У нас убивают по вторникам - Слаповский Алексей Иванович 14 стр.

— На всякий чих не наздравствуешься, — поддержала Маша.

— Конечно. Но тут по совпадению произошел бытовой случай: к Ольге зашла соседка Татьяна Елисеева за какой-то, извините за грубое слово, ерундой, а выходя, зацепилась за порожек из кафельных плиток, который Георгий сделал пе­ред дверью для декоративных целей и красоты. И восклик­нула: «Да что же это у вас все не как у людей!» И ушла. И по­сле этого в голове Ольги что-то перещелкнуло. Умом она говорила себе, что не надо ни на кого обращать внимания, жизнь и так сложная, поэтому отвяжитесь все и не лезьте не в свои дела.

— А кто привязывается? — спросил Галкин.

— Ты чем слушал? — удивилась Маша.

Галкин пожал плечами. Слушал он ушами, но из рассказа Людмилы не заметил, чтобы к ее сестре Ольге кто-то действи­тельно привязывался. Ну, разговоры какие-то, но ведь не за грудки хватают, не в суд тащат, не денег требуют, это разве привязываться? Это так, не стоящая внимания мелочь.

— Итак, — продолжила Людмила, — умом она это пони­мала, но в душе ее шевелилось что-то инородное, чего рань­ше не было. Хочет она сделать, например, замечание доче­ри, вполне добродушное, даже не собираясь ее щелкнуть, но вдруг останавливается и задумывается: а может, это не­правильно, может, у других людей все не так, а она просто не знает? Ведь, действительно, взять их дом. Почти двести квартир, а Ольга, кроме Татьяны Елисеевой и еще одной соседки-старушки, с которой здоровается, никого не знает. Как они живут, чем живут, зачем живут, неизвестно. И с му­жем в это время Ольга запуталась, как себя вести. Раньше она всегда понимала в каждом конкретном случае: если муж выпил или повышает на нее голос, или то и другое вме­сте, надо его поставить на место, осадить, иначе он совсем распояшется. Но при этом осадить не грубо, а умеючи, ина­че он распояшется еще больше. А теперь Ольга задумалась: может, у всех не так? Может, другие жены либо вообще не обращают внимания, либо принимают такие меры, после которых мужья превращаются в совершенно других людей?

Дальше — больше. Заставила Георгия даже порожек снести. Чтобы как у людей. Объяснила, что два раза с него упала. Ге­оргий снес. Другие примеры. Готовит она завтрак для мужа и дочери, когда, конечно, не в рейсе, а дома. Все, как обыч­но: сосиски для Насти, котлеты или кусок мяса для Георгия, который завтракает всегда серьезно, а сама думает: что я де­лаю? Ведь и сосиски, и мясо с утра, все это вредно, наверня­ка у людей не так! Но как? Она стала смотреть телевизор — не по-прежнему, не для отдыха, а чтобы присмотреться, как там живут, и сделать положительные и поучительные для себя выводы. И запуталась окончательно. Ладно бы, если б на разных каналах предлагали разные примеры, но даже на одном и том же канале две соседние передачи утверждают совсем разные вещи. Тогда Ольга решила почитать газеты, но ей попались такие, где на каждой странице либо труп, либо изнасилованная женщина.

— Читать невозможно, — согласилась Маша. — Только руки пачкать.

— Или наоборот, красивые журналы, люди там все такие гладкие, разукрашенные, каких на самом деле в жизни не бывает. Ольга тогда решила присматриваться в жизни. То есть наблюдает пассажиров, людей вообще, говорит с ними по служебным вопросам. Ну и с другими тоже входит в кон­такт, пытаясь понять, как они живут. Но вместо этого по­нимает только одно: ничего понять невозможно. С ужасом Ольга приходит к выводу, что вокруг тысячи людей, а про них ничего не ясно, они ходят, разговаривают, действуют, но кто они такие и чего от них ждать? Ей даже вспомнилась история, например, фашизм, когда тоже вот в Германии люди ходили, ездили, работали, обедали, общались, улыба­лись, детей нянчили, а потом вдруг собрались и начали же­стоко уничтожать миллионы других людей.

