Вопрос с культом более щекотлив. Несколько лет назад я получил письмо от объединения капелланов, к письму был приложен межконфессиональный календарь. Оно призывало преподавателей проявить широту взглядов и отпускать студентов с занятий в дни религиозных праздников, а в календаре были обозначены дни, когда именно следовало демонстрировать эту самую широту. Помимо религиозных праздников, отмечены были день рождения английского философа Бертрана Рассела (18 мая). Сравнительно недавно Нью-йоркский институт гуманитарных исследований в Олбани опубликовал календарь нерелигиозных праздников с более пространным перечнем «святых дней атеистов», в том числе Дня Томаса Пейна (29 января) и Дня Дарвина (12 февраля). Однако нет никаких свидетельств тому, что атеисты хоть сколько-нибудь масштабно отмечают эти дни или вообще чтят упомянутых деятелей как святых.
У большинства атеистов есть этический кодекс. Мало того, «новые атеисты» часто напоминают о том, что в нравственном отношении они превосходят «старых теистов». Инакомыслие в этом случае проявляет Онфре, самоназванный гедонист, который, как известно, после инфаркта потребовал, чтобы диетолог перевел его на усиленный режим питания, так как он «предпочитает умереть, поедая сливочное масло, а не влачить жалкое существование, давясь маргарином»25. Вслед за Ницше, который утверждал, что смерть Бога избавила бы истинных атеистов от кандалов традиционной нравственности, Онфре убежден, что англо-американские атеисты, – Хитченс, Докинз, – до сих пор пребывают в плену христианской этики. И он призывает их сменить свой «христианский атеизм» на его «атеистический атеизм», обратиться от христианских ценностей с милосердием в центре к «этическому гедонизму» с акцентом на удовольствиях. «Наслаждаться самому и помогать наслаждаться другим, не делая зла ни им, ни себе, – пишет он, – вот основа всей нравственности»26.
Большинство атеистов одиночки, но некоторые собираются в общины. Существует целая сеть летних лагерей для детей атеистов – Camp Quest. К другим известным атеистическим организациям относятся Международный атеистический альянс, «Американские атеисты», Британская гуманистическая ассоциация, Гуманистическая ассоциация Канады, германский Национальный совет бывших мусульман.
В окрестностях Бостона насчитывается свыше десятка различных групп гуманистов, атеистов и секуляристов, объединенных под эгидой Boston Area Coalition of Reason («Бостонской коалиции разума»). Американская организация под названием United Coalition of Reason («Объединенная коалиция разума») проводит кампанию с плакатами на рекламных щитах и автобусах: «Не веришь в Бога? Ты не одинок». Эта кампания, призванная обеспечить атеистам более широкую известность среди американской общественности, также возвещает о доступности атеистических общин, не в последнюю очередь самой коалиции.
Пользуясь таким функциональным подходом, Верховный суд США в 1961 году постановил, что секулярный гуманизм действует как религия, следовательно, его сторонники имеют такое же право на защиту согласно Первой поправке, каким пользуются приверженцы религий27. В 2005 году, в рамках решения, раздосадовавшего и атеистов, и христиан, суд низшей инстанции постановил: поскольку атеизм функционирует как религия, судьям надлежит относиться к нему, как к таковой28.
Онфре, наиболее радикальный и, после Хитченса, – самый талантливый писатель из числа «новых атеистов», улавливает религиозный душок во многих современных проявлениях атеизма и жалеет, что его до сих пор не развеял мощный порыв ветра. «Тактика некоторых нерелигиозных деятелей выглядит так, будто ее запятнала вражеская идеология: многие воинствующие сторонники секуляризма поразительно похожи на священнослужителей. Мало того – похожи на карикатуры на последних, – пишет он. – К сожалению, современное свободомыслие частенько попахивает ладаном и без зазрения совести кропит себя святой водой»29. Здесь Онфре по крайней мере отчасти высказывается в духе немецкого философа Арнольда Руге, который отказывался прыгать в фургон атеизма не потому, что он чересчур радикален, а из-за его чрезмерной традиционности: «Атеизм так же религиозен, как Иаков, боровшийся с Богом: атеист ничуть не свободнее, чем иудей, который ест свинину, или магометанин, который пьет вино»30.
