Кто-то (по-моему, Черчилль) сказал о военном производстве в большой войне так: первый год — ничего, второй — кое-что, третий — то, что надо, четвертый — все что угодно. Я же считал, что мы должны будем закончить войну максимум за три года. Больше люди просто не выдержат. А для этого жизненно необходимо, чтобы у нас уже на первый год было «кое-что».
Следующие несколько недель прошли более или менее спокойно. Ко мне дважды захаживал Ханжонков, выцыганивший у меня на переезд своего ателье в Одессу почти двадцать тысяч рублей. В общем и целом этот проект облегчил мою мошну уже на сто тысяч. Причем это было только начало, поскольку я согласился выделить ему деньги только в том случае, если он затянет туда же, в Одессу, либо поможет организовать на месте еще четыре ателье по производству фильмов, которым я также обязался выплатить подобную сумму. Мне там не нужно было одно ателье, мне нужно было несколько…
Если уж быть до конца откровенным, Александр Алексеевич меня обул. На эту сумму ателье можно было организовать с ноля, не то что перевезти. Ну да и ладно. Мужик он увлеченный и деньги совершенно точно не прогуляет, а пустит на развитие. Даст Бог, и с идеологией что-то получится. Я в этой области был не слишком Копенгаген, но имел глубокое убеждение, что нечто подобное присутствует в нашей жизни всегда, обращаем мы на это внимание или нет. То есть если брать известный пример со стаканом, в области идеологии стакан полон всегда. Просто та часть его, которая не занята жидкостью, заполнена чем-то другим, например воздухом. И это еще полбеды, поскольку воздух безвреден. Чаще случается, что вторую половину кто-нибудь наполняет намеренно, и там оказывается не воздух, а… ядовитый газ или боевое ОВ.[19] И чем меньше мы сами наполняем стакан жидкостью, тем больше там чего-то другого. И еще — то, чем мы его наполняем, должно быть приготовлено очень аккуратно и вкусно. Иначе люди, попробовав, могут сплюнуть или вообще вылить это из стакана и запустить туда то самое боевое ОВ. Что и произошло с советской идеологией. Потому-то я решил не лезть в дебри, а оставить себе позицию простого зрителя с двумя оценками: «интересно — неинтересно». Прочим пусть занимаются те, кто считает себя компетентным в данных вопросах…
А потом секретарь доложил, что ко мне рвется управляющий палатой мер и весов, бывший профессор физики Санкт-Петербургской военно-медицинской академии и один из самых известных русских физиков Николай Егоров.
Мы с ним были довольно близко знакомы по совместной деятельности в программе еще одной благотворительной организации, которую лично я не создавал, но в работе ее активно участвовал, — Общества попечения российской науке. Мои заводы в рамках этой программы занимались поставкой в российские институты и университеты научного оборудования — от микроскопов и лабораторной посуды до ареометров, реостатов и вакуумных насосов.
— Ваше высочество! — взволнованно начал Николай Григорьевич, едва войдя в кабинет. — Я обращаюсь к вам от имени всей научной общественности! Две недели назад произошло событие чрезвычайной важности, и я прошу вас оказать помощь российской науке в немедленной организации экспедиции для изучения этого события!
В первое мгновение я слегка обалдел от такого напора, но затем благожелательно улыбнулся и указал на стул. Мне стало любопытно, что же за событие вывело господина Егорова из равновесия. Деление урана, что ль, открыли? А что, и число ученых у нас тут заметно больше, и финансирование научной работы ведется куда более щедро, чем в этом же году, но в той реальности, о которой здесь знал только я. Так что все могло быть…
— Вот! — Профессор четким движением фехтовальщика метнул мне на стол истрепанную газету.
— Что это?
— Ну как же! Семнадцатого июля в Сибири, в районе разъезда Филимоново, отмечено крайне необычное природное явление…
С минуту я слушал его с большим недоумением, а затем меня будто мешком ударило. Тунгусский метеорит! Вот черт, год, в котором он сверзился, я не знал, но то, что случилось это еще до Первой мировой войны, помнил. Так вот, похоже, это он и был. Возникает вопрос — что делать? С одной стороны, наш мир вполне себе прожил и без того, чтобы разгадать его загадку. Первая экспедиция туда вообще была отправлена, по-моему, в советское время, чуть ли не в первую пятилетку, то есть либо в конце двадцатых, либо в начале тридцатых годов. А с другой…
— Вот что, Николай Григорьевич, я вас понял. Вы правы. Не сделать попытки разгадать произошедшее мы не можем. Поэтому готовьте экспедицию.
— Я?.. — растерялся профессор.
