– Амалия Константиновна... – нервно прошептал я.
– Вы не играете, – сразу же осадила меня Лиу. Взгляд ее все время перебегал с меня на молодую женщину за столом.
Я облизнул губы. Акробат бросил на меня скучающий взгляд и отвернулся.
– Вы хотите что-то сказать? – вежливо осведомился Рубинштейн, не переставая тасовать карты.
– Нет, – быстро ответил я.
Рубинштейн обернулся к баронессе.
– Странно, что вы не любите карт, – сказал он. – По крайней мере, я имел удовольствие встречаться за карточным столом с одним из ваших родственников... с вашим дядей Станиславом.
– В самом деле? – усмехнулась Амалия. – Да, дядя обожает карты. А я – нет.
Показалось ли мне или колода на мгновение замерла в тонких пальцах Рубинштейна?
– И как поживает ваш дядя Станислав? – спросил он. – Я слышал, его жена серьезно больна.
– Благодарю вас, ей гораздо лучше, – вежливо ответила Амалия.
– В самом деле? – Рубинштейн улыбнулся широкой, по-мальчишески озорной улыбкой. – Поразительно!
– Что именно вы находите поразительным? – осведомилась Амалия тоном великосветской дамы.
– Все, – ответил Рубинштейн. – И Станислава, и жену. Видите ли, – голос его зазвучал неприязненно, почти угрожающе, – у баронессы Корф есть дядя, но вовсе не Станислав, а Казимир. Кроме того, он терпеть не может семейную жизнь и никогда не был женат. – Рубинштейн положил карты и поднялся с места. – Вы не баронесса Корф, раз не знаете таких простейших вещей. Нет, вы не Амалия Корф, хоть и пытались выдать себя за нее... Кто же вы, сударыня?
Не думаю, что он получил бы ответ на свой вопрос. Миг – и та, кого я всегда считал баронессой Корф из Особой службы, распрямилась с миниатюрным револьвером в руках, которого я никогда у нее не видел. Но прежде, чем она успела выстрелить, Лиу подскочила к ней сзади и, закрыв веер, звенья которого неожиданно сложились в острый нож, что есть силы вонзила его самозванке в шею.
ГЛАВА XXXVIII
Я никогда не думал, что кровь может хлынуть фонтаном, что такое только сплошь и рядом происходит в уголовных романах, – однако теперь своими глазами убедился, что подобное и впрямь возможно. Должно быть, Лиу попала жертве прямиком в сонную артерию – струя забила с такой силой, что брызги долетели до подвесок люстры и даже до занавесок на окнах. Та, которая выдавала себя за Амалию Корф, не то засипела, не то захрипела и в судорогах повалилась на пол. Рубинштейн стоял, очень бледный, и вытирал кровь с лица.
– Что ты наделала! – вырвалось у него.
Лиу обернулась к нему, ее глаза горели, ноздри раздувались.
– Она хотела убить тебя! Хватай его, он пришел с ней! – Последние слова относились явно ко мне.
Я вцепился в первое, что попалось под руку, – в поднос с картами со стола – и от души приложил им рыжего по физиономии. Он повалился, и я бросился к двери, но Лиу не унималась. Она подскочила к жертве, которая еще билась в агонии, и подобрала валяющийся возле тела на ковре револьвер.
– Не уйдешь! – торжествующе выкрикнула она, и я услышал, как щелкнул взводимый курок.
Дверь распахнулась мне навстречу, и я остолбенел. На пороге стояла спутница китайца – та самая черноволосая красавица, сверкающая бриллиантами, как рождественская елка – огнями.
– Беги, болван! – выкрикнула она и вытолкнула меня в коридор.
Прогремел выстрел, и пуля выбила фонтанчик известки из стены. В следующее мгновение бриллиантовая дама выхватила из прически шпильку, оказавшуюся на поверку тонким кинжалом, и с непостижимой ловкостью метнула его в китаянку.
– Лиу! – закричал Рубинштейн.
