– Боже! – Вера крепко прижала мою голову к своей груди. – Боже, Костя! Ты плачешь, Костя! – она гладила мои волосы.
И я почему-то не вырывался. Мне вдруг так захотелось, чтобы какая-нибудь женщина утешила маня. Чтобы вытерла мои слезы. Взлохматила мои волосы. Мне захотелось женских прикосновений. И женского тепла. Которых я не знал с тех пор, как умерла моя бабушка.
– Успокойся, мой славный мальчик, – шептала Вера. – Посмотри, как хорошо! И запах… Ты слышишь? Это запах речных лилий. Ты мне их достанешь, правда? А я тебе принесла земляники.
Вера отпустила меня. И разжала кулак. На ее ладошке размазались раздавленные красные ягоды. Она протянула руку к моим губам. И я языком слизал сладкую мякоть.
– Вкусно, правда вкусно, Костя?
И я только теперь заметил, что ее короткие волосы взбились. И на левом плече – синяк.
Я, как ошпаренный, отскочил в сторону.
– Ты… Ты… – на моих губах появилась слюна. – К черту, твое солнце! И твоих человечков! Их нет! Поняла, нет! Жизнь можно любить только тогда, когда знаешь, что в жизни есть преданность. А не предательство! Любовь, а не… – и я запнулся.
– Ну, продолжай, Лоб, – и она сощурила свои вишневые пуговки.
– И я знаю, что такое хорошо. И что такое плохо, – уже как можно спокойнее продолжал я. – И я знаю, что существуют критерии добра и зла. Правды и лжи. А все остальное – это демагогия. Оправдание для таких распущенных девок, как ты. Ты знаешь, моя воля. Я бы тебя ударил, – и по моим глазам она поняла, что я не лгу.
– Ну так ударь! Ударь, Костя.
Я помотал головой.
– Я не сделаю этого. Кроме презрения я ничего к тебе не испытываю. Даже ненависти. Ты просто для меня продажная девка, – повторил я слова бабушки, которые она не раз бросала в адрес моей матери.
– Нет, Лобов-маленький. Я все делаю от чистого сердца. И никогда в жизни не продавалась, Лоб.
– Это не оправдание, Вера. Твое сердце не может быть чистым. Я в это не верю. И об этом я сегодня же расскажу отцу. Я должен это сделать, Вера.
Я решил, что Вера испугается. Но ошибся. Они равнодушно отнеслась к моим словам.
– И чего ты добьешься, Лоб?
– Я добьюсь, чтобы ты не жила с ним.
– Ну и что? Ведь от этого будет хуже только ему, Лоб. Уж мне-то поверь. Вряд ли сейчас он бросит меня, Лоб. Еще не пришло время. Без меня пока он никак не обойдется. Ты знаешь, он даже простит меня. Но знаешь, как он будет мучиться? А, Лоб? Ответь? Ты знаешь?
Я опустил голову. Я это уже знал. И мои слезы по сравнению с будущими слезами отца теперь мне казались просто водой из-под крана.
– Если хочешь, я сама могу это сделать, Костя. Если ты хочешь. Но поверь, я люблю твоего отца. И не хочу причинять ему боль.
– А этот, – сквозь зубы процедил я. – Этот… Усатый…
– Это затмение, Лоб. В природе часто бывает затмение. И не нам управлять ею, ты согласен? Мне когда-то так было здорово с этим парнем, Костя. А сегодня… Жара, речка, солнечные человечки… Ты, – Вера задумалась. И тут же встрепенулась. – И, безусловно, природа. Мне так было здорово, Лоб.
– Замолчи!
– Ты считаешь, было бы правильно, если бы я его прогнала? И всю жизнь жалела об этом? А сегодня ночью, рядом с твоим отцом, наверняка бы не сомкнула глаз, мечтая о нем? Разве этим я бы не предала твоего отца? Но все прошло, – Вера улыбнулась.
– Это, как вздох, Костя. Но тебе трудно понять. Ты такой маленький.
Меня внезапно вдруг осенила мысль.
