Вскоре я снова был в гараже и помогал мальчику собирать все, с чем я поиграл. Большую часть он отправлял в мусорный бак, который я повалил. Пришла Мама и начала разбирать тряпки; некоторые она отнесла в дом, однако никто не похвалил меня за то, что я нашел эти спрятанные вещи.
– Собачья дверь, – сказал сердито мальчик, не подумав дать угощение. Я начал подозревать, что «собачья дверь» – то же самое, что и «плохой пес»; это меня, мягко говоря, разочаровало.
Очевидно, у всех был трудный день, и я охотно забыл бы неприятный случай, но когда приехал Папа, Мама и мальчик поговорили с ним. Он кричал, и я знал, что он сердится на меня. Я тихонько убрался в гостиную, не обращая внимания на коварную рожу Смоки.
Сразу после ужина Папа и мальчик уехали. Мама сидела за столом и смотрела на бумаги, не отрываясь, даже когда я подошел и положил замечательный мокрый мячик ей на колени.
– Ой, фу, Бейли, – сказала она.
Когда мальчик и Папа вернулись, Итан позвал меня в гараж и показал большой деревянный ящик. Он залез внутрь, я, конечно, за ним, хотя в ящике было жарко и тесно для двоих.
– Бейли, это конура. Твоя собачья конура.
Я не понимал, какое отношение этот ящик имеет ко мне, но охотно согласился играть в «конуру», когда появилось угощение. «Конура» означало «залезть в собачий ящик и скушать галету». Мы делали трюк с конурой и трюк с собачьей дверью, пока Папа ходил по гаражу и раскладывал вещи по полкам, привязывая веревку на металлический бак. Я был несказанно рад, что в трюке «собачья дверь» снова появилось угощение!
Когда мальчик устал от трюков, мы залезли внутрь, чтобы побороться.
– Пора в кровать, – сказала Мама.
– Ну мам, ну пожалуйста! Я еще поиграю?
– Нам завтра обоим в школу, Итан. Скажи Бейли «спокойной ночи».
Подобные разговоры все время происходили в доме, и я редко прислушивался, но сегодня поднял голову, услышав свое имя, и почувствовал, как изменилось настроение мальчика. Он стоял, опустив плечи, явно опечаленный.
– Ладно, Бейли, пора спать.
Я знал, что значит «спать», но нас ждал новый поворот событий – мальчик вывел меня в гараж и мы снова сыграли в «конуру». У меня получилось замечательно, но тут же я застыл от удивления – мальчик запер меня в гараже, совсем одного.
Я залаял, пытаясь понять, в чем дело. Это из-за того, что я разбросал собачью постель? Я ведь все равно на ней не спал, она только для вида. Они что, хотят, чтобы я всю ночь провел снаружи, в гараже? Быть не может.
Или может?
От такого расстройства я, не удержавшись, заскулил. Представив, как мальчик лежит в своей постели без меня, совсем один, я так огорчился, что захотелось погрызть ботинки. Я завыл громче, сердце разрывалось на части.
После десяти или пятнадцати минут невыносимого горя дверь гаража скрипнула.
– Бейли, – шепнул мальчик.
Я радостно подбежал к нему. Он принес одеяло и подушку.
– Конура, конура. – Он забрался в конуру, разложил одеяло на тонкой подстилке. Я вошел следом – пара лап осталась торчать наружу. Я со вздохом положил голову мальчику на грудь, а он гладил мои уши.
– Хороший пес, Бейли, – бормотал мальчик.
Немного погодя Мама и Папа открыли дверь дома и стояли, глядя на нас. Я вильнул хвостом, но не стал вставать, чтобы не разбудить мальчика. В конце концов Папа взял Итана на руки, а Мама поманила меня рукой, и мы оба оказались на постели в доме.