— Странная она у тебя, твоя Ольга, — заметила Маша. — Фашизм зачем-то приплела.

— Это потому, — объяснила Людмила, — что, когда чело­век начинает думать, он понимает, что все со всем связано. Но в одиночку она в этих связях совсем запуталась. Главное, она уже сама про себя не понимала, как правильно, как не­правильно. То вдруг с кем-нибудь заговорит ласково, по­тому что помнит — люди бывают ласковыми. То вдруг со­рвется и начинает необоснованно кричать, люди ведь тоже кричат, а она чем хуже, почему она должна сдерживать свои эмоции? Чтобы разобраться, Ольга пошла к брату своей бывшей одноклассницы, который, как рассказывала одно­классница, стал верующим человеком, но в церкви не слу­жит, а сидит дома, читает молитвы и помогает всем, у кого что-то болит физически или морально.

— И деньги за это гребет! — усмехнулся Галкин.

— Да, Ольга знала, что он берет деньги. В другое время ее это насторожило бы, но теперь, в запутанном своем со­стоянии она подумала, что люди ведь берут деньги за рабо­ту, а человек этот работает, значит, он поступает как люди. И вот она к нему пришла, его звали отец Дмитрий, и спро­сила: «Объясните мне, отец Дмитрий, что означает выраже­ние "как у людей" и как вообще живут люди, потому что я перестала это понимать». Отец Дмитрий от этого вопроса почему-то пришел в большое волнение, вскочил, начал бе­гать по комнате и кричать, что люди живут ужасно и безоб­разно, и тот, кто говорит Ольге, что надо поступать как все, он враг и надо его удалить от своего сердца и от своего дома.

Ну и дальше в том же духе. Очень кипятился, а потом посмо­трел на часы, и Ольга поняла, что сеанс окончен. Но ей не полегчало. Ну допустим, удалить от дома и от сердца Татья­ну Елисееву, это можно. И свекровь можно удалить — если не от дома, то от сердца. А с мамой как? Неужели и мама ей враг, и ее надо удалить от дома и от сердца? Не будучи спо­собна успокоиться, Ольга решила пойти к психотерапевту в одну частную, но хорошую клинику. Тот выслушал ее, про­писал таблетки. Ольга стала пить таблетки и через неделю заметила, что ей не только не хочется узнавать, как и зачем люди живут, но и самой жить. Тогда она бросила таблетки, чтобы окончательно не отупеть.

— А я вот эти... желтые такие... господи, забыла... В об­щем, попила три недельки, легче стало, — сказала Маша.

— Да не хотела она, чтобы легче! Она хотела, чтобы было понятней! Потому что ведь сплошной кошмар начался. Вот надо ей в рейс, например. Так рано, что еще фактически но­чью. Звонит будильник в три часа. Ольга вскакивает, хло­пает по будильнику, чтобы замолчал, а потом сидит и дума­ет: а зачем он звонил? И сама себе отвечает: затем, чтобы ты не проспала и пошла на работу. А зачем мне надо на ра­боту? — спрашивает себя Ольга. — А затем, сама себе от­вечает, что ты за эту работу получаешь зарплату. На такую зарплату еле-еле можно прожить, неужели ты не можешь найти что-то лучше? — спрашивает себя Ольга. И сама себе отвечает: но мне это нравится. Тогда ты идиотка, если тебе нравится такая работа, из-за которой надо вскакивать в три часа ночи, говорит себе Ольга и соглашается с собой. А что случится, если я вообще не пойду на работу? — спрашивает себя Ольга. — Ничего особенного, найдут замену, — отвеча­ет она себе. И после этого она звонит на работу и говорит, что заболела. И ей действительно находят замену. Но тут Ольга думает, что если все будут поступать, как она, то само­леты перестанут летать, поезда остановятся, магазины за­кроются и вообще жизнь прекратится. Значит, люди живут для того, чтобы другие люди тоже жили. Но это если брать вообще, а если взять ее, Ольгу, то от нее одной ничего не за­висит. Есть она или нет, ничего от этого по большому счету не изменится. Георгий отыщет себе другую жену при своей внешности и молодости, невзирая на некоторую пьющесть, а Настя еще маленькая, она поплачет и забудет. А главное, подумала Ольга, вот если бы она была уникальная мировая красавица. Или певица. Или художница. Или писательни­ца. А она кто, получается? Она никто. Она живет вот уже столько лет, борется с дурными привычками мужа, пережи­вает из-за капризного с детства характера дочери, она ра­ботает, мчится домой, готовит, что-то такое делает по дому, иногда смотрит кино по телевизору и даже что-то читает. Но что дальше? В чем ее особенность и личность? Если она выпрыгнет из окна, то даже не напишут в газетах. То есть напишут, но, скорее всего, без имени: «Женщина тридцати трех лет по неизвестной причине выбросилась из окна вось­мого этажа и скончалась, не приходя в сознание».

