На секунду Эва умолкла.
— И вот наконец, — вновь загремел ее голос, — одно из переживаний становится тем самым последним. Ничто больше не встретит нас, по крайней мере здесь, на Земле. Может, потому мы и переоцениваем его значение. И, быть может, потому соглашаемся с тем, чтобы наша жизнь была похожа на холодный жидкий кисель, при условии, что на самом верху этой жижи нас будет ждать малюсенькая вишня в шоколаде. Ну что, радостно? Разве я не права?
— К сожалению, частично права, — признала Иола.
— Почему «к сожалению»?
— Потому что твое объяснение доказывает, что очень немногие люди способны поставить себе цель в жизни. Они живут от события до события. Плывут по течению, как бревна, позволяя жизни тянуть себя за шиворот. Не хочу вас огорчать, но вы совершаете ту же самую ошибку.
— А ты?
— Я, в противоположность вам, все взяла в свои руки. Я поставила себе цель и стремлюсь к ней.
— А может, тебе это только кажется, а на самом деле ты плывешь вместе с другими бревнами?
— Эва, я знаю, чего хочу, — стояла на своем Иола. — А вы знаете? Если нет, то, значит, вы впустую потратили еще один день.
21.03. Что, собственно, значит впустую потратить жизнь? Надо будет поговорить с доктором Губкой. Я хожу к нему примерно раз в месяц. Мы продолжаем работать над картиной моего случая. Я рассказываю о себе, а Губка подправляет эскиз и при случае жонглирует лекарствами.
Работа над картиной
Я пришла к нему ровно через два дня после первого визита. Я еле-еле доползла, до такой степени меня умиротворило. Первую таблетку я проглотила вечером и спала до полвторого. В полубесчувственном состоянии я доплелась до ванной. Взгляд в зеркало. Ой! А еще говорят, будто сон — самая лучшая косметика.
— Губка явно не попал, — заметила Эва, взглянув на меня поверх книжки. — Сколько ты должна глотать этой дряни?
— Три таблетки ежедневно. Утро я уже пропустила, так, может, в обед принять две?
— А может, мне сразу вызвать «скорую»?
— Без паники. Наверно, это первая реакция. Организм не привык…
— Ты хочешь сказать, что еще не попала в зависимость? Я бы пошла к Губке и попросила что-нибудь другое.
— Ладно, завтра схожу, а сегодня еще попробую. Только приму пораньше. Чтобы не дрыхнуть до двух.
Я приняла таблетку и пошла в магазин. Она начала действовать, когда я подошла к кассе. Расплачиваясь за покупки, я обнаружила, что забыла проездной билет. Большое дело, поеду зайцем. И тут, как нарочно, контролер. Но у меня ни намека на стресс.
— Тридцать злотых штрафа плюс сумка с покупками, оставленная в трамвае, — закончила я свой рассказ Эве. — Впишу их в расходы на лечение. А сейчас я валюсь с ног и потому пошла баиньки.
* * *На другой день я появилась у Губки.
— Здравствуйте. Садитесь.
— Доктор, я позавчера была у вас…
— Да? — насторожился он. — И в чем проблема?
— В том, что я ем, трескаю, жру.
— Ну и? — Те же усталые глаза, глядящие сквозь пальцы.
— Ну и вы мне выписали полдоксин, по он сшибает меня с ног. Я в полубессознательном состоянии, сплю по четырнадцать часов. Я пришла попросить что-нибудь другое… Вы обещали, что мы будем экспериментировать.
Губка все время кивал и говорил, что аппетит — это только вершина айсберга.
Я умолкла. Губка глянул в мою карточку.
— Мгм. Нарушения с едой, невроз навязчивых состояний, проблемы с засыпанием, — медленно прочитал он. — Огорчается. Это важно. И из-за чего ты огорчаешься?
