Заставит жениться. Мужчина ты или нет, Аслан?
– Да пошла ты! – с тоской бросил он псине.
Он запустил в собаку камнем, она молча отскочила, блеснула желтыми глазами – как у кошки.
Город разгорался все ярче, и все темнее становилось вокруг, все темнее становилось внутри.
– Лучше бы его никогда не было, с его ручками и ножками, – выронил он тяжелые, каменные слова.
Водитель заскучал, моргнул светильниками – дескать, долго еще? От ног Аслана протянулась длинная уродливая тень, уперлась в обрыв, в черного пса. Его очертания исказились, вытянулись, и вот уже не пес, а высокий, будто бескостный человек изогнул спину и ухнул вместе со светом с обрыва.
Как пожелаешь, как пожелаешь.
Юноша попятился, пошел быстрым шагом к машине. Сел, выдохнул.
– Ну что, куда поедем? – водитель вдавил кнопку зажигания.
– Вы сейчас никого не видели? – спросил Аслан.
– Кроме вас, никого, – удивился водитель. – Кому здесь быть?
– Собака тут бегала, черная такая… И человек у обрыва.
– Собака? Человек? Не, не видел, – равнодушно сказал таксист. – Так ночь уже, тут слона не разглядишь. Куда рулить?
– Домой, в Пшеду, – Аслан откинулся на сиденье, опустил подголовник. Привидится же такое.
Глава тридцать вторая
Звонок поднял его посреди ночи. Настоящий телефонный звонок, какого он не слышал, наверное, лет двадцать. Сенокосов сел, ошарашенно почесал голову. Пальцы коснулись «паутинки».
Значит, не сон. Светоплат молчал, умник мигал в режиме ожидания, показывал полтретьего ночи.
Телефон надрывался.
Полковник встал, но света зажигать не стал, включил на умнике фонарик.
Квартира служебная. Дом старый, еще советских времен. Раньше здесь точно был телефон, но он полагал, что линию давно сняли.
«Если телефон звонит, значит, это кому-нибудь надо», – сонно подумал Сенокосов.
Он побрел на звук, оказался в прихожей у встроенного шкафа и пришел в еще большее недоумение. Звук доносился оттуда, из гулкой пустоты, куда Сенокосов загрузил по приезде московское теплое пальто. Больше там ничего, кроме пустых обувных коробок, не было. Он открыл шкаф, подсвечивая выморочным светодиодным светом. Разворошил коробки, залез с головой, чертыхаясь, – делать ему больше нечего, ночами по шкафам на четвереньках ползать. Пальцы наткнулись на прохладную трубку, от неожиданности он завалился на коробки, раскорячился морской звездой, но успел сорвать ее с рычага.
– Сенокосов, слушаю! – рявкнул он.
– Привет, Олег.
– Коля? – полковник накренился еще больше, попытался вылезти из шкафа и понял, что застрял. – Коля, какого…
– Прости, что так рано тебя поднял, – голос у Аршинцева был далекий, в трубке потрескивало и шипело. – Иначе никак не поймать тебя, ты на «Оке» постоянно.
– Ты чего звонишь, Коля? – ошарашенно спросил полковник. – Почему так?
– Потому что старые линии прокладывал советский народ без братской поднебесной помощи, – сказал глава проектов. – Вот кое-что осталось с тех времен. Еще работает.
Сенокосов откашлялся.
– Все совсем хреново?
– Еще хуже. Чины знают о «Неводе». Сейчас в Москве идет большой торг, наши упираются, но думаю, чины передавят. Дело вышло на уровень Лю Чжаня, регионального представителя девятого управления МГБ Китая. Научный двор и воеводы держатся, а ПОРБ и контора уже с ними столковались. Поняли, сволочи, что могут переиграть. Чует мое сердце, посадят они главой Схода дьяка Милованного. А чины им помогут.
– Мне-то что делать, Коль?
– Работать, Олег, как всегда. Только еще быстрее.
– Не понял, – признался полковник. Пальто качалось над головой, свет от умника бил прямо в рожу. Чихать хотелось невыносимо.
– Эта ваша аномалия… Если у вас будет рабочая модель, которая позволит увеличить параметры тульп на порядки, мы будем в шоколаде. Тогда все поменяется, понимаешь, Олег?
«Гелий, сука, слил, больше некому», – подумал полковник.
– Это задел на ближайшие сорок лет, этого ни у кого нет даже близко, – продолжал Аршинцев. – Никто в эту сторону даже не думает, все возятся с физическим оружием. Чины ковыряются со средствами доставки ядерного оружия, Штаты доводят до ума гиперзвуковую «Аврору» и орбитальную электромагнитную группировку. Мы опять будем первыми. Если у нас будет реально работающий «Невод» с такой заявленной дальностью, мы весь мир раком поставим, Олежка.
