилым, но поря­дочным мужчиной, и к своим двум детям родила ему третье­го. Бросай все, писала ей Эля, знаю я твоего Георгия, будешь ты с ним мучиться всю жизнь, а слова доброго не дождешь­ся, а тут на тебя с твоей внешностью и золотым характером, будут просто молиться.

Галкин иронично усмехнулся (знаем, мол, мы этих загра­ничных женихов, которые только издали хороши!) и спро­сил:

— На каком языке молиться, интересно? И в какой вере?

— Вера у них христианская, а язык английский, — отве­тила Людмила, будто и не подозревала подвоха. — У Ольги английский тоже был неплохой — и в школе способности проявились, и летала иногда на международных линиях, за­пас имела. И она в одну минуту приняла решение: а взять да и слетать к Эле и посмотреть, действительно, как там в смысле перспектив? Сколько можно тут мучиться, не видя результатов?

— Действительно, — одобрила Маша, а Галкин нахму­рился патриотично и осуждающе.

— И Ольга, получив от Эли приглашение, в считанные дни все оформила, отправила дочь в деревню к своей мате­ри. И полетела.

— А Георгий?

— А Георгий настолько был поражен, что несколько дней молчал. А потом начал задавать вопросы: с какой стати, на какие деньги, зачем? И вспомнила Ольга, как он сам отве­чал в таких случаях, то есть не в таких фактически, но в та­ких аналогично. Отвечал он однотипно: «Я мужик или кто? Разберусь как-нибудь». Или был другой вариант: «Не твое дело». Вот так и Ольга ему отвечала: либо «разберусь как-нибудь», либо «не твое дело». Георгий попытался нарочно спровоцировать скандал: пришел пьяный и начал кричать, что он никуда Ольгу не отпустит, потому что она жена, а не валютная проститутка какая-нибудь, а если она не соглас­на, то развод навсегда, но дочь он ей не отдаст. Ольга тут же ему жестко объяснила: развод — на здоровье, дочь ему, пья­нице, никто не отдаст, а если он будет еще орать в два часа ночи, она его сковородкой стукнет и пусть не обижается, если до смерти. В общем, опустим детали и мелочи, Ольга вскоре улетела.

— И как Америка? — ехидно спросил Галкин.

— Ничего Америка, — успокоила его Людмила. — У Эли был довольно большой дом, Ольга там комфортно устрои­лась. Эля, оставив детей на няню, возила Ольгу по окрест­ностям, где были леса, а через несколько километров — по­бережье океана. Муж Эли оказался приятным человеком, он был что-то вроде адвоката. А по соседству жил одинокий мужчина лет пятидесяти, у которого жена умерла, а дети где-то учились.

— Ага! — воскликнула Маша, почуяв интересный пово­рот сюжета.

— Этого мужчину Эля и ее муж пригласили в гости. Он вел себя очень корректно и даже произнес несколько рус­ских слов, которые выучил для Ольги. Потом он свозил ее тоже на берег моря, где у него стоял катер, и покатал Оль­гу. Ей, конечно, очень это понравилось. Потом он водил ее в местный ресторан, а как-то вечером они поехали в со­седний город, где был юбилей города, и они там запускали фейерверки. Эля и ее муж тоже поехали. Такого фейерверка Ольга не видела никогда: часа три без перерыва все взрыва­лось, горело, бабахало, рассыпалось огнями, а американцы радовались и кричали «вау». Ольга спросила у Эли, навер­ное, это какой-то очень серьезный и круглый юбилей, а та сказала, что неважно, просто американцы ни в чем не зна­ют меры и очень любят масштабно радоваться, уж если фей­ерверк, так чтобы было видно в соседнем штате. Эле эта ши­рота натуры нравилась, Ольге тоже. Ей вообще понравилось в этом месте. Кругом деревья, газоны, двухэтажные дома, тихие тенистые улицы в городках. Все как-то очень спокой­но и красиво, хоть всю жизнь тут живи. Что ей в результате и предложил этот мужчина, сосед по имени Стивен, хотя он в виде юмора начал называть себя по-русски Степан. Ольга объяснила, что у нее в России муж и дочь. Сосед сказал, что это поправимо, то есть в отношении мужа, а дочь они возь­мут сюда, он воспитает ее как свою, тем более что он ее ви­дел на фотографии и она ему нравится.