— Я уже говорила. Из-за всего. Сомнительное будущее. Прошлое, которое невозможно изменить. Когда-то я боялась, что не сдам вступительные, теперь боюсь каждой сессии. Огорчаюсь из-за мамы и из-за того, что она огорчается из-за меня.
— Ну что ж, у нас есть некий эскиз.
— Эскиз? Но эскиз уже был у вас два дня назад.
— То был неверный след. На этот раз мы попробуем оксазепам. Он легонько тебя успокоит…
— А не будет сшибать с ног?
— Нет, вызовет лишь небольшую заторможенность. Полдоксин действует как антидепрессант, но в некоторых случаях и как снотворное. А зато оксазепам действует гораздо мягче. — Я вслушивалась в его спокойный голос. И вот мне уже легче. Он должен рассказывать о лекарствах и записывать кассеты. — А через неделю придешь ко мне, и мы будем дальше набрасывать эскиз. Как тебя зовут?
* * *Через неделю я пришла.
— Здравствуй. Садись. Что нас сюда привело?
— Вы мне сказали явиться с контрольным визитом.
— Да? И как тебя зовут? Малина, вкусное имя. Ну и с чем у нас проблема?
«Со склерозом», — подумала я.
— С чрезмерным аппетитом. Вы помните? Я ем, уписываю, пожираю. Кроме того, огорчаюсь и иногда не сплю по ночам.
— Да, да. Я уже сверяюсь в карточке. Действительно, от всего огорчаешься. Ну и как полдоксин?
— Сшибал меня с ног, и теперь я принимаю оксазепам.
— Ага, я забыл записать. И как себя чувствуешь?
— Чуточку лучше. А откровенно, разницы почти не ощущаю.
— Отлично. Я выпишу тебе тиоридазин.
— А что с нашей картиной?
— С картиной? А! С картиной. — Он кашлянул. — Работаем, работаем. У меня уже есть определенная концепция. Я бы сказал, эскиз. Все идет в верном направлении. Нам нужно только распутать проблему огорчений, но это уже через неделю. А сейчас рецепт.
* * *Две недели я у него не появлялась. Да и зачем? Сессия сдана, в доме тишь да гладь, дракон диеты усыплен. Не было причин загружать Губку работой. Но где-то под конец марта я стала тыкаться из угла в угол. Все бессмысленно. Чего ради стараться? Чего ради вставать с постели? Зачем я вообще живу? На одних депрессия нападает осенью, а я сламываюсь весной.
— Это никакая не депрессия, — возразила Иола, — а всего лишь пустота. У тебя нет цели.
— Зимой у нее тоже не было, — заметила Эва.
— Зимой праздники, карнавал, сессия. Нет времени думать о пустоте. Весна — это начало нового. Человек задумывается, что изменить, какую дорогу выбрать, и вдруг осознает, что у него нет цели. Он не знает, чего хочет. Пустота.
— Но я знаю, чего хочу. Хочу мужчину. С последним я порвала еще в ноябре. Он клеился к Эве, пытался назначить ей свидание.
— Это не цель. Это бегство от пустоты. Ты хочешь ее заполнить чем-нибудь или кем-нибудь. Это не тот путь.
— Так что же мне делать?
— Посоветуйся со специалистом. Я не могу тебе ничего диктовать. Это твоя жизнь.
* * *К Губке я пришла сразу после Пасхи. Меня добили праздники в родном доме. Мама только что рассталась с очередным мужчиной ее жизни.
— Все мужчины — мерзавцы, кроме тебя, Ирусь, — обратилась она к моему брату.
— Сташек ушел, — сообщил мне брат, приканчивая на экране очередного монстра.
— Ты выгнала его? — удивилась я. — Но ведь он все за тебя делал. Убирал, готовил.
— Если бы только, — отозвался Ирек. — Пек, жарил, вышивал салфетки, рисовал на стекле. Ну ты же знаешь, какой был Сташек.
Знаю, редкостный был экземпляр.