На следующий день, как будто мы ничего не усвоили из наших ошибок, я снова оказался в гараже! На этот раз дел было гораздо меньше, хотя я сумел, пусть и с трудом, вытянуть подстилку из конуры и как следует разодрать. Я бросался на мусорный бак, но не смог сбить крышку. На полках нечего было грызть – на тех, по крайней мере, до которых я доставал.
Когда я напал на створку собачей двери, мой нос уловил богатые запахи приближающегося ливня. На Дворе сухая песчаная пыль каждый день обволакивала наши пересохшие языки; там, где жил мой мальчик, было влажнее и прохладнее, и мне нравилось, как смешиваются и меняются запахи во время дождя. Замечательные деревья, усыпанные листьями, затеняли землю везде, где мы гуляли, они задерживали капли дождя, а потом разбрызгивали под ветром. Все было такое восхитительно влажное – даже самые жаркие дни перемежались прохладными ночами.
Манящие запахи тянули мою голову в собачью дверь, и вдруг, совершенно случайно, я оказался в саду – а ведь мальчик не пихал меня!
Охваченный восторгом, я носился с лаем по заднему двору. Получилось так, будто собачья дверь нарочно оказалась тут, чтобы я выскочил во двор из гаража! Я присел и облегчился – мне все больше нравилось делать свои дела снаружи, а не в доме, и не из-за скандалов. Мне нравилось вытирать лапы о лужайку, когда схожу, и оставлять запах пота с подушечек лап на травинках. Гораздо приятнее задирать лапу и помечать границы двора, чем, скажем, угол дивана.
Вскоре, когда мелкая изморось сменилась серьезным дождем, я обнаружил, что собачья дверь работает в обе стороны! Жаль, что мальчика не было дома – он не видел, как я обучаюсь.
Дождь закончился, я выкопал яму, погрыз шланг и полаял на Смоки, который сидел на окне и делал вид, что меня не слышит. Когда большой желтый автобус затормозил перед домом, чтобы выпустить мальчика, Челси и несколько соседских детей, я был во дворе. Мальчик со смехом побежал ко мне.
После этого я редко заходил в конуру – только если Мама и Папа кричали друг на друга. Тогда Итан приходил в гараж, забирался со мной в конуру и обхватывал меня руками; я сидел неподвижно – столько, сколько нужно. Я решил, что это мое предназначение – утешать мальчика, когда ему требуется.
Иногда семьи из округи уезжали, и появлялись новые; когда в дом недалеко от нас въехали Дрейк и Тодд, я счел это хорошей новостью. Дело не только в том, что Мама приготовила вкусное печенье для новых соседей и две из них скормила мне – за то, что составил ей компанию на кухне. Новые мальчики – новые партнеры для игр.
Дрейк был старше и выше Итана, но с Тоддом Итан был одного возраста, и они быстро сдружились. У Тодда и Дрейка была сестра Линда, еще младше; она давала мне сладости, когда никто не видел.
Тодд оказался не таким, как Итан. Он любил играть на берегу ручья со спичками – поджигал пластиковые игрушки вроде кукол Линды. Итан тоже участвовал, однако смеялся не так, как Тодд; чаще молча смотрел, как горят вещи.
Когда Тодд объявил, что у него есть фейерверки, Итан пришел в возбуждение. Я никогда не видел фейерверков, поэтому здорово испугался вспышки и шума, и того, как пахла потом дымом пластиковая кукла – по крайней мере та ее часть, которую мне удалось найти после взрыва. По настоянию Тодда, Итан принес из дома одну из игрушек, которую они делали с отцом. Мальчики сунули в нее фейерверк, подбросили в воздух, и она взорвалась.
– Здорово! – закричал Тодд. Но Итан затих, хмуро глядя на пластиковые осколки, уплывающие по ручью. Я почувствовал, как в нем борются разные чувства. Когда Тодд бросил фейерверк в воздух, один упал рядом со мной, и ударная волна стукнула меня в бок. Я бросился к моему мальчику – он обнял меня и отвел домой.