— Это в каком смысле? — насторожилась Маша, вечно читавшая со скуки всякие глупости в газете «Жизнь».

— Да нет, в нормальном смысле, совершенно адекват­ный мужчина.

— Какой?

— Ну адекватный. То есть — лишнего о себе не думает. Какой есть, таким и представляется.

— Вот бы все такими были, — вздохнула Маша и гля­нула на Галкина, который хоть так и не понял, что такое «адекватный», но на всякий случай сделал вид, что он такой и есть. — Ну — и что дальше?

— Ольга рассказала об этом разговоре Эле. Та нисколь­ко ни удивилась. Но сказала: «Смотри, Оля, если решишь, сразу же забудь своего козла-мужа и даже, извини за вы­ражение, Родину. Россия, Оля, эта отрава, это зараза и бо­лезнь. Как только о ней начинаешь думать, она тут же у тебя начнет болеть. Это неизбежно, но поправимо. Главное — перетерпеть. Я о своем дураке год не могла забыть, о нем, о квартире нашей драной, где он за все годы ни одного гвоз­дя не вбил, крана не починил. А сейчас даже не помню, как он выглядит, даже не помню, как его зовут! А еще не о себе думай, а о будущем. Во-первых, дочь устроишь. Во-вторых, полечишься, у тебя проблемы, я знаю, второго родишь, а то и третьего. И будешь счастливая, как я». Ольга возразила, что такие дела с налету не делаются, надо еще с мужчиной поговорить, вглядеться, подумать. «А никто тебя и не торо­пит», — сказала Эля. И Ольга стала вглядываться и думать. И ей все больше нравился Стивен-Степан и все больше нра­вилось окружающее. Оно очень соответствовало ее упоря­доченной душе. Встанет она утром, посмотрит в окно: там газон, там цветник, там дорожка, там дом симпатичный, и все ей кажется такое свое и родное, будто она прожила тут всю жизнь. А на родине у нее часто бывало наоборот — ког­да выходила из облезлого подъезда своего дома, шла мимо вечно разрытого котлована, где пятый год чинили воду, видела горы мусора у баков, плевки и окурки у входа в ме­тро, ей казалось, что она попала куда-то не туда, что это все чужое и не соответствующее ее потребностям и понятиям о нормах нормальной жизни. Тем временем Стивен в оче­редной раз позвал ее в уютный и красивый ресторан, где играли живые гитаристы и там, под приятную музыку, вру­чил ей коробочку с перстнем. И сказал, что он просит руки и сердца Ольги.

— Надо же! — Маша даже раскраснелась от приятного удовольствия слушать красивый рассказ про красивые отно­шения. Быть может, себя представила там: теплый летний вечер, полумрак в ресторане, гитаристы играют, пожилой, но симпатичный мужчина, на столе свечи. А в руках у него бордовая коробочка, а в коробочке благородно поблескива­ет колечко с камушком. — И что она?

— Ольга вдруг возмутилась. Она сказала, что не пони­мает этого: как может приличный мужчина, зная, что она замужем, и не получив от нее никаких ответов на свои во­просы, вот так вот нагло приходить с кольцом, будучи уве­ренным, что она растает и тут же согласится. Стивен сму­тился и сказал, что он вовсе не уверен, он преподнес кольцо только предположительно, не надеясь на обязательное со­гласие.

— Вот именно, — защитила Маша американца. — Чего она на него наехала-то?

— Ольге и самой стало стыдно. Она извинилась и попро­сила разрешения подумать до завтра.