– Коль, кто тебе сливает инфу? – спросил Сенокосов.
– Олег, не о том думаешь. Доведи до ума рабочую модель, очень прошу. Иначе нас сожрут, а все разработки уедут в Пекин.
– Сколько у меня времени?
– Неделя, максимум полторы.
– Понял.
– Тогда отбой, – услышав гудки, Сенокосов уронил трубку.
Вот, значит, как.
Он набрал Пашу. Ермолин ответил не сразу.
– Олег Геннадьевич?
Спал, паразит, подумал полковник.
– Буди Шизика, если спит. Скажи, я даю добро, пусть выводит «Невод» на пиковый режим.
– Не понял…
– Я что, по-китайски говорю? – рявкнул Сенокосов. – Раскочегарьте установку, пусть пашет по полной!
– Есть будить Шизика, – подтянулся Ермолин, – Игнатьева тоже на объект?
– Всех гони. И машину пришли, я сейчас спущусь.
– Понял.
«Ага, – подумал Сенокосов. – Только из шкафа выберусь».
Глава тридцать пятая
Она не хотела, не об этом просила, она хотела, чтобы исчезла эта дрянь, эта крыса церковная, а не Федя! Федя, как же так, как так получилось?
– Не обманывай себя, – сказала Медея. – Его тоже. Его в первую очередь.
– А она? Почему с ней ничего не случилось? Почему только он?!
– Потому что ее берегут.
Мария сидела перед зеркалом в темноте. За окнами подкатывал вечер, уже вечер следующего дня. Она не пошла в гимнасий, просидела весь день в комнате. За дверью Алина сменяла Галину Федоровну, они что-то говорили, стучали, но она не откликалась, и они уходили, оставляя поднос с едой у двери.
Маша отрубила все входящие в «Облака», выключила умник, сидела на кровати и пролистывала их хранилища снимков. Они с Федей на Камнях, на Семи ветрах, на Керченском мосту, они в Ялте, на яхте Наума, в «Золотом руне»… Фото, видео, объемы, снова и снова Мария прокручивала ленту их жизни, такой счастливой жизни, которая исчезла под колесами черного грузовика.
Она не смогла еще раз посмотреть видео с места аварии: когда запись дошла до красного медвежонка, безделушки, смешного брелока, который случайно попал в кадр, ее замутило. Этого медвежонка она подарила ему на праздник Весны, красный – цвет счастья, цвет богатства у китайцев, а медведь – зверь русский, получалось, что это Федя, мама у него китаянка, а папа русский.
К вечеру она не могла больше плакать, не могла смотреть. Села в изнеможении к зеркалу. В полумраке мерцали звезды на потолке, старые детские обои, которые папа все собирался переклеить, но Маша не давала.
Ей они нравились, нравилось вечерами засыпать, когда над головой вращались звезды, гасли и вспыхивали, пролетали и сгорали мгновенные падучие звезды. Как будто небо смотрело на нее, баюкало, и она была не одна.
И сейчас тоже была не одна. Отражения звезд дрогнули, чернота в зеркале колыхнулась, расступилась, и появилась она.
– Как берегут? – не поняла Маша. – Кто?
Т а не отвечала, смотрела на нее темными горящими глазами, она была как Маша и не Маша одновременно, как поддельное лицо человека, составленное из двух левых половинок. Видела как-то Маша такую старую игрушку: берешь снимок, делишь пополам, одну половину удаляешь, а вторую копируешь и отражаешь зеркально. Потом состыковываешь, и получается вроде бы этот человек, а вроде бы и не он, двусторонний, правильный и неживой.
Медея молчала, и Маша вдруг поняла.
– Улита тоже, да? Поэтому Федя так себя вел? Она его приворожила, да? У нее тоже есть такой, такое… Что ты такое?
– Та, кем ты всегда хотела быть.
– Я не хотела, нет, не хотела ничего такого, – замотала головой Маша.
– Мы только помощники, мы приходим на зов, если умеешь звать. Ты умеешь.
– Не звала я тебя!
– Иначе бы я не пришла.
* * *Отец разрешил ей не ходить в школу, сказал, чтобы отдохнула, а он в гимнасий позвонит. Но какой отдых с няшками и Гордеем? Сначала она с ними порисовала, потом одела и выпустила во двор поиграть – на улице похолодало, а сама принялась готовить обед.
Она чистила картошку во дворе, приглядывала за мелкими, когда пришла Марина Семеновна. А с ней еще одна прихожанка – Лидия Сергеевна, «Божий одуванчик», как ее папа называл. Старушка сухая, в вечном белом платочке, с маленькими быстрыми глазками.
На кого же она свечную лавку оставила?
– Бог в помощь, Улиточка, – ласково сказала Марина Семеновна. – Давай мы поможем.