То, что я легко мог выбраться на задний двор, давало много преимуществ. Итан не всегда аккуратно запирал калитку в заборе, а значит, я свободно мог ускользнуть и гулять по окрестностям. Я убегал и отправлялся проведать коричнево-белую Мармеладку, которая жила в большой проволочной клетке рядом с домом. Я хорошенько помечал тамошние деревья, а иногда, захваченный непонятным, но знакомым запахом, забирался, держа нос по ветру, далеко от дома в поисках приключений. Иногда в своих скитаниях я вовсе забывал о моем мальчике; но вспоминал о случае, когда нас везли со Двора в прохладную комнату с милой дамой; тогда собака с переднего сиденья пахла очень вызывающе; такой же запах манил меня сейчас.
Только потеряв запах, я вспоминал, кто я, и, развернувшись, спешил домой. Когда Итан приезжал на автобусе, мы с ним ходили к дому Челси и Мармеладки; мама Челси угощала Итана закусками, и он всегда делился со мной. В другие дни Итана привозила на машине Мама. В некоторые дни никто в доме не вставал в школу, и мне приходилось лаять, чтобы всех разбудить!
Хорошо, что меня больше не заставляли спать в гараже. Я бы не вынес, если бы они проспали утро!
Однажды я зашел дальше, чем обычно, поэтому вернулся домой уже к вечеру. Я волновался – внутренние часы говорили, что я пропустил автобус Итана.
Я срезал дорогу у ручья и оказался у двора Тодда. Он играл на грязном берегу и, увидев меня, позвал:
– Эй, Бейли! Бейли, ко мне!
Я смотрел на него, не скрывая подозрительности. В нем было что-то необычное, что-то вызывающее недоверие.
– Пойдем, песик, – сказал Тодд, хлопая ладонью по ноге. Он повернулся и пошел к своему дому.
Куда мне было деваться? Я должен делать то, что велит человек. Я опустил голову и потрусил следом.
8
8
Тодд впустил меня в дом через заднюю дверь, бесшумно затворив за собой. Некоторые окна были занавешены, и в комнате было темно и мрачно. Тодд провел меня мимо кухни, где сидела, уставившись в мерцающий телевизор, мать. Я понял по его поведению – мне нельзя шуметь, но я чуть повилял хвостом, почуяв запах его матери – такой же химический, как у мужчины, который нашел меня на дороге и назвал Братишка.
Мать нас не заметила, зато Линда точно увидела, когда мы проходили мимо по гостиной. Она тоже смотрела телевизор, однако сползла с дивана и пошла за нами по коридору.
– Нельзя, – зашипел на нее Тодд.
Это слово я знал прекрасно и поежился, слыша злобу в голосе Тодда.
Линда протянула руку, и я лизнул ее, но Тодд отпихнул сестру.
– Отстань. – Он открыл дверь. Я вошел, обнюхивая тряпки на полу. Комната была маленькая, с кроватью. Тодд запер дверь.
Я нашел корку хлеба и быстро съел ее – просто чтобы прибраться в комнате. Тодд сунул руки в карманы.
Он сел за стол и выдвинул ящик. Я почуял запах фейерверков – этот резкий запах ни с чем не спутаешь.
– Я не знаю, где Бейли, – бормотал Тодд. – Я не видел Бейли.
Я повилял хвостом, услышав свое имя, потом зевнул и повалился на мягкую кучу тряпок. Меня утомило долгое приключение.
От тихого стука в дверь Тодд вскочил на ноги. Я тоже подпрыгнул и стоял позади него, пока он шепотом ругался через щель с Линдой – я ее чуял по запаху, хотя почти не видел в темном коридоре. Она явно чего-то боялась и что-то хотела; мне стало тревожно. Я тяжело задышал и нервно зевнул. От напряжения уже не хотелось ложиться.