— Какие ты ужасы говоришь, — поежилась Маша.

— Это не я, это Ольга думала такие ужасы.

— И выбросилась в окно? — предположил Галкин.

— Дослушай, — попросила Людмила. — Следующие ее мысли были еще страннее. Она сказала себе, что прыгать не обязательно, а можно просто тихо уйти, уехать, за день­ги подпольно изменить себе внешность, купить документы

и начать жить другой жизнью. Выйти опять замуж, родить другого ребенка, можно мальчика.

— Зачем? — не понимал Галкин.

— Глупость какая-то, — поддержала Маша Галкина, что бывало крайне редко.

— Какие ты ужасы говоришь, — поежилась Маша.

— Это не я, это Ольга думала такие ужасы.

— И выбросилась в окно? — предположил Галкин.

— Дослушай, — попросила Людмила. — Следующие ее мысли были еще страннее. Она сказала себе, что прыгать не обязательно, а можно просто тихо уйти, уехать, за день­ги подпольно изменить себе внешность, купить документы

и начать жить другой жизнью. Выйти опять замуж, родить другого ребенка, можно мальчика.

— Зачем? — не понимал Галкин.

— Глупость какая-то, — поддержала Маша Галкина, что бывало крайне редко.

— Я не говорю, глупость или нет, — сказала Людмила, — я просто рассказываю, какие у Ольги были мысли. И они на этом не кончились. Она посмотрела на спящего мужа и вдруг подумала: вот в ком причина всего. Потому что у настоящих людей жизнь идет в русле развития, а Георгий и сам, как засел на своей работе, так и сидит там и больше ничего не хочет, и Ольгу никак не стимулирует, чтобы она что-то поменяла.

— Плохо разве стюардессой? — спросила Маша.

— Да хоть королевой, но не каждый же день!

— Королева — это пожизненно, — сказал Галкин. — В Ан­глии вон королева, еще где-то. Как родилась королевой, так и все, амбец. И чем плохо-то? Ничего не делай, только указы подписывай. И делегации принимай.

— Как вы не понимаете! — воскликнула Людмила. — Даже королевой быть плохо, если ты сомневаешься, что ты королева, а не на самом деле какая-нибудь, быть может, я не знаю, спортсменка по плаванию или пусть даже хоть бух­галтерша, но четко. В смысле — на своем месте, тютелька в тютельку. Вы не сбивайте, вы слушайте. Я сама, конечно, тоже ужасалась, когда слушала, — оговорилась Людмила. — Потому что Ольга дальше вообще кошмар рассказывала. Я, говорит, смотрю на своего мужа и думаю: бьюсь с ним, бьюсь всю жизнь, и уже надоело, а бросить не могу, потому что как бы его люблю. А у него вон и в печени что-то нашли, и вообще. Он скоро сам от себя мучиться начнет. Сейчас вот ткнуть его ножом — и попадет он сразу в рай, если этот рай есть, и будет ему навсегда хорошо. А не попадет, все равно отмучается, потому что это не жизнь.

— Иди ты! — Маша махнула рукой и округлила глаза. — Неужели так и подумала?

— Так и подумала. А потом у нее было выпадение памя­ти. И она обнаружила себя, что уже сходила на кухню, но не помнит этого.

— А откуда же узнала, что сходила? — вставил вопрос Галкин.

