Она приложила ключ, дверь отъехала в сторону, она вошла и упала на двуспальную кровать, застеленную покрывалом со знаком Железнодорожного двора.
Состав дрогнул и тронулся, за окном медленно поплыли бочки товарняка на соседнем пути. Катя раскинула руки и закрыла глаза.
Зай джан, Суджук, ни хао, Москва!
* * *Аслан метался по городу до вечера. Несколько раз он подходил к первой лечебнице, смотрел на окна и отступался. Подкрался вечер, зажглись светильники, а он все бродил вокруг больницы. Несколько раз звонила мама – видимо, ей сообщили, что он прогулял, – он сбрасывал.
Потом позвонил отец. Умник дрожал, как будто с трудом сдерживал в себе отцовский голос – рокочущий, глубокий.
«Принять вызов?»
Он никогда не сбрасывал его звонки, мама – другое дело, мама могла простить такое отношение, мама – это мама. Но отец… Аслан вспомнил его мощную фигуру, толстые короткие руки, взгляд, от которого все переворачивается. До сих пор переворачивается, как в детстве.
Но детство кончилось.
Чья была мысль – его, чужая? Не понять, ничего не понять. Он оборвал звонок и отключил умник. Иначе найдет, с Особым приказом шутки плохи, в два счета вычислят, где он.
Аслан вышел на угол улицы. Позади, над деревьями, вставали здания больницы в рассыпанных огнях окон, а вперед уходила улица Ленина, вся в оранжевом сиянии светильников. От его ног потянулась вперед тень, слишком густая, слишком длинная, потянула за собой, и он двинулся в сторону городской средины, как листок, подхваченный ветром.
Холодало.
Глава тридцать девятая
Ярослав пришел домой в седьмом часу утра. Елена Андреевна сидела, ждала его, потом задремала за столом. Очнулась, когда загрохотала калитка. Бросилась к двери.
Он был в крови, вся одежда в бурых, еще влажных пятнах, руки, лицо… Взгляд у него был сосредоточенный, ушедший в себя, будто он решал в уме сложную задачу. Чужой взгляд.
– Господи, сыночек, господи, – ее повело, она оперлась на стену. – Где ж ты был, что с тобой, Ярик?..
– Не моя, – хрипло сказал он, прошел в уборную. С трудом стянул заскорузлые штаны, медленно стал стаскивать с себя майку. Пальцы скользили, ткань не поддавалась, Елена Андреевна кинулась ему помогать. Сняла, завела его в ванную, посадила. Напор, слава богу, был, и колонка зашумела, погнала теплую воду. Она мыла его, как маленького, как в детстве, гладила по худой спине с выпирающими позвонками, мылила грязные волосы, обвисшие черными запекшимися сосульками, смывала грязь, смывала кровь, чужую боль и, наверное, смерть. Белая пена летела, вода журчала, а он сидел, обхватив колени, молчал, а раньше он плескался и переворачивал кораблики, и смеялся, так звонко смеялся. Куда все делось, куда утекло, в какой черный водосток?
Она подняла его, вытерла насухо полотенцем, утерла лицо. Губы у него подрагивали, словно он хотел и не мог плакать, она обняла его, провела к кровати. Укрыла и гладила, гладила по голове, пока Ярик не уснул, не расслабил сжатые зубы, задышал легко, как прежде, в детстве. Она щурилась в свете ночника, вглядывалась в очертания его лица. Нос отцовский, волосы соломенные, как у него, а разрез глаз ее, и губы ее, красивые губы.
Елена Андреевна тихо заплакала. Что думать, что делать? Она не знала, поцеловала его, вытерла слезы, упавшие на щеку, вышла. Ночник не гасила, хотя уже утро. Он никогда не гасил его, всегда темноты боялся.
От одежды пахло потом, кровью и гарью, она растерялась – что делать, это же его единственные приличные штаны, да и майка почти новая, но потом решительно сгрузила их в мешок, вынесла на улицу.
