Дальше полагалось пообедать.
Я не делала ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого…
Я шла на кухню и зажигала газ. Потом я ставила на огонь пустую жестяную банку из-под консервов и «производила химические опыты». Пишу в кавычках, потому что просто не знаю, как иначе назвать то, что я творила. Я наливала в банку, например, одеколон, сыпала соль, сахар, кидала туда куски гуталина, какую-нибудь пластмассовую штуковину — все, что в голову придет. И смотрела, что будет.
Иногда не происходило ничего. Ну, просто жидкость закипала, шипела, бурлила, шел пар… И все.
Но чаще… Чаще полыхмякало так, что мама не горюй! Буквально до потолка могло подняться пламя. Оно поднималось, вспыхивало и опадало. К счастью. Вообще-то после первого такого вспыхивания я стала подстраховыватья: ставила рядом с собой полный чайник. Предполагалось, что я затушу водой из чайника начавшийся пожар.
То есть — какие-то остатки разума все же сохранялись в моей взрослеющей голове. В остальном — чистое безумие. Мне, во-первых, надо было смотреть на огонь. А во-вторых, было интересно, какие именно ингридиенты приводят к наиболее интенсивному вспыхиванию.
Несколько раз пламя, поднимаясь высоко, лизало потолок, оставляя на нем следы копоти. Но, видимо, горючих веществ в моих банках оказывалось слишком мало. До пожара дело не дошло. Сейчас понимаю — чудом! Самым настоящим чудом. Могло запросто разгореться.
Что интересно: иной раз кто-нибудь из теть поднимал голову к потолку и произносил задумчиво:
— Надо бы кухню побелить! Потолок почернел весь, закоптился.
И ни разу это их не удивило, не насторожило.
Странно.
…Насмотревшись на огонь, я приходила в себя, обретала какие-то новые силы. Вот с этими новыми силами я начинала жить, как полагается: разувалась, убирала следы своих опытов, тщательно мыла руки и лицо, переодевалась в домашнее…
И продолжалась эта история года два, если не больше!
В тринадцать лет я вдруг потеряла интерес к подобным действиям. И усталость после школы не так уже проявлялась. Все вошло в свое русло.
…Когда мой средний сын пошел в первый класс, я застала однажды на кухне такую картину: целый коробок спичек был опустошен. Спички аккуратно, горкой лежали на кухонном полу. Оставалось только поднести огонь. Костерок получился бы вполне ничего себе. Взвейтесь кострами, синие ночи…
— Что-то рановато начал, — грустно подумала я.
Потом собрала спички и долго-долго втолковывала, почему не стоит зажигать их на полу в квартире.
Сгорит дом — где жить потом будем?
Умная стала…
Меня жалеют
Запомнилось. Мне двенадцать лет. Я иду с урока музыки. В руках — черная нотная папка на веревочках, доставшаяся мне от Женечки.
Дождь! Ливень! Поздняя весна. Я в школьной форме и в босоножках — совсем тепло.
Улицы тогда отличались чистотой: каждый вечер дворники не просто мели их, но и поливали из шлангов. Веселое детское развлечение: попасть под струю воды, когда дворник начинает свою работу.
Дождь… Теплый дождь. Надо бы домой, но я так люблю дожди! Я скидываю свои босоножки и медленно бреду босиком по лужам. Плевать, что вся промокла! Мне удивительно хорошо. Я счастлива.
Я ничего не вижу и не слышу, кроме дождя. Я поднимаю к нему лицо, смеюсь…
— Галя! Галя!!! Галя!!! — вдруг доходит до меня чей-то крик.
Я вздрагиваю от этого заполошного крика. Словно меня сдернули с облака… Падаю на землю…
На балконе соседнего с нашим подъезда стоит мама нашей дворовой подружки. Учимся мы не вместе, она на пару лет младше меня. Но играем вместе.
— Галя! — приказывает чужая мать. — Немедленно зайди!!!
Я, ничего не понимая, захожу в чужой подъезд, поднимаюсь на второй этаж. Дверь в квартиру открыта.