Я бросил взгляд в комнату и увидел, как Лиу с кинжалом в груди оседает на ковер.
– Вы... вы... – пролепетал я. Но бриллиантовая уже крепко ухватила меня за руку и поволокла по коридору, крича:
– За мной! Быстрее, быстрее!
– Вы... вы кто? – пролепетал я. – Как вы...
– Все объяснения потом, потом, потом! Что у вас за талант, Марсильяк, постоянно путаться под ногами... Сюда!
– Держите их! – кричал уже где-то вдалеке Рубинштейн. – Не дайте им уйти!
Мы кубарем скатились по лестнице и бросились в коридор. Вслед прогремело несколько выстрелов.
– Сюда! Живее!
Мы вылетели из особняка через черный ход. На слабо освещенной улице, под единственным фонарем прохаживался бородатый дьякон. Я тотчас же признал его – всего несколько минут назад он прошел мимо меня к церкви вместе с хором.
– Аркадий! – закричала моя спутница. – Аркадий, свисти!
Дьякон меланхолично кивнул и поднес к губам свисток. Должно быть, тот прежде принадлежал соловью-разбойнику, потому что от пронзительного свиста у меня заложило уши. Вмиг улица наполнилась людьми, вокруг загрохотали тяжелые сапоги.
– Окружить дом! Никого не выпускать! – командовала моя спутница. Затем обернулась ко мне, глаза ее сверкали: – Ну? Вы их видели?
– Кого? – тупо спросил я, от последних событий, похоже, начисто утратив способность соображать.
– Чертежи! – Моя спутница топнула ногой. – Ну? Они у него?
– У Рубинштейна, – только и кивнул я, – в несгораемом шкафу. Но...
– Чертежи у Рубинштейна! – прокричала она, оборачиваясь к лжедьякону. – Вы поняли, Аркадий? Не медлите!
– Попрошу, сударыня, не учить меня моему ремеслу, – обидчиво ответил дьякон, снимая бороду и как-то ловко скидывая рясу, под которой оказалась превосходная штатская одежда. Я глянул оборотню в лицо и закоченел.
– Позвольте! Но ведь это же... Это же кучер!
Лжедьякон, он же Аркадий, кучер мадемуазель Плесси, надменно выпрямился.
– К вашему сведению, милостивый государь, – прохрипел он, сверкая очами, – я никакой не кучер, а действительный статский советник Аркадий Пирогов. Да-с! И вы меня чрезвычайно обяжете, милостивый государь, если будете впредь титуловать меня «ваше превосходительство»!
Мне показалось, что я сплю и вижу сон... Я поглядел на мою спутницу – и понял. Эти глаза, эта улыбка...
– Постойте... – пролепетал я. – Погодите! Вы... вы Изабель Плесси, так?
– Не совсем, – ответила она. – Я баронесса Амалия Корф.
В особняке меж тем творилось нечто неописуемое. Где-то трещали выламываемые двери, где-то звенело разбитое стекло. Кто-то кричал и угрожал, женщины визжали. Во втором этаже распахнулось окно, и Акробат проворно спрыгнул вниз, но, прежде чем он успел вскочить на ноги, его уже крепко схватили и прижали к земле.
– Ведите его в дом! – приказал Пирогов. – Никого не выпускать!
– Ничего не понимаю... – бормотал я. – Вы – Амалия... а кто же была та, другая?
– Фрида Келлер, – ответила настоящая Амалия, блестя глазами и загадочно улыбаясь. – Как Рубинштейн угадал, что перед ним не я?
– Дядя Казимир... – Я уже не соображал, что говорю. – Из-за дяди... холостого... Но как же вы... А телеграмма? В ней сообщалось о вашем прибытии...
– Дорогой вы мой, – усмехнулась Амалия, прислушиваясь к звукам, долетающим из особняка, где кто-то рыдал, кого-то хватали и кто-то порывался немедленно уйти, но его не пускали. – Где вы видели, чтобы секретные телеграммы посылались открытым текстом? Такое встречается только в романах, и то не в самых лучших.