Действительно ли человек – homo religiosus? Заложено ли в человеческой природе стремление к сакральному? Да, говорят те биологи, которые усматривают в религиозных убеждениях и практиках эволюционные преимущества. Если они правы, если религия – неизбежная и неотъемлемая принадлежность человека, тогда атеизм обречен смириться с тем, что он одна из форм религии. Но не все атеисты религиозны. Некоторые сопровождают свое атеистическое кредо пожатием плеч, сторонясь культа, кодекса и общины себе подобных, атеистов. Однако для других атеизм, пользуясь словами немецкого теолога Пауля Тиллиха, – «главнейшая забота»31. Атеизм занимает центральное место в их жизни, дает определение им самим, их мышлению, их связям. Вопрос о Боге никогда не отступает для них на второй план, им и в голову не приходит объединиться с кем-либо за пределами своего круга. Короче, от костылей религии они свободны не более, чем приверженцы культа разума во Франции XVIII века. По крайней мере, для этих людей атеизм может быть решением проблемы религии. Но религиозным решением.
Дружелюбные атеисты
Приверженцы религии зачастую совершают одну и ту же ошибку, считая всех религиозных людей убежденными верующими. Мы уделяем слишком мало внимания простым христианам, которые читают Библию, пожимая плечами (или никогда не пытаемся пошатнуть их убеждения). То же самое относится к атеизму. Деревенский атеист – назойливый овод, а не террорист, большинство нынешних атеистов гораздо менее догматичны, чем первосвященники «нового атеизма».
На сайте Friendly Atheist («Дружелюбный атеист») дано определение этому более добродушному и мирному атеисту, как тому, кто «способен беседовать с религиозным человеком, но не спорить с ним» по вопросам «веры обоих собеседников» и «не ставит кого-либо ниже себя только потому, что этот человек верит в Бога»32. В книге «Теряя веру» (Losing My Religion, 2009) Уильям Лобделл, бывший автор религиозной рубрики Los Angeles Times, рассказывает о том, как он обратился от евангеличества к католичеству, а затем – к атеизму. Это повествование об обращении наоборот, но его автор, «атеист поневоле», никого не пытается убедить последовать тем же путем, его тон скорее задумчив, чем сердит. Лобделл пишет о «новых атеистах», что «их неверию свойственна религиозность, которую я не готов принять». «После всего, что случилось со мной, – добавляет он, – я не считаю себя вправе судить других»33. Еще один подобный проект – «Избавление от Бога» (Letting Go of God) бывшей участницы телепередачи «Субботним вечером в прямом эфире» Джулии Суини. Ее пьеса для единственной героини – скорее рассказ, чем спор, в ней не чувствуется сарказма «новых атеистов». К дружелюбным атеистам можно отнести и Найку Лалли, бруклинскую писательницу и самопровозглашенную «розовую атеистку», которая в очерке «Не все атеисты говорят в унисон» (Atheists Don’t Speak With Just One Voice) отмечает, что атеисты бывают разными. Большинство сердитых атеистов-спорщиков – мужчины, пишет она, но ее мнение эта мужская компания не выражает34.
Поворотным для ее речи и для всего собрания стал момент, когда Галледж мимоходом упомянула, что дети некоторых соседей отказываются водиться с ее мальчишками, потому что те не считают Иисуса своим Спасителем
На собрании атеистов в Гарвардском университете, где я побывал в 2009 году, я услышал два совершенно разных довода. Первым из них был давний тезис «новых атеистов»: религиозные люди глупы, религия – опиум, значит, двигаться вперед можно лишь одним способом – покончить с этим идиотизмом и очиститься от яда. Второй был менее противоречивым и менее утопическим. Сторонники этой точки зрения представляли атеизм не как непогрешимую истину, а как точку зрения, имеющую право на существование и заслуживающую, чтобы ее выслушали. Их цель – не мир без религии, а мир, в котором верующие и неверующие сосуществуют в духе взаимной терпимости.
Невозможно представить себе более далекие друг от друга подходы, чем эти два. Один – вызов на поединок, второй – непредубежденный призыв к признанию и уважению. Или, если пользоваться терминами движения за права секс-меньшинств, один из них напоминает попытку сделать всех геями, а второй – попытку добиться равных прав для гомосексуалистов.
На том собрании в Гарварде несколько белых ораторов проповедовали хору слушателей, выступали с резкой критикой против христиан, а их прихожане дружно взрывались смехом. Но одна из ораторов-женщин произнесла совсем другую речь. Аманда Галледж называет себя «мамой из Алабамы». Чтобы успеть на собрание, ей пришлось сначала лететь первым же рейсом, а затем – ехать первым поездом метро. Галледж выступала на стороне логики и разума, ее речь звучала искренне. Вместо того чтобы спорить, она рассказывала о «врожденной доброте» двух ее сыновей, которые как-то умудряются демонстрировать нравственность, не веря в Бога. Но поворотным для ее речи и для всего собрания стал момент, когда Галледж мимоходом упомянула, что дети некоторых соседей отказываются водиться с ее мальчишками, потому что те не считают Иисуса своим Спасителем.