Разговор закончился тем, что Тодд захлопнул дверь и снова запер замок. Трясясь от возбуждения, он полез в ящик стола, порылся там и достал маленький тюбик. Открыл крышку тюбика и осторожно понюхал; по комнате разнесся сильный химический запах. Этот терпкий аромат появлялся, когда мой мальчик и Папа сидели за столом со своими игрушками.
Когда Тодд протянул тюбик мне, я уже знал, что совать туда нос не хочу, и отдернул голову. Почувствовав волну гнева, я испугался. Тодд взял тряпку, накапал на нее немного прозрачной жидкости из тюбика, потом сложил ее так, чтобы липкая масса расползлась по ней целиком.
И тут я услышал Итана – он горестно кричал за окном:
– Бейли-и-и!
Я побежал к окну и подпрыгнул. Было высоко, и я, ничего не видя, расстроенно залаял.
Тодд больно ударил меня ладонью по заду:
– Нет! Плохой пес! Не лаять!
От него снова хлынула волна ярости, едкая, как запах от тряпки в его руке.
– Тодд! – позвал женский голос из глубин дома.
Тодд бросил на меня злобный взгляд.
– Жди здесь. Жди, – прошипел он, выйдя из комнаты и плотно закрыв дверь.
Мои глаза слезились от запаха, который все еще висел в воздухе. Я нерешительно ходил по комнате. Мой мальчик звал меня, а я не мог понять, какое право имеет Тодд меня запирать, как будто тут гараж.
Внезапно я услышал слабый звук: Линда открыла дверь и протянула мокрый крекер.
– Сюда, Бейли, – прошептала она. – Хорошая собачка.
Что мне действительно хотелось, так это убраться отсюда; но я же не дурак, я съел крекер. Линда открыла дверь шире.
– Давай, – скомандовала она.
Большего мне не требовалось. Я помчался за ней по коридору, спустился по ступеням и подбежал к передней двери. Линда распахнула ее, и свежий ветер стер ужасные запахи с моей головы.
По улице медленно ехала Мамина машина, в окошко выглядывал мой мальчик, крича «Бейли!»
Я помчался за машиной со всех ног. Задние огни машины ярко блеснули. Итан выскочил наружу и побежал ко мне.
– Ох, Бейли, где ты пропадал? – воскликнул он, зарывшись лицом в мою шерсть. – Ты плохой, плохой пес.
Я знал, что плохой пес – это нехорошо, но от мальчика лучилась такая любовь, что я почувствовал, что сейчас плохой пес – почему-то хорошо.
Вскоре после приключения в доме Тодда меня взяли кататься на машине – мы поехали к человеку в чистой, прохладной комнате. Я понял, что уже бывал в похожем месте. Папа привез туда нас с Итаном, и по его поведению я понял, что меня за что-то наказывают – вряд ли это справедливо. На мой взгляд, если кого и нужно везти в прохладную комнату, так это Тодда. Он плохо обходился с Линдой и не пускал меня к моему мальчику – я не виноват, что оказался плохим псом. Но все равно я лежал тихо, пока игла вонзалась мне в шерсть на затылке.
Когда я проснулся, я почувствовал онемение, чесотку и знакомую боль в низу живота. На мне снова был дурацкий пластиковый ошейник. Смоки явно считал это забавным, а я старательно его не замечал. Да и вообще, несколько дней единственное, чем я занимался – лежал на прохладном цементном полу гаража, раздвинув задние ноги.
Когда ошейник сняли, и я снова стал самим собой, оказалось, что меня уже не так влекут к себе загадочные запахи за забором; если калитка оставалась открытой, я всегда с радостью исследовал округу и смотрел, чем заняты другие собаки. Я держался подальше от Тоддового конца улицы, а завидев его или его брата Дрейка играющими у ручья, тихонько убирался подальше, прячась в тени – как учила меня первая Мать.