– Но почему...
– Потому что Стоянов спрятал тело, вот почему. Леманн и Келлер не подозревали, что он следит за ними. Поняв, что Столетов погиб, Стоянов сошел с поезда, купил лошадь у барышника и во весь опор помчал к телу, рассчитывая найти на трупе нечто, что приведет его к чертежам. А Леманн с Фридой задержались, потому что искали извозчика, который бы их подвез и не стал бы задавать лишних вопросов. И вот, когда они прибыли туда, где рассчитывали обнаружить тело вора, там его уже не было. Естественно, они решили, что труп увезла полиция, и придумали дерзкую комбинацию с появлением особого агента. Им было известно, что я нахожусь за границей... то есть они думали, что я все еще там... и Фрида решила выдать себя за меня, предварительно послав соответствующую телеграмму. Можете представить себе мое удивление, когда я заявилась в кабинет к Ряжскому, а увидела там телеграмму... Ну и, конечно, находиться рядом с Фридой, которая действовала под моим именем, – это было нечто, доложу я вам. Нет, я подозревала, что ваши городские чиновники – изрядные болваны, но вот так запросто принять все на веру, не спросить ни документов, ни сопроводительного письма... Придется сделать им внушение, нельзя же, в конце концов, быть такими доверчивыми. А вы, конечно, молодец, господин Марсильяк... Можете быть покойны, ваше усердие не останется незамеченным.
– Мое усердие?
Однако в тоне баронессы Корф не было ни капли насмешки.
– Да, ведь именно вы послали телеграмму о погибшем пассажире. Тотчас же в нашем ведомстве поднялся страшный переполох, господин Пирогов принялся за расследование... А чтобы местная полиция не путалась у него под ногами, велел успокоить уездное начальство телеграммой, что такого пассажира в поезде не было. Он опросил кондукторов, пассажиров, но особого результата не получил. И тогда генерал Багратионов решил, что пора и мне подключиться к делу. Негласно, разумеется. Ну я и решила, что прежде всего надо начать с вас. Навела кое-какие справки, узнала, что ваши предки – французы... Кстати, некий Люсьен де Марсильяк, знаменитый журналист, случайно не приходится вам родственником? Одно время мне пришлось с ним общаться[50].
– Нет, я не знаю ни о каком Люсьене, – сердито ответил я. – Но, раз он смог преуспеть при республиканском строе, то, надо полагать, прохвост, каких поискать.
Амалия поглядела на меня смеющимися глазами.
– Возможно, вы и правы, – сказала она. – Но в тот момент меня больше интересовали вы, чем он. Я узнала, что вы учились в университете, но не окончили курса из-за стесненных обстоятельств, не женаты, не взяточник...
– Позвольте, сударыня...
– Ведь Игумнов, которого осудили за убийство, вам предлагал деньги, и много, а вы не согласились замять дело. Да, не согласились.... хотя Григорий Никанорович и был не против.
– Вам и это известно? – Я смотрел на нее во все глаза.
– О, моему ведомству нет равных по части наведения справок, – усмехнулась баронесса. – Так что я придумала смешную гувернантку-француженку и отправилась знакомиться с вами. На всякий случай, конечно, условилась с тетушкой Аркадия, что, если вдруг начнут расспрашивать обо мне, она подтвердит, будто Изабель Плесси служила у нее и, получив наследство, уехала.
Вот оно что! Верно, ведь помещица, которую расспрашивал Былинкин, по фамилии Пирогова. Помнится, тот еще рассказывал, как женщина смутилась, когда он явился к ней...
– Бьюсь об заклад, вы не просто так выбрали для себя образ, – проворчал я, исподлобья поглядывая на собеседницу.
– Вы угадали, – призналась Амалия. – Одинокая женщина, не очень хорошо говорящая по-русски, француженка, взбалмошная достаточно, чтобы никто ее не принимал всерьез, внезапно разбогатевшая, чтобы объяснить появление Аркадия с собственной каретой...