— Ну да, а кто? Ко мне же пришли и так страстно убеждали меня вы, а не кто-то другой — вам, так сказать, и карты в руки. Тем более что на мелочи размениваться мы не станем. Экспедиция сразу будет многопрофильной. Я хочу, чтобы в нее входили физики, химики, геологи, почвоведы, географы, астрономы, энтомологи, дендрологи и так далее. Список можете продолжить. Там надо изучить всё. Полностью. Каждую веточку, букашку и камешек. Каждый след, оставленный на них этим событием.
Профессор ошалело пялился на меня. Верхом его мечтаний была обычная научная экспедиция, состоящая из него, парочки коллег помоложе, пяти-шести студентов, десятка рабочих и двух-трех десятков лошадей. С собой он планировал захватить пару приборов полегче. А тут…
— Да, вполне возможно, какие-то последствия проявятся не сразу, а спустя некоторое время — через два-три года, а может, и пять — десять лет. Так что нам надобно планировать исследования на длительный срок. — Я несколько секунд поразмыслил, а затем окончательно сразил профессора масштабом затеянного: — Кроме того, следует подумать о специальном помещении здесь, в Санкт-Петербурге, в котором будут обобщать и хранить результаты исследований. А так же, раз уж там будет околачиваться так много народу, прикинуть, какие параллельные исследования можно провести — геологические, почвоведческие, то же картографирование… Короче, жду вас через два дня с примерным планом экспедиции и с вашими соратниками, которым вы готовы поручить отдельные направления исследований.
— Но… ваше высочество… — испуганно проблеял Егоров, ошарашенный моим подходом, — я просто не успею переговорить…
Я нажал на кнопку и спустя мгновение в кабинете возник секретарь. После гибели Володи у меня сменилось несколько секретарей, но ни один полностью заменить его так и не смог. И сейчас у меня работали аж трое.
— Борис, дежурную машину в распоряжение господина Егорова. На три дня. Минимум. — Я повернулся к профессору: — Возможно, я выделю вам машину на все время подготовки экспедиции. Решим по итогам совещания через три дня… И не спорьте, — остановил я его порыв вскинутой рукой. Хотя, скорее всего, профессор собирался возразить мне отнюдь не по поводу предоставления ему машины. — Надобно действовать быстро. Я хочу, чтобы первичные образцы были собраны уже этим летом, потому как многое может быть смыто весенним паводком. Вследствие чего хотя бы часть экспедиции должна попасть на место не позднее первой недели сентября, чтобы успеть снять первичные пробы и произвести фотосъемку места происшествия. А судя по тому, что я прочитал, добираться туда придется долго. Да и с местом происшествия не все ясно. Так что надобно заложить резерв времени на поиски.
— Но… но… — Егоров все еще пребывал в шоке. — Но я не уверен, что коллеги меня поддержат. Большинство ученых считают рассказы о произошедшем не более чем вымыслом. А вы, ваше высочество… — Он удивленно покачал головой. — Вы сразу начали действовать так, будто знаете, что это действительно значимое событие…
Я чертыхнулся про себя. Вот еще и перед учеными засветился. Ну когда ж я думать-то начну?
— Николай Григорьевич, — примирительно сказал я, — давайте не будем лезть в дебри, Я уже давно размышлял над новым типом научных и исследовательских экспедиций. Назовем их комплексными. И мне нужен был некий непонятный феномен, оправдавший бы в моих глазах создание и финансирование первой такой экспедиции. Так что я, даже если мы там ничего не найдем, но просто комплексно исследуем довольно обширный край и получим опыт организации таких экспедиций, буду считать все вложения оправдавшими себя. Однако же я чую, что мы обнаружим там нечто совершенно удивительное. Вот поверьте, аж в носу свербит! — закончил я эдак простонародно, чтобы слегка сбить пафос.
Егоров покачал головой и оставил мою речь без комментариев. А после пяти минут организационных уточнений и вовсе откланялся.
Я же еще некоторое время сидел, задумчиво перекатывая карандаш, затем приказал пригласить ко мне Бурова, скорее всего уже давно ожидавшего моего приема.
Этот внезапно возникший тунгусский метеорит слегка выбил меня из колеи, поскольку все мои мысли в настоящее время занимали только две темы — максимально быстрое развитие России и подготовка ее к мировой войне. Причем именно в такой последовательности. Мне мало было просто удержаться до конца войны в выигравшей ее коалиции, мне нужно было сделать саму войну мощным инструментом технического, технологического и идеологического подъема России. Так, как это удалось в моей истории Сталину, несмотря на то что начало войны и ее первая половина были проведены им катастрофически плохо. И это при том, что к 1941-му, то есть спустя два года и полдюжины военных кампаний, проведенных вермахтом, после начала «горячей» фазы Второй мировой войны, уже можно было понять, чего ждать и к чему готовиться… Все остальное рассматривалось мною через призму того, насколько оно работало на эти две задачи. А появление профессора слегка сбило меня с этого настроя…
Я же еще некоторое время сидел, задумчиво перекатывая карандаш, затем приказал пригласить ко мне Бурова, скорее всего уже давно ожидавшего моего приема.