Сташек, редкостный экземпляр
Мама познакомилась с ним в супермаркете. Они стояли в очереди в кассу.
— На вашем месте я положил бы это мороженое, — обратился к ней высокий брюнет. — Его невозможно разрезать ножом, пахнет оно несвежим молоком, а шоколад не тает во рту. Я могу показать вам, какое мороженое хорошее.
— Правда? — обрадовалась мама.
— Идемте к морозильным витринам. — Мужчина деликатно потянул ее за руку. — Сейчас. Оно должно быть тут. Я спрятал его под рыбными палочками. Ну где же это мороженое? Видно, кто-то уже слямзил.
— Я могу взять другое, — робко предложила мама.
— Нет, вы возьмете то. Мне нужно только докопаться. Я тут замаскировал еще одну коробку. — Он принялся перекладывать пакеты с заморозками, пачки мороженого, банки. Искал он с таким пылом, что чуть не свалился в витрину.
— Вот оно. Вы позволите мне заплатить за него?
— Но только в том случае, если вы согласитесь зайти ко мне на порцию мороженого. — Моя мама покрылась свекольным румянцем.
— Ну, если такая дама приглашает… У меня просто нет выбора.
Через месяц Сташек переселился к нам.
— Это настоящее сокровище. Я не могу позволить ему ускользнуть, — объясняла нам мама.
Они подходили друг другу, как два маковых зернышка. Предшествующие мужчины не выдерживали нажима. И речь шла вовсе не об обычных в семье вопросах вроде «Опять носки на полу?», «Почему не спустил воду?», «Когда ты наконец вынесешь мусор?». В нашем доме окна моют раз в месяц, мебель переставляют раз в полгода, а ремонт продолжается, в сущности, беспрерывно. Едва кончится в кухне, как уже надо менять кафель в ванной, потом панели в коридоре. И все должно стыковаться до миллиметра, сходиться до секунды. Когда я возвращалась с какого-нибудь праздника, мама встречала меня на пороге с часами в руке.
— Ты же обещала, что вернешься в десять. Я умирала от беспокойства.
— Мама, но ведь еще только семь минут одиннадцатого.
— А тебе бы хотелось умирать целых семь минут? Даже висельник мучается не так долго.
Спорить не имело смысла. Я это терпела, Ирек тоже, но мамины мужчины — нет. Зато Сташек почувствовал себя у нас, как рыба в воде. Он вставал в шесть и сразу брался за приготовление завтрака. По три тоста для каждого. Свежий кофе, для меня чай. Потом он подготавливал мамину одежду и косметику, даже выдавливал пасту на зубную щетку. Около восьми он чистил картошку или же уносился на закупки. Сташек был пенсионер и подрабатывал в больнице санитаром. Это занимало у него пять-шесть часов в день, так что он всегда находил время навестить маму на службе. Он забегал к ней как минимум дважды в день. Приносил второй завтрак и цветы, которые воровал с окрестных клумб. А когда она возвращалась домой, он встречал ее в передничке с надписью «Приятного аппетита!» и сразу же кричал, чтобы она снимала туфли.
— Ванна ждет. На этот раз мятная, потому что жара, — сообщал он ей, принимаясь за чистку ее туфель. — Куда-нибудь заходила по пути?
— А что?
— Да на каблуке у тебя чуточка серой глины, а на дороге к нам только песок. Изменяла мне с кем-нибудь?
— Нет, просто я заглянула к Лиде. Она живет у леса, — отвечала мама, обрадованная обнаруженным у Сташека чувством собственника.
— Завтра обследую тамошнюю почву. А сейчас прошу в ванную, потому что обед уже перегрелся.
Хуже всего было по субботам. Я приезжала домой на уикенд, чтобы отдохнуть и отоспаться после всех недоспанных ночей, а тут Сташек устраивал побудку и в пять утра затевал уборку. Сперва мытье окон, потом выбивание дорожек и смена постельного белья.