– Из него получился поразительно скверный кучер, – буркнул я. – Впрочем, неудивительно – ведь на самом деле он действительный статский советник. И очки вы, наверное, надели не зря, а чтобы было легче втереться мне в доверие. Ведь человек, который все время их носит, быстрее проникнется симпатией к тому, кто видит так же плохо, как и он.
Амалия вздохнула.
– Ничего не поделаешь, такова моя работа, – без зазрения совести призналась она. – Помню, каким я увидела вас впервые – сутулый брюнет, обшлага обтрепаны, волосы подстрижены кое-как и уже отросли... Зато глаза синие, – добавила она с улыбкой.
Я думал, что меня нелегко вогнать в краску. Оказалось, однако, что я был не прав.
– Глаза голубые, – сердито поправил я мою собеседницу. – Значит, все-таки вы сунули мне в карман ассигнацию?
– Я. Считайте, что они попали к вам из казенных расходов, – добавила баронесса.
Я хотел что-то сказать, но она перебила меня:
– Нет-нет, я вовсе не хотела вас обидеть, просто мне стало вас жалко. У вас тогда был такой вид, словно вы хотели повеситься или утопиться, просто еще не решили окончательно, какой из способов избрать. Позже, ознакомившись с вашими записками, я поняла, что была права.
Такого я уже не мог вынести.
– Позвольте! Вы что же, читали...
– Да, читала, – с ошеломительной откровенностью призналась феерическая особа. – И должна вам сказать, что мне ваш слог скорее нравится. Немного суховато, конечно, и порой кажется, что вы полицейский протокол сочиняете, но – весьма и весьма недурно. Только, если хотите иметь популярность, не забудьте приписать пару-тройку описаний дамских нарядов на полстраницы да вставьте еще какие-нибудь пейзажные красоты в романтическом духе.
– Терпеть не могу описания природы, – сварливо заметил я. – И в книгах всегда их пропускаю. Да и потом, мои записки все равно не будут иметь успеха, даже если их и напечатают. Ведь, если рассудить хорошенько, автор предстает в них глупцом, а публика подобного не любит.
– Вы все еще сердитесь на меня, что я вас провела? – спросила Амалия. Несмотря на то, что было уже довольно темно, я мог поклясться, что она улыбается. – Но, в конце концов, вы же недолго оставались в заблуждении. Довольно скоро вы начали подозревать, что я вовсе не та, за кого себя выдаю. Потому-то я ни на мгновение не выпускала вас из виду.
– Почему? Вы меня подозревали? – Мой голос был полон горечи.
– Нет, просто вы слишком догадливы, и я боялась, что Фриде Келлер в один далеко не прекрасный момент придет в голову мысль избавиться от вас, – очень просто ответила баронесса.
Я вспомнил, как лже-Амалии не понравилось, когда я рассказал ей о своей экспедиции в Глухов, о том, что мне удалось там узнать. Да, но ведь именно она позвала меня ехать с ней в Петербург искать неуловимого Альфреда... Почему? Да потому, что я упомянул о своем однокурснике, через которого легче всего навести справки, вот почему! Потом, уже когда мы ехали в карете, Фрида Келлер сочла, что я ей больше не нужен, и достала револьвер, но, на мое счастье, экипаж подскочил на каком-то ухабе, она ударилась раненой рукой и выронила оружие... Потом я упомянул, что Альфред опасен, и она решила повременить с моим убийством, с моей помощью добраться до Альфреда и уничтожить нас обоих... А потом уже она не могла ничего сделать, чтобы не спугнуть Рубинштейна, потому что его люди пристально следили за нами...
– Что? – спросила Амалия, от которой не укрылись моя задумчивость и мое замешательство.
– Ничего, – буркнул я. И тут еще кое-что вспомнил. – Скажите, а обыск в моей квартире, когда я вернулся и там все было перевернуто вверх дном...
Амалия вздохнула.