На том собрании в Гарварде несколько белых ораторов проповедовали хору слушателей, выступали с резкой критикой против христиан, а их прихожане дружно взрывались смехом. Но одна из ораторов-женщин произнесла совсем другую речь. Аманда Галледж называет себя «мамой из Алабамы». Чтобы успеть на собрание, ей пришлось сначала лететь первым же рейсом, а затем – ехать первым поездом метро. Галледж выступала на стороне логики и разума, ее речь звучала искренне. Вместо того чтобы спорить, она рассказывала о «врожденной доброте» двух ее сыновей, которые как-то умудряются демонстрировать нравственность, не веря в Бога. Но поворотным для ее речи и для всего собрания стал момент, когда Галледж мимоходом упомянула, что дети некоторых соседей отказываются водиться с ее мальчишками, потому что те не считают Иисуса своим Спасителем.
«Новый атеизм» стоит на распутье. До сих пор его возглавляли белые активисты-мужчины из той же группы, которая встала во главе евангеличества во время Второго великого пробуждения в начале XIX века. Но в нем появился и еще один голос – назовем его новым «новым атеизмом», – причем с программой, разительно отличающейся от программы «четырех всадников» апокалипсиса сердитых атеистов (Хитченса, Харриса, Докинза и Деннета). Этот дружелюбный атеизм больше похож на движение за гражданские права, чем на крестовый поход, его тезисы с большей вероятностью можно услышать из уст добродушных женщин, чем от брызжущих слюной сердитых мужчин.
Если атеистическое движение рассчитывает привести к подчинению всех теистов от Солт-Лейк-Сити до Сан-Паулу и Сиднея, тогда шансов у него столько же, как и у евангелического ривайвелизма в Национальном собрании Франции. Но если им движет надежда на жизнь в мире, где дети смогут играть друг с другом независимо от религиозных или нерелигиозных убеждений их родителей, тогда эту волну наверняка с радостью поймают многие христиане и мусульмане, иудеи и индуисты. Я поленился бы пройти всего квартал, чтобы послушать, как Кристофер Хитченс мечет молнии в христиан. Но я готов ехать на метро, а может, и лететь самолетом, чтобы услышать, как Аманда Галледж объясняет мне, почему ее дети – тоже хорошие люди.
Заключение
Легко вообразить, будто бы задача мировых религий – перемещать и преображать нас. Наш настоящий дом – не этот мир, быть человеком – не наше истинное призвание. Мы вязнем в грязи и трясине греха, страдания или иллюзии, а дело религии – доставить нас на небеса, в нирвану или мокшу. На этом пути мы превратимся из гусеницы в кокон, а потом в бабочку: христианство преобразит нас в святых, буддизм – в бодхисаттв, индуизм – в божества.
Мировые религии обещают волшебство метаморфозы, но предлагаемая метаморфоза зачастую оказывается не настолько эффектной, как скручивание золотистых фигурок богов из соломинок-людей. Даже в традициях, предполагающих бегство от греха и страданий этого мира, религия помогает нам не столько избавиться от человеческой природы, сколько понять ее. «Слава Божия, – писал епископ II века Ириней Лионский, – это человек во всей полноте его жизни»1. Или, как высказался один современный конфуцианец, «нам незачем отдаляться от своей индивидуальности и человеческой природы, чтобы полностью реализоваться в жизни»2.
Конечно, в некотором смысле мы рождаемся людьми, но лишь потому, что в целом принадлежим к тому же виду, типу и имеем ДНК. Зачастую нам еще только предстоит обрести человеческую природу – это скорее достижение, чем наследие, причем достижение далеко не тривиальное. Да, христианство объясняет нам, что мы грешники, и призывает стать другими, но Иисус принял человеческий облик не только для того, чтобы спасти нас от грехов. Одна из задач христианского учения о вочеловечении – показать нам, как надо жить в человеческом теле, продемонстрировать, что и человеческая жизнь может иметь сакральный смысл. В том же свете можно рассматривать и другие религии. В исламе тот факт, что Мухаммад определенно не божество, ничуть не мешает ему служить образцом для человечества.
В даосизме мудрецы показывают, как действовать, словно мы настоящие – естественные, непосредственные, свободные.