— Ирек пройдется пылесосом, а Малинка займется стиркой, — распределял он обязанности.
— А я? — игриво спрашивала мама.
— А ты отдыхай. Ты должна беречь себя. На три часа я записал тебя к парикмахеру. Только возвращайся сразу же, потому что в пять полдник. Пылающее мороженое.
— У Сташека явно с чердаком не в порядке, — сказал мне однажды Ирек. — Он почти не спит.
— Откуда ты знаешь?
— Да как-то я несколько раз вставал отлить. Было уже здорово после полуночи, а он сидит перед телевизором, в руке пульт, и скачет с программы на программу. За десять минут он переключился сто двадцать раз.
— Ты что, считал?
— Ты же знаешь, я все считаю.
— Но это еще не симптом болезни. Я имею в виду, разумеется, Сташека.
— Само переключение нет, но вместе с другими фактами… Ты ведь долго не приезжала и не знаешь, что тут происходит.
— Пожалуйста, конкретные данные, — использовала я любимую формулу Иолы.
— Началось это в сентябре, когда я вернулся с каникул. Сташек жил с нами почти пять месяцев и пока что вел себя нормально, если не считать идиотств с уборкой в шесть утра и ежедневной ванны для мамы. Но пришел сентябрь и с ним урожай груш. Как-то нас навестила сестра Сташека и между делом брякнула, что у нее некому собрать груши. Она уже наконсервировала их в разных видах на десять лет вперед. Скупщики платят гроши, так что нет смысла уродоваться. И если кто-то не сжалится и не оборвет их, они сгниют. Сташек бросил только: «Завтра я оборву». Меня это слегка удивило, потому что к семи тридцати ему надо было на работу. А поскольку он работал теперь по две смены, то пришел бы поздно вечером. В сентябре же, как тебе известно, в девятнадцать тридцать уже темно. Разумеется, зависит, идет речь о начале или о конце месяца. А было это третьего сентября.
— Слушай, переходи к фактам, — попросила я. Ирек иногда любит растекаться мыслью.
— Так это и есть факты. На следующий день я встаю в седьмом часу, а Сташек в переднике заканчивает чистить очередную порцию груш. «Когда ты успел их собрать?» — спрашиваю я. «Между четырьмя и шестью», — отвечает. «А когда же ты туда поехал?» — «Поездом в три пятнадцать, а вернулся пассажирским в шесть ноль две».
— Но в сентябре в это время темно. Как он рвал?
— Взял с собой докторский фонарик. Он спер его в больнице, как, кстати, и некоторые другие вещи, но об этом чуть позже. Возвращаемся к грушам… В тот же самый день он сделал сто восемь банок компотов и всяких других заготовок. Через неделю он повторил свой подвиг. В тот день на работу он не шел и потому обернулся до полудня. Результат: сто двадцать четыре банки грушевых заготовок. Дня через три следующий набег. И опять сто двадцать четыре банки. В сумме триста пятьдесят шесть штук. Результаты этой его деятельности мы ощущаем до сих пор. К каждому обеду порция солнца в банке, как говорит Сташек.
— Даже не вспоминай! — взвыла я.
— Ладно, слушай дальше. Недавно он поссорился с мамой.
— Серьезно поссорился?
— Ну-у… Мама не выдержала бездеятельности. Раскричалась, что сойдет с ума, потому что ей нечего делать. Что умирает от скуки, что это не жизнь. Сташек ничего не сказал. Забрал какие-то свои вещички и вышел. Было это в понедельник утром. Он взял сорокавосьмичасовое дежурство в больнице. Ночь он мог нормально спать: кровать ему выделили.
— И он спал?