— Оттуда, что у нее в руке был нож. И она стояла перед Георгием и думала, как поступить, куда зарезать Георгия, чтобы было быстро и не больно. И как потом потихоньку за­резать Настю, а потом себя. И освободить место для людей, у которых все, как у людей, и которые не задают никаких вопросов.

— То есть она с ума сошла? — догадалась наконец Маша.

— Ну в общем-то да.

— Все равно, — сказал Галкин. — Врет твоя Ольга. Хоть как человек с ума сойди, но чтобы мужа и дочь! Сочиняет она. Для красоты.

— Какая уж тут красота, — усомнилась Маша. — Но в са­мом деле, что-то тут не то. Ты уже много чего про эту свою Ольгу рассказывала — женщина, конечно, не без странно­стей, но не до такой же степени. Я даже представить не могу, что так бывает. Встала ночью, взяла нож и мужа дочерью. Я что-то даже в газете «Жизнь» такого не припомню.

— Да ничего она не сделала, — сказала Людмила. — Она опомнилась, пошла на кухню, позвонила в «Скорую помощь» и шепотом вызвала бригаду. За ней приехали, Ольга объяс­нила Георгию и Насте, что у нее приступ аппендицита, бес­покоиться не надо, все будет хорошо, только приступ на нервной почве, поэтому не удивляйтесь, если я буду в психо­неврологическом отделении. И ее увезли. Лечили, конечно, таблетками, но, главное, очень ей помог молодой кандидат психиатрических наук Евгений. Он подробно расспросил Ольгу о причинах ее срыва, та рассказала. Упомянула о сло­вах матери, свекрови и соседки. Евгений рассмеялся: «И вы из-за этой ерунды? Это ведь полная бессмыслица — насчет того, чтобы как у людей! Потому что люди-то все равно раз­ные. Даже если очень стараться, не получится жизнь, как у людей. И как не у людей тоже не получится, довольно много людей пытаются жить, как нелюди, но они ведь тоже люди, значит, только морочат себе мозги. Беда мне с вами! — ска­зал он после этого, покачав головой. — Лежит тут у меня жен­щина, она на фэн-шуе рехнулась. Это я так грубовато гово­рю, потому что вы-то намного здоровей, с вами такие слова можно. А она рехнулась. Где-то начиталась про этот фэн-шуй или насмотрелась в телевизоре, начала чудить. Сначала ме­бель переставляла, а потом выбрасывать начала. Все лишнее вообще. Выбросит, успокоится, а на другой день ей кажется, что опять всего полно. Короче говоря, избавилась в резуль­тате от всех вещей и от мужа, под руку он ей попался. Вот это, я понимаю, классический психоз, или, ненаучно говоря, поехала крыша». — «А у меня разве не поехала, — спросила Ольга, — если мне в голову такие страшные мысли пришли?» — «Нет, — ответил Евгений. — Да, слегка накренилась, но это поправимо. То есть, поймите, выкинуть все из квартиры, а она все выкинула, это ненормально, а захотеть время от времени, чтобы ваши близкие умерли, в том числе и с вашей помощью, это нормально. Просто надо себя контролировать, вот и все».

— И он это серьезно? — не поверила Маша.

— Ольга сказала, что вполне. А потом объяснил ей под­робно, уже без таблеток. И она все поняла.

— Поняла, что людей убивать можно? — хмыкнул Гал­кин.

— Нельзя. Но хотеть этого — ну не то чтобы можно, тоже нельзя. Но — нормально. Так у людей.

— Людмил, ты не заговаривайся! А то получится, что мы вот с Галкиным, если друг друга захотим убить, то нор­мальные, а если не захотим, то ненормальные?

Галкин хихикнул.

— Да ладно вам, — сказала Людмила. — Я чувствую, не дошло до вас.

— А я не обязан, чтобы до меня всякая глупость доходи­ла! — с гордостью сказал Галкин.

— Ну ты, умный! — обиделась Маша за подругу. — Иди лучше, за своим напарником присмотри. А то он работает, а ты тут лясы точишь.