– Послушай, Вера, а как тебя зовут?
– Вера, – она взяла меня за руку. И крепко пожала ее. – Меня зовут Вера. Ну, пойдем?
И она пошла впереди меня. Босая. Худенькая. По-прежнему верящая в солнечных человечеков.
– Вера, – окликнул я ее.
Она удивленно оглянулась.
– Ничего не нужно говорить отцу, Вера. Я его тоже люблю.
… Именно в этот солнечный день. Под палящим солнцем. Среди солнечных человечеков. Я понял, что наступило мое совершеннолетие.
Этим же вечером отец, ни капельки не стесняясь меня. Целовал Веру. И шептал ей:
– Столько сразу неудач, девочка моя. Только ты. Если бы не ты. Я бы не выжил. Они давят на меня. Откуда в людях столько зависти. Злости. Откуда? И кто дал им право копаться в моей жизни… Девочка моя. Только ты… Если бы не ты, я бы не выжил.
Вера гладила отца по голове, как недавно меня. И говорила мягким грудным голосом:
– Ну что ты, мой славный Лобов. Люди не стоят того, чтобы из-за них так печалиться. Уж мне-то поверь. Все так хорошо, Олег. У тебя есть я, твой мальчишка. Разве этого мало, Олег? Ведь все так хорошо. Уж мне-то поверь…
И отец верил. Впрочем, как и я. В этот же вечер я убедился, что в жизни чаще спасает ложь. А не правда…
Так иди примерно так проходило мое последнее беззаботное лето. Тетя Шура по-прежнему не здоровалась с отцом. Отец по-прежнему вкалывал в своей лаборатории. А я по-прежнему впитывал в себя, как в губку, жизненную философию Веры. Правда, я все чаще стал замечать. Что Вера уже не с такой радостью бросается по вечерам отцу на шею. И в ее радости есть что-то фальшивое. натянутое. И вечерами она все чаще засиживалась с нами в беседке. Или где-то шлялась с Лешкой Китовым в поисках бабочек, которые они почему-то решили коллекционировать вместе. Впрочем, я не был на них в обиде. К бабочкам я всегда оставался равнодушным с детства. А когда представлял, что они в недалеком прошлом – и вовсе гусеницы. Так испытывал даже некоторую благодарность, что они не взяли меня в свою команду. Отца, по-моему, эта нездоровая тяга к бабочкам не беспокоила тоже. И охлаждения Веры он не замечал. А я и не пытался ему намекнуть на это. Отец был счастлив. И мне этого было достаточно. И если Верина ложь ему приносила только покой и радость. Я ничего не имел против. Тем более я успокаивал себя тем, что они скоро укатят на юг. А там – море. Жара. Солнечные человечеки и… И, конечно, природа. И, конечно, все образуется.
Кит ворвался ко мне в комнату. И топая ногами. И размахивая руками. Заорал прямо с порога:
– Старик!!! Неужели ты забыл, какой завтра день!
Я флегматично пожал плечами. Давно зная, что он имеет в виду.
– День? Ты спрашиваешь, какой завтра день?
– Ну! Ну! – торопил меня Кит. – Напряги свой лоб.
– День как день, – отвечал я, старательно демонстрируя, как я умев напрягать лоб. – А что? Разве завтра передают дождь?
Возмущению Кита не было предела.
– И это мой друг! Вы слышали! Это мой лучший товарищ и друг! – и Кит почему-то обратился к спящему ежу, ища у него поддержки. Но еж проигнорировал его вопли.
– А-а-а, – протянул я. – Кажется что-то припоминаю.
– Наконец-то, радостно вздохнул Кит.
– День охраны природы и памятников! – заключил я. – Вы с Верой организаторы, не так ли?
Кит почему-то смутился.
– При чем тут Вера? Мы, действительно, с Верой любим живую природу. Не в пример тебе, варвару. И насобирали, между прочим, целую коллекцию бабочек, – отчитался передо мной Кит.
– А я и не подозревал, что бабочкам легче летается по вечерам, – абсолютно без задней мысли ляпнул я.