Этот внезапно возникший тунгусский метеорит слегка выбил меня из колеи, поскольку все мои мысли в настоящее время занимали только две темы — максимально быстрое развитие России и подготовка ее к мировой войне. Причем именно в такой последовательности. Мне мало было просто удержаться до конца войны в выигравшей ее коалиции, мне нужно было сделать саму войну мощным инструментом технического, технологического и идеологического подъема России. Так, как это удалось в моей истории Сталину, несмотря на то что начало войны и ее первая половина были проведены им катастрофически плохо. И это при том, что к 1941-му, то есть спустя два года и полдюжины военных кампаний, проведенных вермахтом, после начала «горячей» фазы Второй мировой войны, уже можно было понять, чего ждать и к чему готовиться… Все остальное рассматривалось мною через призму того, насколько оно работало на эти две задачи. А появление профессора слегка сбило меня с этого настроя…
Буров возник у меня в кабинете как привидение.
— Привез? — без предисловий поинтересовался я.
— Так точно.
— Все подписали?
— Так точно.
— Ну тогда пошли пообщаемся.
Буров уже несколько лет пребывал в чине капитана I ранга, а с прошлого года дел у него только прибавилось, поскольку теперь он возглавлял уже всю военную разведку, а не только флотскую. Впрочем, в области армейской разведки у нас еще было поле непаханое. Нет, она существовала, причем вполне легально, все военные агенты при посольствах спокойно занимались сбором военной и промышленной информации, да и большинство офицеров, окончивших Академию Генерального штаба, также владели приемами сбора и анализа информации, но эта деятельность пока еще была слабо структурирована. И именно этим Буров сейчас в первую голову и занимался. Но некоторые проекты, запущенные уже давно на уровне нашего, так сказать, частно-государственного партнерства, мы с ним вели не один год. И как раз один из таких сейчас должен был войти в свою завершающую стадию.
Пройдя коридорами, мы с Буровым оказались в той части моего дворца, доступ в которую был максимально ограничен. Чужие здесь вообще не ходили, да и многие из своих сюда не допускались. В отличие от общепринятой ныне практики, не включавшей в зону контроля низший обслуживающий персонал, здесь этот принцип касался всех, в том числе истопников и полотеров.
Едва я шагнул внутрь, как все присутствующие без команды поднялись и вытянулись по стойке «смирно». Я на мгновение притормозил, улыбнулся и негромко произнес:
— Господа офицеры…
— Господа офицеры, — продублировал Буров как старший среди собравшихся.
Все опустились на свои места, а я прошел к отдельно стоявшему у короткой стены креслу и, присев, окинул собрание внимательным взглядом. Одиннадцать человек. Первичный отбор прошли двадцать семь. Семеро погибли, еще шестеро были отсеяны в процессе дальнейшей службы, трое сами отказались от продолжения сотрудничества. Одиннадцать ярких характеров, заметно отличающихся друг от друга. Семеро мусульман (при первичном отборе им отдавалось предпочтение), двое православных, один лютеранин, один буддист. Пять кавалеристов, двое пехотных офицеров, артиллерист, инженер, моряк и морпех. Различия можно перечислять долго, но есть и много общего. Все не слишком религиозны. Все отлично образованны.
Все в совершенстве владеют арабским. Все имеют за плечами яркую и неординарную историю жизни. Все превосходные наездники, фехтовальщики и стрелки. Все — пилоты, что придает им в глазах окружающих дополнительный романтический флер. И все имеют свой «скелет в шкафу» в виде какой-нибудь не очень приятной, а то и не очень приличной истории, которая, окажись она обнародована, может вполне себе поставить крест на их карьере или вовсе привести на нары. Но при том все — русские офицеры. И это самое главное.
— Господа, — негромко начал я, — вы все знаете, что я уже довольно давно наблюдаю за вами и время от времени принимаю участие в вашей судьбе. Вероятно, вы все гадали, отчего это я проявлял к вам такой интерес… — Я сделал паузу.
От одиннадцати взглядов, скрестившихся на мне, повеяло напряжением. Вернее, от двенадцати: Буров тоже не знал, зачем мы шесть лет назад начали отбирать молодых офицеров по озвученным мною критериям и почему продолжали держать их в своем поле зрения все эти годы, отсеивая одних и оказывая некие преференции другим. Так, например, девять из одиннадцати получили возможность покорить пятый — воздушный — океан только потому, что это по каким-то причинам понадобилось князю. Лишь двое имели возможность сделать это за свой счет.
