«Если», 2012 № 08 - Журнал - ЕСЛИ

Фантастика № 8 (234) Если

Проза

Памела Сарджент Клубничные птички

Маэрлин Лоэгинс появилась в их доме внезапно, словно принесенная сильным ветром. И за несколько минут убедила маму Эдди, что она и есть тот самый человек, который должен поселиться у них в свободной комнате. Эдди еще никогда не видела, чтобы мама соглашалась так быстро.

— Вы выглядите постарше большинства студентов, — сказала мама. — Более зрелой, я хочу сказать.

— Я поздно поступила в колледж, — объяснила Маэрлин Лоэгинс, — к тому же я уже в магистратуре.

У нее был странный акцент, и она произносила свое имя так, что оно звучало, как будто она приехала откуда-то издалека: «Май-эр-лин Лоу-эгинс». По крайней мере так показалось Эдди.

— В магистратуре? — переспросила мама Эдди.

— Да, на физическом факультете.

— Это факультет моего мужа. Не знала, что среди студентов-физиков есть женщины.

— Нас там всего двое. — Маэрлин Лоэгинс подняла брови. Она была такой низкорослой, что Эдди даже не приходилось задирать голову, чтобы заглянуть ей в лицо. Эдди понравились и большие карие глаза, и короткие блестящие черные волосы, и бледно-голубое платье, и то, как легко она держит в руке большой чемодан. Выглядела новая жилица живой и решительной, не то что мать, которая стояла ссутулившись и с таким видом, словно собиралась вернуться в постель.

Детей в семье было четверо: Эдди, ее младший брат и еще двое близнецов, мальчик и девочка — так что забот у матери хватало. Отец был аспирантом и лаборантом на физическом факультете Хейсовского университета. Там он выводил мелом на доске какие-то непонятные значки и наблюдал за студентами, которые создавали радугу при помощи кусков стекла. Еще они экспериментировали с какой-то «наклонной плоскостью» — при этих словах Эдди всегда представляла себе самолет, завалившийся набок и опирающийся на одно крыло. Пока отец занимался этими загадочными делами, мать металась по дому, вечно озабоченная и расстроенная, то опекая Эдди и Сирила, то согревая очередную бутылочку для кого-то из двойняшек.

Теперь, подумала Эдди, у мамы будет помощница. Ее родители поместили объявление в газете, предлагая студенту колледжа свободную комнату, стол и скромное вознаграждение в надежде, что кто-то будет присматривать за детьми — особенно за Сирилом, который совсем не был готов идти этой осенью в школу, даже в детский садик, и, может быть, никогда не будет готов.

Мама Эдди посмотрела на Маэрлин Лоэгинс поверх письма, которое та ей вручила.

— Профессор Эберхардт очень вас хвалит и говорит, что ему жаль с вами расставаться. Почему вы решили уйти?

— Их сынишка этой осенью уедет в школу-интернат, и моя помощь больше не понадобится.

«Школа-интернат», — подумала Эдди. Это звучало завлекательно и в то же время пугающе.

Мать нахмурилась.

— Я и не знала, что Сэм уже идет в школу. Не рановато ли?

— Ему почти десять. Мне кажется, он рад, что уезжает, хотя миссис Эберхардт, похоже, расстроена… И я подумала, что будет неплохо, если я поселюсь у преподавателя своего факультета — хотя, конечно, жить в доме профессора истории было чрезвычайно познавательно.

Внезапно Маэрлин Лоэгинс шагнула к Эдди.

— Аделаида, не соси палец! — сказала она (Эдди отскочила назад и поспешно опустила руку). — Это негигиенично, к тому же подобная привычка может деформировать зубы. — В ее голосе послышались жесткие командные нотки.

— Ну что ж, — вздохнула мама Эдди. — Я рада. Конечно, вам еще придется поговорить с моим мужем, но я уверена, он согласится…

— Оливер Альмстед? Уже согласился! — заверила Маэрлин Лоэгинс.

Мама Эдди удивленно посмотрела на нее.

— Видите ли, миссис Альмстед, сегодня утром, прежде чем отправиться сюда, я с ним переговорила. Он сказал, что ему достаточно рекомендации профессора Эберхардта, но окончательное решение за вами.

— Ну и хорошо. Тогда… — Эдди уловила в голосе матери неуверенные нотки. — Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Надеюсь… одним словом, она не очень большая.

— Ничего страшного, — отозвалась Маэрлин Лоэгинс. — Мне нужно еще перенести несколько книжек от профессора Эберхардта, но все основное у меня здесь. — Она показала на чемодан.

В глубине дома запищали близнецы, Гэйл и Гэри, а когда миссис Альмстед повела Маэрлин Лоэгинс к лестнице, писк превратился в рев.