Кит как-то съежился. И направился к двери.
– Да, кстати, – он оглянулся у выхода, – в общем, мне завтра стукнет семнадцать. Придешь? Жаль, что ты об этом забыл.
Я приблизился к Киту. И положил руку на его плечо. И чуть его сжал.
– Ну что ты, Лешка. Разве можно забыть дату рождения великого мастера слова?
– Нельзя, – согласился со мной Кит. – Кстати, для тебя я тоже кое-кого пригласил. Так что скучать не придется.
И только я попытался раскрыть рот. Как Кит хлопнул перед моим носом дверью. И я так и остался стоять с открытым ртом, размышляя о чуткости и заботе моего верного товарища.
На следующий день отец. Вера и я бодро шагали поздравлять Лешку Китова. Я не переставал мысленно восхищаться предстоящей компанией. Ну, я – это еще понятно. Я – закадычный друг Кита. Вера – тоже куда ни шло. Вместе охотятся по вечерам за бедными насекомыми. Вроде как бы – подружка. С отцом – посложнее. Он к Киту никакого отношения не имеет. Особенно по возрастным показателям. Но он – как-никак друг Веры. Значит, получается – при ней. Отец Кита дядя Витя – в командировке. Но тетя Шура ни в какие командировки не собиралась. Хотя, насколько мне известно, родителей ни дни рождения отправляют подышать свежим воздухом. Иди в кино. Но, если останется мой отец, судя по всему, тетя Шура никуда прогуливаться не собирается, ибо…
На «ибо» я споткнулся. И пенял, что можно сломать голову, вычисляя родственные связи гостей.
Как я и предполагал, у тети Шуры даже и мысли не возникло дышать свежим воздухом. Иди пойти в кино. И выглядела она потрясающе. И я впервые задумался, почему отец так легкомысленно ею пренебрег. Высокая, белокурая. Очень пышная. И очень яркая. Вера по сравнению выглядела общипанным цыпленком.
– Вы прекрасны, – выдохнул я, и поцеловал руку тете Шуре.
Тетя Шура покраснела и победителем взглянула на отца.
Отец, как осел, мялся в дверях. И виновато улыбался.
Отец, как осел, мялся в дверях. И виновато улыбался.
– У тебя очень вежливый мальчик, Лобов, – сказала она отцу. И смущенно поправила цветастую юбку. – Не в пример моему оболтусу.
А оболтус в это время раздавал поклоны налево и направо. Принимая благодарно подарки.
– Это тебе, старик, – буркнул я. И неловко всунув ему в руки китайскую удочку. – Ты же любишь животный и растительный мир. Бабочки скоро смотают на юг. А рыбок и зимой можно ловить.
Кит запрыгал от радости:
– А ты не дурак, Лоб, – и он меня крепко обнял. – Правда, я не умею ловить рыбу…
– А я умею, – ненароком заметила Вера. Облизывая пальчик от крема. Который она украдкой умудрилась слизать с торта.
– Особенно золотые рыбки, – я ей хитро подмигнул.
Кит меня увел в сторону.
– Сейчас она придет.
– Кто?
– Ну, кто-кто. Неужели не помнишь? Не сидеть же тебе здесь целый вечер, как дураку.
Я хотел было заметить, что никогда не чувствую себя дураком. Но Кит не дал мне раскрыть рта.
– Она очень ничего, кстати. Новенькая. Будет с нами десятилетку заканчивать. Усек? А все новенькие – ничего.
– Потому что новенькие, – согласился я.
– Вот именно! Для тебя же старался! – уже на ходу крикнул Лешка, потому что в дверь позвонили.
А я так и не понял, почему он так старался для меня. А для себя почему Кит не соизволил никого пригласить? Или ему нравится сидеть, как дураку, одному? Или Кит проявил истинное джентльменство? Но искать отрет на эти вопросы у меня не было никакого желания.