— Да ты что! Мать Петрека, она там медсестра, рассказывала, что Сташек сменил всем больным на этаже белье, снял занавески, повесил свежие, потом вымыл пол в холле и во всех ванных. Спустился в амбулаторию и помогал накладывать гипс. А когда работы совсем не стало, он упросил медсестер научить его делать уколы. И не спал ни единого часа. Домой он вернулся под утро с кустом роз, и ты думаешь, лег спать?
— Догадываюсь, что нет.
— Он начал сетовать, что в доме пыли, как в крестьянской хате за печью. Прошелся мокрой тряпкой и стал печь пирог — на примирение. Спать он отправился только в полночь. Говорю тебе, Малина, ему кто-то подкрутил регулятор на повышенные обороты.
— Ну, мама ничего не имеет против.
— Хуже всего, что он постоянно проводит расследования и страшно командует. Из больницы он стащил хирургические халаты и заставляет нас ходить в них дома. Впрочем, сама увидишь. О, приперся. Слышишь ключ?
— Малинка? — Сташек заглянул в кухню. — Хорошо, что приехала. Обувь помыла? Давай ее, чего она стоит. Ты как шла со станции? — поинтересовался он, перекрикивая шум воды. — Такая красная глина…
— А я что говорил? — толкнул меня локтем Ирек. — Начинается следствие.
— Да я заглянула еще на Старувку и шла через лесок.
— Тогда все ясно. А чего ты туда ходила? Все уже куплено.
— Подарок подруге искала, — соврала я.
— Которой? Может, я выхожу тебе чего-нибудь подешевле? А то еще переплатишь.
— Это не я плачу, вся группа, — продолжала я врать.
— Тем более. Я подыскал бы что-нибудь элегантное. Вы же знаете, дешевки я не терплю.
— А халаты из больницы? — бросился в атаку Ирек.
— О! — вспомнил Сташек. — У меня для тебя, Малинка, есть домашний халатик. Его сам ординатор надевал, когда принимал роды.
— А ты откуда знаешь?
— А он его пометил маркером. Смотри, материал какой прочный. А какой зеленый цвет. Сейчас он в моде.
— Сейчас в моде фиолетовый, — сказала я.
— Зеленый тоже. Я вчера ночью видел по каналу, где моду показывают. Ну-ка померь. Идеально. Ординатор невысокий, твоего роста, я сразу решил: будет как будто на тебя пошит.
— Сташек, где я буду ходить в этом халате? К тому же краденом.
— Мы все ходим. Вечером каждый надевает…
— …и выглядим, как бригада из «Скорой помощи», — докончил Ирек.
* * *И тут вдруг разрыв.
— Почему ты выгнала его? — снова спросила я.
— Потому что шила в мешке не утаишь. Оно и вылезло.
— У него что, была другая баба?
— Хуже, — сказал брат. — На прошлой неделе Сташек потерял сознание. Его увезли на «скорой». Полное истощение организма. Выяснилось, что он принимает какие-то больничные таблетки. И это они его так накручивали.
— А я думала, что любовь! — снова зарыдала мама. — Ну почему у меня ничего не получается? Нет со мной рядом мужчины!
— Извиняюсь! — возмутился Ирек.
— И еще тебе, Малинка, не везет. Ты одинока, а у твоих подруг уже давно мужья, дети…
Большое ей спасибо за напоминание.
— А может, я не хочу замуж, — резко прервала я ее.
— Ты так говоришь, потому что у тебя никого нет. Как будто ты такая гордая.
Ну зачем же так пинать по больному месту?
— Лучше быть такой гордой, чем убиваться из-за наркомана.
Я тоже умею пнуть и тоже по больному!
— Унижай мать, унижай! Вот благодарность за то, что я в муках вас родила. За то, что в одиночку растила, всю себя посвятила вам. Отказывала мужчинам.
— Мама, не надо преувеличивать, — вмешался Ирек. — А дядя Лешек, а Сташек и остальные?
— Будешь попрекать меня краткими мгновениями счастья?
— Нет, я просто говорю, как было. Таковы действительные факты.