На кого же она свечную лавку оставила?
– Бог в помощь, Улиточка, – ласково сказала Марина Семеновна. – Давай мы поможем.
Женщины взяли табуретки, сели рядом с ней, сошлись в круг над мусорным ведром.
– И какое чудо с тобой случилось, Улиточка, – умильно сказала Лидия Сергеевна. Ножик споро мелькал в ее руках, тонкая кожура вилась, вилась в мусорное ведро, как змея у индийского змеепевца.
Улите так никогда не удавалось чистить картошку, все время обрывалась эта картофельная ниточка.
– И как тебя Бог уберег, – продолжала «Божий одуванчик», поглядывая на нее цепкими глазками. – И Мариночке ты так угадала, прямо удивительно.
Марина Семеновна энергично закивала головой.
– Все так, я домой прибежала, а у меня потоп. Ровно соседей не залила, еще бы чуть-чуть и все. А у них квартира новая, не расплатиться.
– Прямо угадчица, – ласково сказала Лидия Сергеевна. – Ты вот случайно не знаешь… про Ванечку нашего, как он, поступит в пед? Там же теперь знаешь какой отбор, каждый в ПОРБ хочет работать, а где же на всех места взять?
Улита бухнула картошку в кастрюлю, взялась за следующую.
Женщины переглянулись.
– Ты не бойся, мы никому не расскажем, – сказала Марина Семеновна. – Лида волнуется, сердце у нее не на месте.
– Поступит, – ответила Улита, не поднимая взгляд от мусорного ведра. – Только через четверть вылетит, его за драку отчислят.
– Какую драку? – вздрогнула Лидия.
– Из-за девушки. Но вы не волнуйтесь, он когда из Донецкого круга вернется, после ранения, они поженятся.
Ножик в руках у Лидии Сергеевны дрогнул, она махнула мимо картошины, вонзила острие в ладонь. Охнула, схватилась за рану…
Марина Семеновна запричитала, подскочила, кинулась в дом за пластырем. Улита положила узкую ладонь на рану и сказала, глядя Лидии в глаза:
– Вы, главное, не волнуйтесь, все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.
– Я сейчас, сейчас, – подлетела Марина Семеновна, облила руку водой, схватилась за пузырек с перекисью: – Как же это тебя так угораздило, Лида, как же ты…
Марина Семеновна упала на табурет. Белая пена перекиси с шипением таяла. Рука у Лидии была чистая, целая. Ни царапины.
Улита дочистила последнюю картошину, положила в кастрюлю. Встала, понесла в дом, на плиту.
Когда она вышла, прихожанок во дворе не было.
Сегодня утром, когда она проснулась, его присутствие было таким сильным, как никогда прежде. Ей казалось, что если она только слово скажет, воздух разломится, и выйдет он – крылатый, в синеве и золоте. Но пока рано, пока не надо, пусть он будет только ее и больше ничей.
Дети играли, няшки пускали кораблики, а Гордей носился по двору с игрушечным мечом. Улита встала под виноградом, раскинула руки и закружилась в пляске с ним, невидимым.
Вера и Надя подняли головы, захлопали в ладоши.
Глава тридцать шестая
Все было просто отлично! Она обчистила «Ирий», спустила там алтын пятьсот, наверное. Купила два набора мастерских сережек из нового собрания Рады Среброцвет, несколько колец из ее прошлогоднего собрания, сумочку от Амалии Дагубатти – натуральная оленья кожа со вставками из тканевой яшмы, обновила умник на яблочный, двадцатого образца, ограниченный выпуск, с объем-камерой. А еще сапожки, красные сапожки взяла на зиму и еще три пары туфель на лето. Ворох хлопковых штанов, накидок, маек, нижнего белья она и не считала. Еще раздобыла отличную ночнушку – жуткого канареечного цвета, но дико приятную на ощупь, из вспененного хлопка. Не устояла, купила еще и платье, в китайском духе, летнее, шелковое, красивое до невероятия – нежная зелень и белые ирисы.
И, конечно, не могла пройти мимо золотого браслета в образе дракона. Она теперь всегда будет носить что-нибудь драконье.
Домой вернулась на такси, поздно, еле дотащила сумки до подъезда. Мамы не было, наверняка она у Никитишны, ее подруги с третьего верха, такой же любительницы заглянуть в бутылку. И хорошо, что нет, а то бы раскричалась – где ты это взяла, откуда у тебя деньги, ты что, их украла?
– Не украла, – весело сказала Катя, показала язык отражению в зеркале. – А подарили.
Кто подарил, откуда – это ее не волновало, ее как будто подхватывала и уносила какая-то волна, когда она пыталась об этом подумать. Да и зачем думать? Вот она, волшебная платежка, сверкает в ладони, и с ней все пути открыты. Удивительно, но она совсем не боялась, что ее поймают, после первой же покупки всякий страх испарился.