Галкин хотел возразить, что он ничего не точил, а толь­ко слушал, но не стал связываться с женщинами, поднялся и пошел из купе.

Маша долго и задумчиво глядела в окно.

А потом посмотрела на Людмилу очень внимательно и спросила:

— Ты что, тоже считаешь, что такие мысли нормальные?

— Вообще-то да. Хорошие или плохие, вопрос другой. Но нормальные. У всех бывают.

— А я-то думала...

— Что?

— А то. Лет пять назад было. Пришел мой, ужинает. Щи хлебает. А шея у него такая морщинистая, красная, непри­ятная. Сроду я внимания не обращала, а тут прямо не могу, с души воротит. Нет, мужчина он вообще ничего, но шея какая-то — аж тошнит. Думаю — ужас, как он с такой шеей живет? А как я с ним живу? Ну вот... А у порога топор стоял. Мы же в частном доме живем. Дрова рубим, то, се. Короче, стоял топор. И я вдруг думаю: а сейчас как возьму, как вот рубану по этой красной шее. Меня от этой мысли прямо жа­ром обдало. Дура ты, что ли, сама себя говорю. А сама потя­нулась и топор взяла. Как у Ольги твоей получилось: ниче­го не помню. Только что прямо стояла — без топора, и вот опять стою — уже с топором. А как нагибалась, не помню. А он ест и ничего не подозревает. Вот. Тут я опомнилась. Топор обратно поставила, вышла на воздух. Полчаса про­дышаться не могла.

— А потом?

— Да ничего. Ни разу больше такая глупость не накаты­вала. Но я никому не рассказывала. Потому что понять не могла, что это было такое. Думала: психоз. А получается, не психоз, а чуть ли не норма.

Тут Маша вдруг рассмеялась.

— Ты чего? — улыбнулась Людмила.

— Да подумала: если нам захочется своих мужей при­бить, мы на суде скажем: так и так, господа судьи и това­рищи присяжные, оправдывайте нас, потому что это норма и как у людей!

Маша закатилась смехом, Людмила тоже рассмеялась.

Неожиданно Маша умолкла.

— Постой, подруга. А ведь ты тоже в неврологии лежала, я помню!

— Япо другой причине. Выкидыш был, переживала очень. Ты что, думаешь, я про себя рассказывала? Вот чу­дачка! Со мной такого и быть не может. А если было бы, я что, стала бы рассказывать, что ли? Очень надо.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и приду­манном, — ничего, получается. И, главное, не так невероят­но и страшно, как если бы о себе.

А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, кото­рая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью.

История настоящая — и фамилия настоящая, соединя­ешь — все как в жизни.

НАРОЧНО ХОЧУ

— У моей сестры Ольги имелась сестра Ирина, но не двоюродная, как я, а абсолютно родная по маме, которая у них умерла. А сводные отцы и у Ольги, и у Ирины куда-то давным-давно пропали, еще до смерти матери. Но суть не в этом, а в том, что Ирина ездила со своим военным мужем по всей стране, а потом вдруг появилась в Москве и сказала Ольге, что все, хватит, пусть военный муж без нее исполня­ет служебный долг, а она присяги не давала. Тем более, если хотя бы были общие дети, но таковых нет, следовательно, нет и препятствий к разводу. За ужином Ольга поинтересо­валась, в чем все-таки причина расставания? Ирина отве­тила, что ее Анатолий, будучи майором на службе, и дома оставался майором, хоть и снимал с себя все, вечно ходя в нижнем белье, что абсолютно неэстетично и даже несексу­ально при его телосложении, а ведь она, Ирина, не только не старая женщина, а вполне еще молодая, ее этот вопрос еще интересует. В этом месте рассказа Ольга смутилась, потому что ее муж Георгий в настоящий момент по обстоятельству страшной жары тоже находился в трусах и даже без футбол­ки. Ольга подумала, что Георгий сейчас примет слова Ири­ны в свой адрес и обидится, но тот пил пиво и не обратил внимания. И все же Ольга на всякий случай сказала: «Дело не в нижнем белье, а какой человек». — «Да дерьмовый он человек!» — воскликнула Ирина.