Она появилась на пороге комнаты. И первое, что бросилось в глаза. Это длиннющая толстенная коса. Я даже присвистнул от удивления. Такое мне удалось повидать разве что в сказке в глубоком детстве. И я не без удовольствия подумал. Что не плохо бы ее дернуть пару раз за косичку.
– Меня зовут Оля, – и она смущенно улыбнулась. И протянула Киту книжку.
А я украдкой заглянул на обложку. И прочитал, даже в уме, чуть заикаясь: «Альберт Камю». Да, это были далеко не сказки. И я еще раз присвистнул на всякий случай.
– Ты что, вместо соловья сегодня будешь? – перебил мой художественный свист Китов. – Это Лобов. Костя Лобов. Можно просто Лоб, – представил меня он. И как-то ехидненько подмигнул мне.
Оля протянула мне руку. И я ее дружески пожал. И подумал не без раздражения, что уж кем-кем, а дураком быть сегодня не придется точно. Поскольку, судя по всему, придется целый вечер выслушивать с умным видом лекцию об экзистенциализме. Что меня далеко не прельщало. И мои предчувствия оправдались.
– Я очень увлекаюсь экзистенциализмом, – первое, что сказала мне Оля. Усаживаясь рядом со мной. И слово она выговаривала без единой ошибки. Что меня окончательно убило.
Зато Вера, услышав это. Округлила и без того свои круглые вишенки. И открыла рот.
– Что ты сказала? – чуть заикаясь, переспросила Вера.
– Чем ты увлекаешься, девочка?
– Экзистенциализмом, – невозмутимо повторила Оля, словно оно для нее то же самое, как сказать: «мама мыла раму».
Тетя Шура была в восторге. А отец, как я заметил краем глаза, недовольно поморщился.
– Ничего себе! – выдохнула Вера, с удовольствием потягивая уже второй бокал шампанского. – Я и не подозревала, что на свете существуют такие идиотские слова. Это что – из области спорта?
На личике Оли выступила снисходительная ухмылочка.
– Это из области философии.
Я взглянул на Кита с ненавистью. Кит пожал плечами. И развел руками. Кит ни о чем подобном не догадывался и в помине.
А потом мы танцевали. Тетя Шура сидела рядом с отцом. И всем своим видом показывала, что танцы – это для молодежи. А не для них – стариков. Удивительно, они тогда действительно казались стариками.
Отец сидел нахмурившись. И не отрываясь наблюдал за Верой. Которая в это время дурачилась с Китом. Они прыгали. Свистели. Разве что не кувыркались. И отец, по-видимому, впервые осознал разницу в возрасте.
– Мы тоже так когда-то плясали, помнишь, Лобов? – и тетя Шура чокнулась с отцом рюмкой.
– Мы так не танцевали, – хмуро ответил отец.
– Правильно, Лобов! – радостно воскликнула тетя Шура. Ее глаза блестели о шампанского. На щеках выступил яркий румянец. Нет, определенно в день рождения своего оболтуса она выглядела неотразимо.
– Мы совсем из другого времени, Олег. Неужели ты так этого и не понял. Совсем из другого.
– Время одно, Шура, – грустно улыбнулся отец. – Оно одно и оно неделимо.
– В этом вся твоя жизненная ошибка, Олег, – тетя Шура ближе придвинулась к отцу и взяла его за руку. – Ты никогда не ориентировался во времени. И из-за этого, считай, проиграл.
Отец не убирал рук и не смотрел на тетю Шуру. Она его совсем не интересовала как женщина. Но с ней можно было поговорить. Ну если не об экзистенциализме. То о жизненной философии – точно. И это в ней отец высоко ценил.
– Ты всегда стремился к невозможному, Лобов. Ты всегда старался сочетать абсолютно несочетаемые вещи. И ты никогда не делил время. Ты, я, Витя – это наше время. И мы повязаны в нем. До конца жизни. Твой, сын, мой оболтус, Вера – они будут повязаны в своем.
Отец не отрываясь смотрел на Веру. Она ему подмигнула. И показала язык.