Рано, облачная борода на хребте только зарозовела, а ниже еще лежала холодная синеватая тень, накрывала город и их накрывала. Она сунула мешок в бочку, где жгла листья и мусор, плеснула бензина. Ярик недавно целую банку принес, бензин нынче дорог.
Жаркое пламя прыгнуло вверх, черный, а потом бело-серый дым потек вниз по улице, над домами, в сторону залива. Ветер дул с перевала, набирал силу.
Ботинки еще можно было отстирать, она включила воду и принялась тереть их щеткой.
* * *– Эко народу привалило, – сказал отец Сергий своему дьякону. – Как на Пасху.
Дьякон Петр Ефимович погладил седую бородку клинышком.
– Да, изрядно, – согласился он. – Посередь недели, перед постом, никогда столько не было. Тут больше половины не местные.
– Ну, мы все перед Богом не местные, все грешные, – строго сказал настоятель. – Ты давай, начинай.
Он ушел в притвор, облачаться. Дьякон вздохнул, уронил на угольки кадила пару зерен ладана – душистого, дорогого, его отцу Сергию с Афона привезли, – мысленно перекрестился и прибавил горсть искусственной смолы «Благодатная», одобренной Патриархией.
Отец Сергий нахвалиться не мог на свой афонский ладан, какой он ароматный и насколько его хватает.
Да если бы Петр Ефимович один афонский ладан жег, он бы уж два месяца как кончился. А влетает тот ладан в копеечку, а то и в алтын. На что не пойдешь ради своего прихода, прости господи.
«Вот же баб набежало, – подумал он, раздвигая толпящихся старушек и женщин средних лет и пробираясь к алтарю, – и откуда? Чудеса…»
По церкви пробежал шепоток. «Она, вот она, дочка батюшкина, в платочке синем, вон пошла». Женщины расступались перед Улитой, норовили коснуться ее, невзначай погладить. Кто-то, на правах постоянной прихожанки, давней знакомой, что-то ей говорил, вполголоса спрашивал, она отвечала коротко, но ласково. Женщины переглядывались, шепот гулял по церкви, поднимался под своды.
«Вот же бабы, – не удержался дьякон, обходя алтарную икону с кадилом. – Нашли себе пророчицу. Бог Улиту отметил, уберег, Улита подскажет, что делать. А девка им поддакивает, баламутит. Надо бы отцу Сергию намекнуть…»
Улита скользнула на клирос, заняла свое место. Регент махнул ладонью, разом на клиросе прекратилась девичья болтовня, и хор затянул «Славься».
Петр Ефимович заканчивал уж обходить церковь, пора было поворачивать, отложить кадило да браться за свечи, когда Улитин голос силу набрал. Он будто вобрал в себя все остальные, подчинил себе, повел за собой, как вожак лебединую стадю. Все выше, выше, над дымом свечей, над светлым золотом икон, под купол церкви. Из узких окон светового барабана этому соборному голосу навстречу лился свет, золотой с синим, Петр Ефимович задрал голову и смотрел, смотрел на него, не отрываясь. Кадило давно потухло, а он все стоял, и все стояли, а потом пол в храме будто закачался, и стены как поднялись в воздух, отошли от основания, и в разломы хлынул этот золотой свет, пронизанный небесной синевой…
Из алтаря медленно, нечеткими шагами вышел отец Сергий, оперся на оградку перед иконостасом. Прихожане повалились на колени, кто-то истово крестился, бабушки клали земные поклоны, в углу молодая, красивая женщина в короткой юбке билась в судорогах, колотилась об пол головой, отец Сергий отвел глаза от ее белых ног, а Улита все пела и пела. Отец Сергий с усилием разобрал слова, был это акафист Ангелу-хранителю, но хотелось не вдумываться, хотелось слушать и слушать бесконечно, и вращаться вокруг ее голоса, как вокруг синей горы Фавор на иконе, на которую снисходит золотой свет.