А как менялись скучающие и презрительные лица продавщиц, когда Катя вынимала беспредельную платежку! Сколько внимания, почти любви вдруг в них просыпалось.
У Крестной феи, которая явилась Золушке, не было волшебной палочки. У нее была платежка «Лунчуаня».
Катя переодевалась прямо в примерочных в купленные вещи, и поднималась все выше. Постепенно от рыжей дольщицы, которая опасливо вошла в «Ирий», не оставалось и следа. На самом верху, под стеклянным куполом, она нашла цирюльню и лавку красоты. Ах, ногти, ах, волосы, ах, завивка!
Подъемник – стеклянная стрела, спустил ее на землю другим человеком. Никто из одноклассников не узнал бы. А видел бы Ярцев!
Она поставила на обувной ящик свое наливное яблочко, серебряный умник, включила вспышку, сняла объем.
И отправила самострел Денису в «Облака» личным сообщением. Пусть крепче на ногах держится.
Долго заснуть не могла, все прикидывала, что можно купить на эти деньги. Взять неплохую тачку, но с водородным движком, он экономичней, с такими деньгами права можно выбить и хорошие числовики, обновить квартиру. Купить новые колонки. Отправить маму к хорошему лекарю, пусть заговорит ее от водки этой проклятой. А остаток, тысячи две алтын, положить в казну под прирост. Правда, придется на мамино имя класть, надо подумать, как сделать, чтобы она их не сняла…
А утром, едва проснулась, Катя кинулась проверять покупки – как ребенок после Нового года кидается под елку проверить, правда ли приходил Дед Мороз, что он принес?
Не привиделось ли ей?
Все было на месте, и платежка сияла еще ярче, чем вчера, дракон подмигивал ей – все только начинается, Локотькова.
Как была, в ночнушке, она выглянула в коридор. Мама посвистывала в своей комнате, значит, вернулась от Никитишны за полночь и хорошо угостившись. Раньше двенадцати не встанет.
Надо Жанке рассказать и показать, как она там, наверное, до сих пор очухаться не может?
Катя набрала номер подруги.
Трубку долго не брали, Локотькова хотела уже сбросить – пошла, небось, в лавку, а умник дома забыла.
«Как бы не спустили деньги на радостях, – заворочалась внутри неожиданная хозяйственность. – Может, зря я ей три тысячи дала, двушки хватило бы…»
Катя отогнала эти мысли. Что за глупости, ей для подруги денег жалко? Тем более таких, шальных…
Катя нахмурилась. Деньги не шальные. Они ее. Ее по праву, и все эти вещи, все это ее продолжение, часть ее тела, каждая безделушка как золотая чешуйка в драконьей броне.
Умник откликнулся.
– Жанка, привет, ну как ты?! – воскликнула Катя, с облегчением отвлекаясь от странных мыслей. – Ты себе не представляешь, где я сегодня была и что купила!
– Это я, Катенька, – сказала Жанкина мама, Маргарита Алексеевна.
– А где Жанна? – не поняла Катя.
– Мы в больнице, – голос у нее был тусклый, усталый.
– Что случилось? – Катя не понимала, что-то вокруг проваливалось, земля, дома, все валилось в черную пустоту, но при этом оставалось на месте.
Маргарита Алексеевна заплакала.
– Вчера вечером мы так радовались, Жанночка такая была счастливая. А ночью… у нее открылось кровотечение. Не знаю, почему я проснулась, пришла к ней, а у нее полная постель крови, Катя, полная постель. Вызвали «Скорую», лекари говорят, еще немного и все… Какая-то редкая родотелесная несовместимость.
– А ребенок? – тихо спросила Катя. – Что с маленьким?
Маргарита Алексеевна справилась с рыданиями, сказала задушенным голосом:
– Врачи говорят, у нее больше детей не будет.
– Это как? – Катя ничего не понимала, не могла понять. Такого не бывает, все же было хорошо, она все поправила!
– Жанночка спит сейчас, – продолжала мама. – Ты позвони попозже, хорошо?
– Да, позвоню, – безжизненным голосом сказала Катя. – У вас все есть?
– Все, все, спасибо тебе! Она в хорошей палате лежит, в отдельной, я расширенные услуги оплатила. Ну все, меня тут зовут, я пойду, Катенька. Спасибо тебе.
– Всего доброго, – Катя погасила вызов, опустилась на постель.
Несовместимость.
Это у нее несовместимость. С этим городом, с этой жизнью.
Она вскочила, в две минуты оделась, пошвыряла в сумку кошелек, драгоценности, всякую мелочь. С сожалением посмотрела на покупки, с ними страшно не хотелось расставаться, они были ее – до последней ниточки.
«Плевать. Еще куплю. Все куплю!»