Одно из величайших преданий мира относится также к самым древним – это древний месопотамский эпос о Гильгамеше и его друге Эн-киду. Гильгамеш – бог и человек, правитель Урука, горожанин и хранитель цивилизации. Энкиду – зверь и человек, лесной житель, угроза для цивилизации, одевающаяся в шкуры и бегающая вместе с дикими зверями. Рассказ с этими двумя действующими лицами – нечто вроде «В дороге», только из III тысячелетия до н. э., – начинается с того, что при первой встрече они так и не смогли победить друг друга в бою и стали верными друзьями. Вскоре их затянул водоворот приключений, какие у молодых и смелых мужчин во все времена ассоциировались с лесной чащей и чудовищами. И когда одно из этих чудовищ принесло смерть, Гильгамеш отправился на поиски бессмертия.
Как в любом классическом произведении, многочисленные сюжетные линии в истории о Гильгамеше сплетены воедино, однако в первую очередь это размышления о том, как стать человеком. В начале рассказа богочеловек Гильгамеш считает себя выше других людей, а зверочеловек Энкиду – ниже. Постепенно оба становятся людьми. Эн-киду превращается в человека после того, как женщина, с которой он был близок, моет его и бреет его заросшее шерстью тело, а Гильгамеш превращается в человека, когда видит, как умирает его друг и оплакивает его. Эрос и танатос, как сказал бы Фрейд: половое влечение и влечение к смерти – две стороны человеческого бытия.
Несколько лет назад, когда евангелические колонизаторы распространяли по всей Америке браслеты с надписью «Как поступил бы Иисус?», одна из моих знакомых начала делать браслеты «Как поступил бы ты?» Забудьте о том, что сделал бы Иисус. Что сделал бы Джозеф? Или Кейт? В коробки с этими браслетами она вкладывала листочки с высказываниями разных мыслителей – о поиске и обретении своего пути. Почти во всех религиях есть по крайней мере намек на то, что Бог или Небеса хотят, чтобы мы просто были самими собой:
Когда хасидский раввин XVIII века Зюся (Зюша) уйдет в мир иной, Бог не спросит его: «Почему ты не был Моисеем?» Он спросит: «Почему ты не был Зюсей?»3
У Дао десять тысяч врат, – говорят наставники, – и задача каждого из нас – найти среди них свои4.
Изучать великие религии – значит блуждать среди этих десяти тысяч врат. Это значит вступать в индуистский диалог о логике кармы и перерождения, в христианский диалог о механике греха и воскресения, даосистский диалог о благоденствии здесь и сейчас (и, вероятно, в вечности). Кроме того, это означает сталкиваться с соперничеством индуистов и мусульман в Индии, иудеев и мусульман в Израиле, христиан и приверженцев религии йоруба в Нигерии. Каждый из этих соперников придерживается своих представлений о том, что значит «вести человеческую жизнь во всей ее полноте». Каждый предлагает свою диагностику человеческой проблемы, каждый выписывает свой рецепт для исцеления. Каждый предлагает свой метод достижения религиозной цели и свои образцы для подражания. Мусульмане утверждают, что проблема в гордыне, христиане – что спасение и есть решение; образование и ритуал – основные методы конфуцианцев, а буддийские образцы для подражания – архаты (в тхераваде), бодхисаттвы (в махаяне) и ламы (в тибетском буддизме).
Разумеется, эти различия можно счесть избыточными, и указать на точки, в которых мировые религии сходятся. Потому что религии – действительно своего рода семейства, некоторые вопросы, которые они задают, пересекаются, как и отдельные ответы. Все приверженцы этих религий – люди с человеческим телом и человеческими недостатками, поэтому каждая из религий проявляет внимание к нашему воплощению и положению человека, не в последнюю очередь к определению «всей полноты жизни».
Но религиозные люди подступают к этой задаче, двигаясь по совершенно иному пути. Конфуцианцы верят, что настоящими людьми мы становимся, когда встраиваемся в разветвленную сеть социальных взаимоотношений. Даосисты – когда мы выпутываемся из социальных взаимоотношений. С точки зрения мусульман, тремя основополагающими человеческими качествами Мухаммада являются набожность, воинственность и великодушие5. Будда, возможно, был великодушным, но далеко не набожным. В сущности, он даже не верил в Бога. Иисус тоже наверняка был великодушным, но когда требовалось проявить воинственность, подставлял другую щеку. Если у Дао десять тысяч врат, то же самое относится и к великим религиям. И задача каждого из нас – найти среди них свою.
У тех, кто нашел этот путь, возникает искушение впасть в наивное «богомыслие» и свалить пути всех прочих религий в одну кучу противоположностей или зеркальных отображений собственного. «Новые атеисты» воспринимают все религии (кроме собственной «антирелигиозной религии») как одинаковую глупость и опиум. Вечные философы считают все религии одной и той же истиной и состраданием. Но оба лагеря не замечают многообразия религий. Вместо десяти тысяч врат они видят лишь одни.