Он сам не помнил, кто помог той болезной подняться и прийти в себя, не помнил, как отстоял службу. Храм качался, как кадило в руке дьякона, дым тек по храму, и в этом дыму все двигались, как потрясенные тени, он говорил слова, благодатные слова, и каждый стих был как мед в его сердце, и с каждым «Слава тебе, Господи», он возносился и опускался вниз, и снова возносился.
…Упал на табурет в притворе, сидел, сложив руки на коленях, и все не мог подняться, не мог выйти, хотя надо было выйти на крестоцелование, его прихожане ждали, старушки всегда к кресту прикладывались. Наконец собрался, встал, взял крест, тяжело ступая, вышел.
Церковь была пуста, потрескивали догорающие свечи, которые никто не убирал и не гасил. Отец Сергий прошел по пустому храму, встал на пороге, щурясь от вечернего света.
В церковном дворе вращалось людское море, прихожане толпились вокруг Улиты. Отец Сергий потрясенно понял, что ей целуют руки, обнимают, кто-то на плечи набросил ей шаль, павлопосадский платок, темно-синий, с желтыми розами, она склонила голову, нежно принимая его, взмахнула руками, как крыльями. Взглянула на отца глазами, в которых дымилась синева, и отец Сергий отшатнулся назад, в пустоту своего храма.
Глава сороковая
– Итак, что мы имеем? – Сенокосов разложил пасьянс из шести профилей. – Шесть потенциальных кандидатов в операторы, психоотклик от пяти до семи с половиной по шкале Караваева. Все-таки дала плоды ваша «Новая заря», профессор, все эти визуальные театры. Неплохо, семь с половиной, у Цветкова ведь семерка?
– Шесть и девять, – уточнил профессор. Он склонился над карточками, выдернул одну.
– Шесть и девять, – уточнил профессор. Он склонился над карточками, выдернул одну.
– Этот вот товарищ случайно сюда затесался, там был сбой. Двойной пик, это физиологически невозможно. Надо перепроверить.
– Нда? – Сенокосов равнодушно взглянул. – Ну, до свиданья, Денис Ярцев. Ярцев, хм… Жаль.
– Почему?
– Если бы у него были задатки оператора, договориться с отцом о сотрудничестве было бы просто. В отличие, например, от Марии Шевелевой.
Полковник взял ее профиль.
– Хорошая девочка Маша в Суджуке у моря живет. Может выловить тульпу второго класса. Одна беда – папа главный судебный обвинитель города. Сами понимаете, профессор, обвинитель Шевелев иначе видит будущее дочери. Не слишком велика птица – судебный обвинитель, но пободается. А вот Мацуев Аслан, тоже тульпа второго класса. Отличный психоотклик, домината честолюбия. Вы, я вижу, все еще используете старую караваевскую шкалу? Совсем его работа на вашу не повлияла, профессор, вы правы.
– Наука движется взаимовлияниями и смысловыми связями, – с достоинством ответил Гелий Ервандович, одергивая пиджак. – А вы очень осведомлены о деталях работы Караваева. Для человека, который только подключился на этапе расследования.
– Работа у меня такая – быть осведомленным, – рассеянно сказал Сенокосов, изучая профиль Мацуева. – Хороший мальчик, способный, хватка у него есть, сразу видно. Только отец – сотник Особого приказа по Черноморскому побережью. Сами понимаете, сейчас с Особым приказом нам не с руки сцепляться.
– Отчего же? Если объяснить сотнику Мацуеву, как важна наша работа, какому делу может послужить его сын?
Сенокосов иронически поглядел на Гелия:
– Объяснить? Волчьему сотнику? Ну-ну. Нет, Мацуев и Шевелева отпадают. Хлопот не оберешься с их родителями.