— Итак, господа. Сегодня я расскажу вам, зачем я столь пристально следил за вами все это время и почему принимал участие в вашей судьбе. Но прежде я должен получить ответ на мой вопрос. Все вы вчера были вызваны к господину Бурову и дали ему подписку о согласии участвовать в некой операции. Тогда же вам было сказано, что вы покинете Россию, скорее всего навсегда, и ваша жизнь отныне может повернуться так, что никто из вас уже не вернется на родину. Более того, вы не только можете погибнуть там, вдали от Родины, но и никто и никогда не узнает, где и как вы погибли. И даже могилы не останется. Так вот, несмотря на то что вы все вчера уже ответили согласием, у вас была сегодняшняя ночь на обдумывание. И я хочу услышать от вас еще раз ответ на этот вопрос. Ответ, вызванный не порывом, не привычкой русского офицера преодолевать препятствия и класть свою жизнь на алтарь отечества, а итогом размышлений. Отказ я приму и более никогда вас не побеспокою. Также можете не опасаться, что этот отказ как-то отразится на вашей дальнейшей карьере, за исключением того, что я уже озвучил. Итак?
Крайний из офицеров вскочил, одернув пиджак, который сидел на нем так, будто это был китель, посмотрел мне в глаза и твердо произнес:
— Я по-прежнему согласен.
— Я согласен…
— Согласен…
Когда прозвучали все одиннадцать ответов, я с удовлетворением кивнул. Отлично. Отбор закончен. Их еще и потому не выдергивали из привычной среды, что в ней человек лучше раскрывается. Легче понять, что же он представляет собой на самом деле, каковы его предпочтения, ценностный аппарат, что он считает достойным, что — возможным, а что — абсолютно неприемлемым. Именно так были отсеяны те шестеро…
— Что ж, тогда слушайте. Вы все выбраны для того, чтобы обеспечить доминирование России в одном очень важном регионе мира — районе Персидского залива…
Все недоуменно переглянулись. В настоящее время Персидский залив не считался сколько-нибудь важным регионом. Скорее это была полная задница, дыра, нищая, вонючая и крайне малолюдная окраина. И почему я охарактеризовал ее таким образом, было совершенно непонятно.
— Да-да, господа, несмотря на то что нынче там вроде бы нет ничего, кроме нищеты, безлюдия и пустыни, на самом деле потенциально этот регион имеет огромное значение для всего мира. И от того, кто будет в нем доминировать, зависит многое. Потому что там есть то, что становится кровью нашей цивилизации. А именно — нефть.
Офицеры снова удивленно переглянулись. Нет, о том, что нефть начинает играть все более важную роль в развитии промышленности и транспорта, все они были изрядно наслышаны. В России не только корабли переходили на нефтяное топливо, но и многие паровозы уже были переведены на нефтяное отопление котлов. А уж об автомобилях да самолетах и говорить нечего. Но о том, что в такой дыре имеются запасы нефти, никто до сих пор не слышал. Обладание нефтью в настоящий момент было привилегией только двух стран — России и САСШ, так как крупномасштабная, промышленная добыча была организована лишь на территориях этих двух государств.[20] Более нигде нефть в значимых масштабах не добывалась. А о турецкой нефти вообще никто не слышал.[21]
— Да, господа. Она там есть, и ее много. И вам предстоит отправиться туда и сделать так, чтобы, во-первых, оттуда выдворили англичан. Во-вторых, чтобы сами англичане были уверены, что все это дело рук немцев, австрийцев, японцев, американцев — короче, кого угодно, только не наших. В-третьих, чтобы после того, как разразится большая война в Европе — а мы с вами прекрасно осознаём, что она не за горами, — все эти территории в удобный момент отделились бы от Османской империи и объявили о своей самостоятельности. Ну и в-четвертых, основной идеей этой самостоятельности должно стать их собственное развитие… — Тут я сделал многозначительную паузу и вкрадчиво закончил: — С опорой на всемерную дружескую помощь России.
Все молчали, переваривая услышанное. Никаких душевных терзаний по поводу того, что часть их деятельности затронет интересы нашего вроде как официального союзника — Великобритании, — я на лицах ребят не увидел. Что собой представляет этот монстр, все они прекрасно знали. «Англичанка гадит», и никаких других действий в отношении России она никогда не предпринимала и предпринимать не будет. Так что наш нынешний союз временен и неустойчив. Более того, скорее всего сейчас, возможно даже в эту минуту, а может, днем раньше или позже, где-то там, в британских кабинетах, идет некий разговор, подобный этому, но направленный на ослабление и ограничение влияния России. Так было раньше — столетия назад, так будет и позже. Британия превыше всего! И это есть главный постулат, перед которым меркнут все подписанные договоры и взятые на себя обязательства…