– Шурочка, если в жизни все буквально рассчитать по мелочам. На этом можно споткнуться. Неожиданность – это дар жизни. И Она бывает. Очень часто. Ведь ты не станешь отрицать… – сказал уже чуть заплетающимся языком отец.
Я уже не слышал, что станет отрицать или не отрицать тетя Шура. Потому что мы с Олей двинулись танцевать.
Я осторожно погладил Олину косу. Она удивленно на меня посмотрела.
– Мне нравится, – от чистого сердца признался я.
Оля отвела взгляд.
– Жаль, что я не знала раньше, что существует школа с литературным уклоном. А что – у вас все писатели и поэты?
Я пожал плечами.
– У нас все просто очень любят литературу.
– Если в жизни ничего не добьешься – это ужасно. Это крах, – продолжала нудеть Оля. – Я не хочу быть неудачницей. А ты, Костя?
Я вновь пожал плечами в ответ.
– Я не думал об этом. Как получится. – Значит ты уже потенциальный неудачник. А вообще-то, все в жизни так сложно.
Я хотел было спросить, что все-таки сложно. Но раздумал. На секунду представив, что придется выслушивать ответ. И я от нечего делать стал пялиться на Веру. Которая продолжала дурачиться с Китом. И громко хохотать на весь дом. Я невольно улыбнулся. И перехватил взгляд отца на Веру. И впервые в моей голове промелькнула догадка, насколько мы похожи с отцом.
Я кое-как ускользнул от Оли. И бухнулся на диван. И закрыл глаза. От выпитого шампанского голова шла кругом. И как в тумане пронеслись слова тети Шуры.
– И всю жизнь любить одного человека, Лобов, – сквозь пьяные слезы довольно громко проговорила тетя Шура. Хотя, видимо, ей казалось, что она шепчет на ухо. – Это наказание. Но тебе этого не понять. Ты столько раз в жизни любил. Ты счастливчик.
– А мне казалось, что всю жизнь я любил одну женщину.
– Один тип женщины, – поправила его тетя Шура. – И от этого ты проиграл тоже.
– А в чем ты выиграла, Шура?
– Во всяком случае у меня есть нормальный дом. Если хочешь – мое убежище. А что у тебя, кроме сына? Которого ты не щадишь. Приводишь в дом девку…
– Перестань, – окрикнул отец, – и как я представил сквозь туман – зажал ей рот. Или просто сжал до боли плечо.
– Она ведь тебя не любит, Олег! – не унималась тетя Шура.
– Неужели ты так и не понял, что любовь – это совсем другое.
– Любовь – это любовь, – уже спокойнее ответил отец.
– Если она есть – значит это любовь.
В этот момент трагедии я приоткрыл слипшиеся глаза. И поймал на себе взгляд Веры. Она мне говорила жестами, чтобы я шел за ней на балкон. И показывала сигареты.
Я с трудом поднялся. Встряхнул головой. И послушно направился к Вере.
Вера стояла на балконе. И, опрокинув голову вверх, улыбалась.
– Правда хорошо, Костя? И так все просто.
Я кивнул, вспомнив, как Оля твердила о жизненных сложностях.
– И такая дурочка эта Оля. Правда, Лоб?
– Как сказать, Вера. Они много знает. В отличие от тебя. Вот и все, – я почему-то решил позлить Веру, забыв, что этим Веру не разозлишь никогда.
– Вот именно! – захохотала Вера. – А тебе иногда не приходит в голову, Костя. Что те, кто действительно много знают, чаще всего молчат? Для них это естественно. Нормально, что ли. Как пить, спать. То же самое – знать. Ведь ты постоянно не твердишь о еде? Правда, Лоб?
Я промолчал.
– Но у нее замечательная коса! – Вера встряхнула своей короткой стрижкой. – Из-за косы. Только из-за одной косы в нее можно влюбиться. Да, Костя?
А я словил себя на мысли. Что в последнее время невольно стал сравнивать всех женщин с Верой. И никогда мне не удалось сравнить. Потому что лучше Веры я пока никого не встречал. И мне почему-то захотелось об этом сказать вслух. И я почему-то об этом промолчал.