– Тогда пока сосредоточимся на остальной троице, хотя, разумеется, Шевелеву и Мацуева также необходимо найти и экранировать. – Гелий взялся за листы тонкими коричневыми пальцами. Ногти у него были желтые, плотные, как край черепашьего панциря, и Сенокосова передернуло. Будто не человеческие руки.
Он потер виски, «паутинка» давила на голову.
– Улита Козак, Ярослав Щербаков, Катерина Локотькова, – желтый ноготь отчеркнул строку в профиле. – Козак и Щербаков по потенциалу превосходят Цветкова, почти стопроцентная вероятность, что они способны вытянуть психоформу первого класса. Локотькова слабее, ее потолок второй класс, может быть, верхняя категория «фейри» во второй категории.
Сенокосов кивнул. Классификатор у них, конечно, был недоработан. Сперва он путался в этих понятиях, но потом привык. Три категории тульп, распределенные по возрастающей силе воздействия. Каждая категория разбита на три класса. Третья категория – самая слабая, классы «тень», «призрак», «бес». Если «тень» невидима человеческим глазом и способна лишь влиять на сознание человека – внушение или сон, то «призрак» способен на контроль поведения, а «бес» уже обретает оптически различимую форму и в силах воздействовать на физические поля. Например, управлять радиоволнами или электромагнитными полями. Вторая категория уже сильно поднимает ставки, тульпы этой категории демонстрируют автономность поведения, они не просто выполняют желания оператора, но и способны к самостоятельным действиям. Значительно превосходят третью категорию по напряженности н-поля. Класс «дэв», самый слабый во второй категории, уже способен манипулировать физическими объектами, если непосредственно с ними взаимодействует, а начиная с класса «тролль», у тульп появляется возможность дистанционного воздействия на материальные объекты – телекинез, пирокинез и прочую, как раньше полагал Сенокосов, экстрасенсорную чушь. Класс «фейри», высший во второй категории, может сжечь танк Т-100 секунд за тридцать и теоретически способен перехватывать любые высокоскоростные объекты в зоне работы «Невода». Гелий утверждал, что скорость реакции тульпы высшего класса во второй категории в автономном режиме, когда ею не управляет медлительный мозг оператора, равна скорости прохождения сигнала в н-поле. То есть близка к световой, потому что достоверно замерить скорость распространения сигнала в н-поле до сих пор не удается – инструментов нет. Никакой объект, даже гиперзвуковой, для тульпы класса «фейри» не является проблемой. К тому же тульпы не имеют физического тела, точнее, они имеют тела произвольной плотности, при желании растворяясь до нематериального уровня, а при необходимости формируя тела алмазной твердости.
О способностях психоформ первой категории Сенокосов даже думать не хотел. Только однажды Цветков вытащил «феникса» – тульпу самого слабого класса, всего на полминуты. И «Невод» пришлось ставить на полугодовой ремонт. На что способны «василиск» и «левиафан» – высшие классы первой категории, никто не знал.
«Может быть, Цветков прав? – подумал Сенокосов. – Куда мы лезем? Да, надо сложить лапки и отдать все китайцам. Уж они будут бережны и осторожны, конечно…»
Полковник размял глаза, еще раз поглядел на список. Козак, Щербаков, Локотькова.
– Ну, с этими проблем не будет. Квота и полуквота, – Сенокосов открыл двери кабинета, вручил профили всех пятерых кандидатов Паше, дремавшему на кресле.
– Пробей деток по базам. Адреса и школы в профилях есть, выясни, где они сейчас. Сочини какую-нибудь сопроводительную бумажку от МОР, времени с ними официально договариваться о содействии нет. Да и связываться с местными…
– Понял, – кивнул Паша. Он тоже не горел энтузиазмом налаживать контакты с коллегами. – Дальнейшие действия?