— Кто-то очень расстроен, — заметила Маэрлин Лоэгинс (у нее это прозвучало как «ра-эс-строен»).

— Ох, боже мой! Аделаида, ты не проводишь Маэрлин наверх? Мне надо подогреть бутылочки для двойняшек.

И она ускользнула, прежде чем Эдди успела ответить.

Эдди подвела Маэрлин Лоэгинс к узкой лестнице и первая начала взбираться по ступеням.

— Это папин кабинет, — она махнула рукой в сторону закрытой двери наверху, сразу перед лестничной площадкой. — Он любит, чтобы в доме у него было тихое место. Иногда даже спит здесь, когда близнецы сильно кричат.

Маэрлин Лоэгинс взглянула на дверь с таким свирепым выражением, что Эдди испугалась, не сболтнула ли чего лишнего.

— Он… он… — Эдди тряхнула головой, не желая рассказывать, что отец иногда приходит мрачный и прямиком идет к себе в кабинет, не говоря никому ни слова. Поскольку по выходным он работал на страховую компанию, а по будням — в университетских лабораториях и классах, виделись они не так уж часто. Зарабатывал он продажей страховок и еще чем-то, что называлось «солдатский билль» (Эдди при этом представлялся солдат, который бил кулаком по столу с лежащим на нем клочком бумаги, наподобие тех покрытых цифрами листков, которые часто приходили родителям по почте).

— Наверное, ему нужны покой и тишина, чтобы работать, — сказала Маэрлин Лоэгинс.

— Мы не так уж и шумим, по крайней мере мы с Сирилом. Гэйл и Гэри часто кричат, но они же еще маленькие, и все равно сверху их почти не слышно.

Эдди уже различала невнятные звуки, доносившиеся из комнаты в конце короткого коридорчика. Сирил порой мог по нескольку часов кряду сидеть и вот так гудеть себе под нос, уставившись в стену.

Она отвернулась от кабинета и показала на дверь справа:

— А вот и ваша комната.

Маэрлин Лоэгинс отворила дверь. Эдди последовала за ней. В комнате были одна кровать, накрытая стеганым одеялом, маленький ночной столик с лампой, на полу — потертый красный коврик, на окне — белые матерчатые занавески, которые мама Эдди сделала из простыней. Эдди бы предпочла, чтобы эту комнату отдали ей, пусть даже и маленькую; ей совсем не нравилось делить спальню с Сирилом.

— Вам нравится? — спросила Эдди.

— Думаю, подойдет. — Маэрлин Лоэгинс поставила чемодан возле кровати. — А не покажешь мне свою комнату?

Они вышли в коридор. Дверь в просторную спальню с окнами, выходившими на фасад дома, была открыта. Гудение оборвалось, и на пороге показалась маленькая фигурка.

— Сирил, — сказала Эдди, — это Маэрлин Лоэгинс. Она собирается у нас жить.

Было трудно предугадать реакцию Сирила: он мог просто продолжать стоять и смотреть в пол, или убежать обратно в комнату и скорчиться там в углу, или начать визжать и биться головой о стену.

— Май-эр-лин, — пробормотал Сирил.

— Как поживаешь, Сирил? — сказала Маэрлин Лоэгинс.

Сирил попятился, и они вошли в комнату. Хотя ему было почти шесть — на два года меньше, чем Эдди, — он был с ней одного роста, а волосы его настолько светлые, что казались белыми. Он поглядел мимо них своими бледно-голубыми глазами и отошел, волоча ноги.

— Клубничные птички, — проговорил он и плюхнулся на пол. — Там. — Он показал на стену за их спинами.

Эдди повернулась, заранее зная, что увидит. Поперек зеленой, залитой солнцем поверхности стены ползли два ряда теней, похожих на миниатюрные машинки, один ряд вверх ногами, другой так, как надо.

— Вот, — пояснила Эдди, показывая на тени. — Это он называет «клубничные птички».

Она не знала, откуда Сирилу пришло в голову подобное название, но он множество вещей нарекал по-своему. Например, кизиловое деревце, росшее во дворе у их соседей Мейеров, именовалось «пчелень», а колыбельки, в которых спали Гэйл и Гэри, — «качуки».

Маэрлин Лоэгинс какое-то время смотрела на тени, потом выглянула в одно из трех окон и села на пол рядом с Сирилом.

— И часто ты их видишь? — спросила она.

Сирил покачал головой.

— Вечером, — ответила за него Эдди, — когда есть солнце. В другое время их не увидеть.

— А ты знаешь, что это такое? — спросила Маэрлин Лоэгинс.

Сирил не ответил.

— Это машинки отражаются от крыши у вас перед окнами. От наклонной крыши над верандой дома напротив.

— Машинки? — переспросил Сирил.