А назавтра она проснулась, посмотрела в окно — и буд­то бы очнулась. Уже ей не казалось, что она тут родилась, наоборот, она поняла, что здесь родились и живут другие, они построили эти дома и навели тут эту красоту, а она, Ольга, всегда будет тут только гостьей и пользовательницей. Там же, на родине, Ольга во всем, как могла, уже поуча­ствовала. Если имеется что-то хорошее, в этом и ее заслуга, а если что плохое, то, извините, она тоже руку приложила. И, между прочим, муж у нее не такой, как у Эли, с руками, и гвоздь умеет вбить, и кран починить. Вспомнила Ольга кстати, как Георгий три года назад, пусть после долгих рас­качек и разговоров, выложил в кухне пол и стены керамиче­ской плиткой, получилось очень красиво. И поняла Ольга, что настоящий выбор не между плохим и хорошим, а между своим и чужим, поняла она еще, что те люди в телевизоре, которые все время по разным поводам советуют рисковать и менять жизнь к лучшему, ни разу толком не сказали, чем это лучшее на самом деле лучше. После этих размышлений Ольга попросила у Эли прощения, что уезжает раньше, чем хотела, и улетела домой, потому что билет у нее был с от­крытой датой. Не заезжая в квартиру, она сначала поехала к матери, пожила там пару дней, потом взяла дочь и отпра­вилась уже к окончательному месту возврата. И как вы ду­маете, что ждало ее дома? — Людмила задала это вопрос не потому, что действительно интересовалась мнением Маши и Галкина, а потому что помнила: в настоящих литератур­ных рассказах этот прием встречается часто. Он заставляет читателя насторожиться в предвкушении эффектного про­должения.

Но Маша не насторожилась, а попробовала угадать:

— Полная чистота, на столе розы стоят, в холодильнике котлеты, а Георгий трезвый, как стеклышко.

— Ничего подобного! — воскликнула со смехом Людмила, хотя смеяться было не над чем. — Ничего подобного! В квар­тире была разруха, чего Георгий обычно не терпел, потому что был аккуратный человек, сам он валялся пьяный и боль­ной от гриппа, и был у него вид человека, который в полном отчаянии, который от горя и беды махнул на все рукой.

— А может, просто мужчина так отдыхал на свободе? — негромко предположил Галкин, зная, что его предположе­ние не понравится, но не мог отказать себе в удовольствии поддразнить женщин.

Машу интересовало другое.

— И что он сказал, когда увидел Ольгу?

— Ничего хорошего. Он начал ругаться, начал говорить, что пусть она уезжает обратно, что он тут почти уже женился на другой. И прочие глупости. Но Ольга этому не поверила. Она отчистила с помощью дочери квартиру, дала Георгию выспаться, потом вымыла и его, заставила побриться и ска­зала: «Ну вот, когда ты теперь в человеческих условиях, я могу и опять уйти. Вместе с дочкой. Или, если хочешь, пусть она останется». Правда, дочка громким голосом тут же не захотела. А он сказал: «Да хватит тебе». И больше ничего не сказал до самого вечера, вернее, до самой ночи, а вот тогда сказал Ольге все.

— Ругался? — спросил Галкин.

— Нет, — ответила Людмила. — Наоборот, говорил сло­ва. Разные. Этого Ольга не пересказывала.

— И теперь они живут счастливо! — выкрикнула Маша таким голосом, каким объявляют, что концерт окончен.

— Да нет, по-разному.

— Тогда в чем мораль? — развел руками Галкин. — С вами, бабами, не поймешь. С вами кто хороший, нормальный, — высказывал он явно личные обиды, — вы сроду не оценивае­те, только кукситесь. А кто вам по шее даст, тот и нравится.

— Но-но! — опровергла Маша. — Пусть бы мне кто-нибудь по шее попробовал хоть раз! Ты лучше иди, Галкин, посмотри, как там твой Сергей. Ты в этих делах все равно не понимаешь.

— Очень интересно! — обиделся Галкин. — Живем вме­сте, на одной земле, я имею в виду — мужчины и женщины, а вы вечно одно и то же: мы понимаем, а вы не понимаете. И как тогда жить? Другой планеты у нас для вас нету! К со­жалению!

— Вот и подумай, — напутствовала его Маша.

Галкин ушел, а Маша долго смотрела в окно — и вдруг спросила:

— А газон тот так и завял?

— Да нет. Они весь этот дерн сухой обратно содрали и увез­ли, а привезли зато настоящего живого чернозема, засыпали, семян туда побросали, весной уже взошло. Жиденько, конеч­но, но ничего, дело времени. Постепенно — все вырастет.

— Минутку! — встрепенулась Маша. — А ты сама пару лет назад зачем в Америку летала?