– Вот эту троицу – нейтрализовать и доставить на объект. Разумеется, в целости, так что транквилизаторы, нейроразрядники, ничего летального. Идеально, если вообще вы их по голове стучать не будете, голова у них – самое ценное. Эту парочку просто локализуйте – где они, что они. Ну, давай, Паша, хватит моргать, работать надо.
* * *Отца еще не было. Дома было пусто, как в голове у Дениса. Он вышел на приступку, поежился, вернулся за курткой. На хребте лежала плотная гряда облаков, небо было высоким, прозрачным. Никак из головы не выходила подруга Локотьковой, та, с ребенком. Почитал он Гражданское уложение: если ее никто на поруки не возьмет и опеку не заявит, ее в работный дом определят, чтобы отрабатывала содержание ребенка в приюте. Неправильно это, не должно так быть.
Умник задрожал, Денис принял входящий.
– Чем занят? – хмуро спросил отец.
– Из гимнасия вот пришел.
– Ясно. Я еще на работе, сегодня не жди, – голос у отца был усталый.
– Как там у тебя дела?
– Пока не родила, – хмыкнул отец. – Короче, у нас тут сложные испытания. Сам понимаешь, отпроситься не могу.
– Ага, – сказал Денис.
– Еда в доме есть? Если нет, позвони в доставку, платежка в моем столе. Только на осетинские пироги не налегай, лучше борща или солянки закажи.
– Пап, я не ем пироги, – сказал Денис. – Ты что?
– Да? – удивился отец. – А вроде любил.
– Разлюбил.
– Ну, закажешь, что хочешь. Все, зовут меня.
– Пока, папа. – Денис вернулся в палаты, включил дальновид, бухнулся в кресло. И правда, заказать, что ли, пирогов?
Крутили местный выпуск новостей.
– …Страшную находку в заброшенном водном балагане «Хоровод» обнаружили жители близлежащего посада. Найдено предположительно четыре расчлененных тела. По словам знатоков, люди могли стать жертвой крупного зверя, возможно, медведя или тигра. Сыскной приказ выясняет, как эти люди там оказались и кто мог быть причастен к этому смертоубийству. Между тем владельцы зверинца «Царь зверей», который находится всего в двадцати верстах от нашего города, сообщили нашей съемочной артели, что их тигры из клеток не убегали.
– Тигры наши в порядке, усе на месте, усе под присмотром, – рассказывал смотритель зверинца. На колени ему положил голову тигр, задрал подбородок и блаженно щурился, когда смотритель деловито чесал белую шерсть. – У каждого тигра вживлен вот такой передатчик за ухом, вот смотрите, здесь… Та тихо, Людочка, это свои, они хорошие.
Камера подрагивала в руках съемщика, Людочка щурила желтые беспощадные глаза и лениво зевала, показывая белоснежные клыки.
– Так что мы всегда знаем, где они бродят и что кушают, – бодро закончил смотритель.
– Сыскной приказ призывает жителей прилегающих к месту происшествия участков соблюдать осторожность и сообщать обо всех подозрительных явлениях, – включился голос чтеца снова.
«Думал, тоска смертная в Суджуке, – ошарашено подумал Ярцев. – Выходит, смертная, но не тоска. Тигры, столкновения, что дальше – инопланетяне?»
– И к другим новостям. В суждукской сетевой общине активно обсуждается запись, на которой запечатлены странные события в церкви Михаила Архистратига. Сама запись не очень хорошего качества и сделана с большого расстояния, однако можно отчетливо различить свет неизвестной природы, который окружает здание церкви. Как вы видите, на небе облака, это явно не солнечный свет. Сами прихожане дают крайне противоречивые описания того, что произошло во время вечерней службы. Мы обязательно вернемся к этому сюжету в наших дальнейших выпусках, между тем ПОРБ и приказ благочинного Савватия выпустили совместное обращение к священникам, церковному люду и всем остальным прихожанам, в котором просят воздержаться от скоропалительных выводов до окончания разбирательства.