— Машинки. Те, которые ездят по улице. Жестяная поверхность крыши отражает их и проецирует вам на стену.

Сирил молча уставился на силуэты. Эдди знала, что он может смотреть на них, пока тени не станут гуще и в конце концов не исчезнут. Маэрлин Лоэгинс легко коснулась его спины; потом она обхватила его одной рукой, и он прислонился к ней, немало удивив Эдди. Сирил ненавидел, когда незнакомые люди или даже те, кого он знал, подходили к нему слишком близко; можно было ожидать, что он отпрянет или оттолкнет от себя новую квартирантку.

Эдди прошла к своей кровати и плюхнулась на розовое покрывало. Отец обещал перегородить комнату, чтобы у нее было два окна, а у Сирила одно, и из каждой половины прямой проход к двери, но так и не собрался, а сейчас, когда начались занятия и он весь ушел в работу, скорее всего, и не соберется. Все равно даже с перегородкой это будет совсем не то, что иметь собственную комнату. Ей снова захотелось, чтобы Сирил уехал, чтобы родители отослали его в одно из тех мест, где, по словам маминых друзей, таким детям живется гораздо лучше; но она тут же устыдилась этих мыслей.

Маэрлин Лоэгинс поглядела на нее и улыбнулась.

— Аделаида, — сказала она, — ты не любишь смотреть на тени?

Эдди понравилась ее улыбка, а также то, что она сказала «тени», а не «клубничные птички», но ей не нравилось, когда ее называли полным именем.

— Зовите меня Эдди.

— Эдди?

— Все мои друзья зовут меня Эдди. Аделаидой меня называют только мама и другие взрослые.

— Хорошо, пусть будет Эдди.

— А вас как называть? Вы мисс или миссис? — Родители всегда говорили Эдди, что взрослых, если они не родственники, нужно называть по фамилии.

— Зови меня просто Маэрлин.

— Окей. — Эдди тоже улыбнулась. Может быть, если с ними будет жить кто-то вроде Маэрлин Лоэгинс, это даже лучше, чем иметь собственную комнату.

Маэрлин отправилась к себе распаковывать вещи, а Эдди и Сирил принялись играть с газетой, которую Сирил принес после завтрака. Эдди хотела было поглядеть, что за вещи станет вытаскивать Маэрлин из своего чемодана, но та искоса взглянула на нее, и Эдди стало ясно: она хочет, чтобы ее оставили одну.

— Айк, — сказал Сирил, отрывая от газеты первую страницу; Эдди узнала на фотографии улыбающееся лицо президента Эйзенхауэра. — Айк, — повторил Сирил, складывая из листка самолетик. Эдди не могла взять в толк, неужели он каким-то образом научился читать и скрывал это?

— Я голосую за Айка, — сказал Сирил.

Если Сирил знает, как читать, пусть даже чуть-чуть, то это значит, что он может пойти в школу! А вдруг все его битье головой о стену, дикие вопли и многочасовое ледяное молчание — просто притворство, чтобы увильнуть от школы, остаться дома и делать все, что хочется?

— Аделаида! Сирил! — раздался голос матери. — Отец пришел!

Сирил выронил свой бумажный самолет и зашаркал к двери, Эдди шла следом. Маэрлин стояла перед своей дверью.

— Папа вернулся, — пояснила Эдди. — Значит, скоро будем ужинать.

— Пошли, — сказал Сирил (слово вырвалось из его рта внезапно, словно пуля) и зашагал к лестнице, размахивая руками.

Сирил ел свою запеканку из лапши с тунцом, молча загребая еду ложкой, вместо того чтобы играть с ней или сидеть, глядя в тарелку, пока мать, потеряв терпение, не начнет кормить его сама. За едой Эдди разглядывала отца. С видом еще более усталым, чем обычно, он молча слушал, как мать обсуждает с Маэрлин ее обязанности по дому: квартирантка должна будет помогать ей ухаживать за двойняшками, присматривать за всеми детьми, когда родителей не будет дома, а также принимать участие в уборке.

После ужина мистер Альмстед удалился в свой кабинет, Сирил побрел в гостиную, а Эдди осталась с матерью и Маэрлин. Когда они составили посуду в раковину, близнецы уже снова вопили.

— Надо посмотреть Гэйл и Гэри, — пробормотала миссис Альмстед. — Кажется, им пора переменить пеленки.

— Я с радостью помогу вам, — предложила Маэрлин.

Миссис Альмстед вытерла лоб тыльной стороной руки.

— Хорошо. Аделаида, присмотри за братом.

Эдди прошла в гостиную. Сирил сидел на ковре, уставившись в телевизор. Звук был выключен; по экрану двигались размытые черно-белые изображения. Эдди знала, что он так и будет сидеть, пока не устанет и не захочет спать.