Каждый день я узнавал новые слова. Кроме того, что я был хорошим псом – ну, иногда плохим, – я все чаще слышал, что я «большой пес» – обычно это значило, что мне все сложней удобно устроиться на кровати мальчика. Я узнал, что значит «снег» (сначала мне слышалось что-то вроде «нет», но дети кричали это слово с радостью): весь мир укрывается холодным белым одеялом. Иногда мы ходили кататься на санках по длинной крутой улице, и я всегда старался удержаться на санках Итана, пока мы не падали. «Весна» означала теплую погоду и длинные дни; Мама все выходные возилась на заднем дворе, сажая цветы. Земля пахла так чудесно, что когда все отправились в школу, я выкопал цветы и погрыз горько-сладкие побеги – просто из чувства долга перед Мамой, правда в конце концов все выплюнул.
В тот день я почему-то снова был плохим псом – пришлось весь вечер торчать в гараже, вместо того чтобы лежать в ногах Итана, пока он работает со своими бумагами.
Однажды дети в желтом автобусе кричали так громко, что я услышал их за пять минут до того, как автобус остановился у дома. Мой мальчик был таким веселым и полным радости, что я носился вокруг него, лая без устали. Мы отправились в дом Челси, где я играл с Мармеладкой, и Мама приехала домой очень радостная. С этого дня мой мальчик больше не ездил в школу, и можно было спокойно валяться в постели, а не вскакивать на завтрак с Папой. Жизнь, наконец, наладилась!
Я радовался. Однажды мы долго-долго катались на машине и в результате попали на Ферму – в совершенно новое место с животными и с запахами, каких я прежде не знал.
Когда мы затормозили на дорожке, из большого белого дома вышли два старых человека. Итан называл их Бабушка и Дедушка. Мама тоже, хотя потом я слышал, как она звала их Мама и Папа – наверняка просто ошиблась.
На Ферме было столько занятий, что мы с мальчиком первые дни носились как угорелые. Громадная лошадь пялилась на меня из-за забора; она не желала играть и не хотела делать вообще ничего, только тупо смотрела на меня, даже когда я, пробравшись под забором, облаял ее. Ручья на Ферме не было, зато был пруд, достаточно глубокий, чтобы мы с Итаном могли искупаться. На берегу жило семейство диких уток – они сводили меня с ума, прыгая в воду и отплывая, стоило мне подобраться ближе. Когда я уставал лаять, мать-утка снова подплывала – приходилось лаять еще.
В системе моего мира утки располагались рядом с котом Смоки – с точки зрения полезности для мальчика и меня.
Папа уехал через несколько дней, а Мама оставалась с нами на Ферме все лето. Ей было хорошо. Итан спал на веранде – в комнате перед домом, я спал рядом с ним, и никому в голову не приходило поменять такой порядок. Дедушка любил, сидя в кресле, чесать меня за ухом, а Бабушка постоянно угощала меня вкусностями. От их любви я радостно извивался.
Двора там не было – просто огромное поле, огороженное таким забором, что я мог входить и выходить, где вздумается – как самая длинная в мире собачья дверь, только без створки. Лошадь, которую звали Флер, весь день щипала траву – ее даже ни разу не стошнило. Кучки, которые она оставляла во дворе, судя по запаху, были вкусными, но оказались сухими и пресными; я съел только парочку.
Мне позволялось все: исследовать лес по ту сторону забора, бегать играть к пруду… вообще делать что угодно. Впрочем, я, по большей части, торчал рядом с домом, потому что Бабушка готовила вкусности весь день без передышки, и я был ей нужен, чтобы пробовать готовку. С огромным удовольствием я выполнял эту задачу.
Мой мальчик часто сажал меня в лодку, и мы выезжали на середину пруда, где он бросал в воду червяка, а вынимал бьющуюся рыбку, чтобы я мог на нее полаять. Потом Итан отпускал рыбу.
– Нет, Бейли, эта маловата, – говорил он. – Однажды мы поймаем большую, вот увидишь.