– Тут, каюсь, я должна перед вами повиниться, – сказала она. – Аркадию вы пришлись по душе куда меньше, чем мне, – может быть, потому, что постоянно указывали на его ошибки. Ну он и решил, что вы что-то скрываете.
– Что? – болезненно вскрикнул я. – Так тот погром устроил он?
– Ну не сердитесь на него, – протянула Амалия. – Аркадий – человек, может быть, слишком прямолинейный, но в своем роде неплохой и очень предан делу.
– И к тому же он великолепный актер, – проворчал я. – Так изображать высокомерное презрение к недалекой француженке не смог бы даже Южин.
Амалия весело хмыкнула.
– Игра тут вовсе ни при чем, – стала объяснять она, и в темноте я увидел, как блестят ее глаза. – У нас с месье Пироговым действительно довольно сложные отношения. Однажды он провалил важное дело из-за чрезмерной любви к картам, так что мне из-за него пришлось выкручиваться самостоятельно[51]. Да и потом, одной игры мало, знаете ли. Взять хотя бы меня – когда я поняла, что вы мне уже не доверяете, мне пришлось утрировать, переигрывать, делать из моей милой гувернантки чуть ли не карикатуру. И долго это, конечно же, продолжаться не могло. Но тем не менее мы хорошо поработали вместе.
– Да, – отозвался я. – Вряд ли бы я справился без вас... Ведь именно вы догадались про вид из окна – что Стоянов шпионил за немцами. И именно вы указали мне на подозрительного кондуктора... Наверняка же его сослуживцы вовсе не совещались в коридоре, что из-за него им придется туго, да? Я прав?
– Не совещались, – кивнула Амалия, – и все же я уверена, что они знали о его делишках. К тому же, полагаю, Леманн и Фрида подкупили кого-то из них, чтобы, как только Столетов вновь появится, им сразу же дали знать. Шпионы не случайно выбрали гостиницу, которая находилась так близко от вокзала.
– Наверное, вы правы, – поразмыслив, согласился я. – Можно вопрос? Кто убил Стоянова?
– Конечно, Фрида Келлер, которая как раз от вас и узнала о том, что болгарин ни на мгновение не выпускал их из виду.
– А конокрад? Кто убил его? В беднягу всадили целых шесть пуль.
– Шесть пуль, говорите? – задумчиво проговорила баронесса. – Боюсь, работа Леманна. Тот был в ярости из-за того, что Фрида ранена, ну и... обошелся со стрелявшим по-свойски. – Она говорила и нет-нет да бросала взгляды в сторону особняка, который был теперь полностью оцеплен людьми в штатском и городовыми. – К сожалению, Аркадий не всегда мог следить за Леманном, хотя мы знаем, что он несколько раз встречался с Фридой. Но я уверена, что Антипку застрелил Клаус.
Я глубоко вздохнул:
– Должен признаться, госпожа Корф, я все же кое-чего не понимаю... Вы знали, кто такая Фрида Келлер, и знали, где находится Леманн. Почему же ваши люди не арестовали их?
Амалия усмехнулась:
– Почему? Тому были причины, господин Марсильяк. Во-первых, названные особы являются подданными германского императора, и против них не было достаточных улик. А во-вторых, какой смысл их арестовывать, пока они искали чертежи... Мы пристально следили за их действиями и таким образом могли не тратить лишних усилий. А как только чертежи оказались бы у них, мы бы сразу же взяли их с поличным.
– То есть вы позволяли им таскать для вас каштаны из огня? – Похоже, что в волнении я стал изъясняться, как наш брандмейстер.
– Ma foi[52], Аполлинарий Евграфович... Вы должны понимать, что не я одна здесь принимаю решения. Генерал Багратионов сказал, что трогать парочку покамест нецелесообразно, и мне оставалось только подчиниться. Потом, когда я догадалась, что чертежи попали к Альфреду, я оставила Аркадия наблюдать за немцами, а сама отправилась в Петербург, чтобы проверить свою догадку.