Она поднялась наверх, думая, как было бы хорошо, если бы Лесли Викс уже вернулась из летнего лагеря. Эдди пошла бы к ней в гости, и они смотрели бы телевизор, или Лесли пришла бы к ней, и они сидели бы на веранде и подглядывали за соседями, выходящими прогуляться или тоже сидящими у себя на верандах. Лесли всегда рассказывала про соседей разные истории, большей частью выдуманные. Будто бы старая миссис Меркель может посмотреть на тебя дурным глазом, если тебе вздумается срезать дорогу через ее двор. А молодую блондинку, недавно переехавшую в квартиру на втором этаже в доме мистера и миссис Смит, Лесли подозревала в шпионаже — может быть, из-за ее странного акцента, а может быть, потому что Лесли обожала телешоу «Тройная жизнь». Она была без ума от актера, игравшего секретного агента ФБР; он постоянно общался с жуткими коммунистами, у которых все разговоры шли о том, как они кого-нибудь ликвидируют (Эдди представляла себе, как люди медленно растворяются в луже воды).

Интересно, подумала она, какие истории Лесли могла бы выдумать про Маэрлин Лоэгинс.

Дверь в отцовский кабинет была открыта. Письменный стол и кушетка под окном завалены книгами и бумагами. Она тихонько подошла к порогу и стояла в дверях, пока отец не поднял голову.

— Эдди? Что-то случилось?

Она покачала головой.

— Ну, тогда давай, входи, — он приглашающе помахал сигаретой.

Эдди добрела до стола.

— Долго Маэрлин Лоэгинс собирается у нас пробыть? — спросила она.

— Я просил ее пожить у нас по крайней мере до следующего лета. Если Сирил все же пойдет… — Он запнулся. — После этого мы посмотрим, как все сложится.

Он затушил сигарету в пепельнице, где уже громоздилась куча засыпанных пеплом окурков.

— Тебе ведь нравится Маэрлин?

Эдди кивнула.

— Я ее почти не знаю, но Мори Эберхардт говорил о ней только хорошее, и к тому же она будет огромным подспорьем для мамы. С тех пор как родились близнецы, маме приходится нелегко.

Эдди вспомнила, как это все было, сразу же после Рождества: как мама вдруг куда-то пропала, а потом через какое-то время вернулась уже без своего огромного живота, зато с двумя младенцами. Из Нью-Йорка приехала бабушка Лохманн и оставалась у них до февраля; Эдди знала, что о маме все беспокоятся. После рождения близнецов мама уже была не такой, как прежде; иногда она могла без всякой причины разразиться слезами. Сейчас она металась по всему дому и порой рявкала на Эдди, но по крайней мере больше не плакала. Внезапно отец обхватил ее рукой и притянул к себе на колени.

— Ты хорошая девочка, Эдди, — сказал он, и она удивилась, почему он ей это говорит. — Никогда не жалуешься. Ты ведь будешь помогать Маэрлин, да?

— Конечно.

— Когда я закончу аспирантуру, все будет по-другому. Гораздо лучше. Вот увидишь!

Она уже слышала, как он говорил это маме несколько дней назад вечером. «Все будет гораздо лучше, — сказал он тогда. — И тебе тоже будет легче». Эдди подслушала их, сидя в ванной.

«Но тебе же нравится учить», — возразила мама.

«Слишком мало платят, этого не хватит на четверых детей. Да еще Сирил…» — на мгновение в его голосе зазвучала злость.

«Но ты же всегда говорил, что не будешь работать над созданием оружия», — сказала мать.

«Я понял, что не могу себе позволить такую разборчивость».

Отец отпустил ее, и Эдди соскользнула с его коленей.

— Спокойной ночи, — сказал он; это значило, что он хочет остаться один.

Она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Эдди уже лежала в кровати, когда Маэрлин поднялась с Сирилом в спальню. Эдди села, обхватив колени руками, и принялась наблюдать, как Маэрлин снимает с Сирила футболку и штанишки и помогает ему надеть пижаму.

— Наверное, он заставил вас помучиться, пока вы чистили ему зубы? — спросила Эдди.

Сирил яростно замотал головой.

— Нет, вовсе нет, — заверила Маэрлин.

— Подумаешь, абита. Ничего страшного, — пробурчал Сирил.

Маэрлин наклонилась к нему.

— Что еще за абита? — спросила Эдди, удивляясь еще одному из его самодельных словечек.

— Маэрлин запустила ее вот сюда. — Сирил положил ладонь себе на затылок чуть повыше шеи.

— Я ничего подобного не делала, — возразила Маэрлин.

— А вот и делала!

— Я разгладила твои волосы, только и всего.

В карих глазах снова мелькнуло свирепое выражение.