— Я по другому поводу летала. Хотя мне тоже эта Эля приглашение выслала, мы же с Ольгой сестры, она ее по дружбе попросила. Я всего-то на недельку. Ты что, думаешь, я о себе? С какой стати? Я о себе не люблю и не умею, сама знаешь.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и приду­манном, — ничего, получается. И, главное, не так невероят­но, как если бы о себе.

Никакой двоюродной сестры Ольги Витушанской у Люд­милы нет, есть бывшая одноклассница, подруга с такой фа­милией, которая Людмиле очень нравилась своей благо­звучностью. История настоящая — и фамилия настоящая, соединяешь — все как в жизни.

КАК У ЛЮДЕЙ

— Однажды к Ольге приехала мама и, пожив неделю, по­глядев на окружающую семейную жизнь Ольги, Георгия и их дочери Насти, сказала: «Все у вас не как у людей». — «В чем дело, мама? — поразилась Ольга. — Какие факты заставили тебя сделать такое умозаключение?» — «Да все факты, — ответила мама. — От мужа твоего не то что доброго слова, а вообще никакого не добьешься, Настя все время каприз­ничает, а ты перед ними стелешься, будто не жена и мать, а прислуга у них. И даже не сопротивляешься, а смеешься, как дурочка, будто тебе это нравится. Мне это видеть, как твоей матери, очень обидно, поэтому, извини, дочка, поеду обратно в свою глухомань и, может быть, этой осенью по­мру, отмучаюсь от вас».

— А чего ей мучаться, если она с ними не живет? — уди­вилась Маша.

— Зато думает все время. Можно и за тысячу километров мучаться за человека, если о нем думаешь.

Маша согласилась:

— Это правда.

— Ну вот. А после этого их навестила с таким же визи­том, но всего на один вечер мама Георгия, которой не было необходимости оставаться надолго, потому что она сама жила в Москве. Просто был повод — день рождения Насти, а мама Георгия ее любила. Подарив ей подарок...

— Какой? — перебил Галкин.

— Я даже и не помню. А что?

— Да у внука день рождения скоро, семь лет стукнуло, а чего современным детям дарят, я понятия не имею.

— Деньгами дай, — посоветовала Маша. — Я племянни­це всегда деньгами даю, только спасибо говорит. Безоши­бочный вариант.

— В данном случае это неважно, — продолжила Людми­ла свой рассказ, — а важно то, что в конце вечера, помогая мыть посуду, мама Георгия сказала Ольге: «Все у вас как не у людей».

— Прямо та же песня! — заметила Маша. — Слова народ­ные, музыка неизвестного композитора!

— Вот именно, — кивнула Людмила. — Ольга спросила: «Почему вы пришли к такому странному выводу?» Мама Ге­оргия ответила: «Потому что я вижу ненормальность ваших отношений. Георгий у тебя весь неухоженный, даже не по­брился ради праздника дочери, ты с ним через губу разго­вариваешь, лишний раз не улыбнешься ему, не говоря уж о Насте, которую ты затюкала своими замечаниями, да еще по голове ее бьешь, а в голове, не знаю уж, как у тебя, а у лю­дей мозги. Если бы не день рождения внучки, моя бы нога сюда не появилась, настолько вы неправильно живете». Ольга попыталась объяснить свекрови, что Георгий небрит и мрачен потому, что со вчерашнего дня увлекается алко­голем по причине выходных и только за час перед прихо­дом родной матери проснулся. Настя же просто любит перед бабушкой повыхваляться, зная, что ей это нравится, а я ее, объясняла Ольга, по голове не била, а тихонько щелкнула, это у нас вроде игры, ей даже нравится». — «Ну конечно, теперь я еще и виновата, — сказала мама Георгия. — За­ставляю внучку безобразничать! Без меня она, значит, тише травы у вас, а при мне кувырком ходит? Спасибо за такое мнение! А щелкать по голове — ладно, твое материнское дело, лупи хоть сковородкой, но учти, я свидетельницей на суде не буду, если ты ее до смерти затюкаешь, я лучше умру от такого позора». И ушла, не попрощавшись с сыном, ко­торый, правда, уже спал, и с любимой внучкой, которая ей в данном случае была нужна как орудие ссоры. На Ольгу эти два случая произвели негативное впечатление, но не траги­ческое, потому что мало ли кто что думает и говорит.