— Заходи! — велит мне женщина.
Захожу.
Останавливаюсь у порога: с меня течет вода.
— Почему ты на улице? — с нездоровым жадным любопытством спрашивает соседка.
— С музыки иду, — отвечаю я, все еще ничего не понимая.
— Почему так медленно? — допытывается она.
— Я гуляю.
— Понятно, — жалостливо вздыхает баба. — Без родителей, никому не нужная…
— Что???! — восклицаю я.
До меня доходит: домохозяйке скучно, и она решила меня пожалеть, а заодно и тетям кости перемыть с соседками. Ребенка так обижают, что ребенок предпочитает под дождем мокнуть, но домой не торопится.
— Возьми зонтик и немедленно иди домой, — велит мне сердобольная мать семейства.
Она даже не понимает, чего добилась своей «жалостью», гадина.
Она такой удар мне нанесла, что у меня дыхание перехватывает. Мне хочется пнуть ее ногой по колену. Я еле сдерживаюсь.
— Я люблю под дождем гулять. И мне не нужен зонтик.
Выхожу на лестницу.
— Возьми зонт, — слышится приказ.
Я выбегаю из подъезда. Дождь кажется мне теперь холодным и злым.
Капли дождя на моих щеках смешиваются с моими слезами.
Не смейте меня жалеть, сволочи!
Не смейте говорить плохо о самых дорогих мне людях!
Дома я успокаиваюсь, но не перестаю удивляться: почему людям так часто хочется, чтобы у других все было плохо? Неужели это делает их счастливее?
Похоже, что да.
«Я шагаю по Москве»
Фильм вышел, и в него сразу влюбились. Он был чистым, свежим, весенним, как юность. Мы, до юности еще не доросшие, ужасно завидовали героям фильма. Они уже выросли, они — девушки и молодые люди. А мы — девчонки и мальчишки. Но все равно — Москва была и наша тоже. Мы могли по ней гулять, где хотели. Мы, как героиня фильма, бегали босиком по залитым дождем, чистым улицам (туфли полагалось беречь), мы ходили загорать в конце мая в парк, на берег реки, мы катались на лыжах на Поклонной горе (там ничего, кроме леса, не было тогда). Мы чувствовали свободу и легкость.
В параллельном классе училась моя подружка Ленка, с которой мы жили еще в доме Академии Фрунзе. Мы с ней пускались во всякие авантюры. Одно из любимейших развлечений называлось у нас «кататься до „Юго-Западной“».
Вот едем мы на метро от станции «Библиотека имени Ленина» до конечной станции «Юго-Западная». И что? А суть в том, что после станции «Университет» из вагонов выходили почти все. Потому что проспект Вернадского еще только строился, там почти никто не жил. А на станции Юго-Западная вообще ничего еще не строилось! Только запланировано было. Зато метро уже провели.
Суть нашего развлечения была проста, даже примитивна. Если все пассажиры выходили на станции «Университет» — наше счастье! Двери закрывались, мы оставались одни в вагоне, и тут начиналось. Две благопристойные девочки в платьицах с оборочками превращались… даже не знаю, в кого. Наверное, в стадо диких обезьян. Правда: нас как-то сразу делалось очень много. Мы орали, визжали, бегали по сиденьям, раскачивались на поручнях, хохотали, как сумасшедшие. Несколько минут невероятного блаженства. Развлекались мы с такой самоотдачей, что становились на себя не похожи совсем. Но увы — все прекрасное кончается. К станции «Проспект Вернадского» подъезжали две вполне приличные, тихие, только очень разрумянившиеся девочки с аккуратно расправленными оборочками и кружавчиками на платьицах и с чуть растрепавшимися косичками. Ну — чуть-чуть. Ну — бывает. Мы пережидали коротенькую остановку. До «Юго-Западной» никто не ехал — это точно. И вот — начиналось! Вопли, топот, прыжки, раскачивания, беготня… Как хорошо, что не было никаких видеокамер, служб безопасности! Это детское счастье (да, дурацкое, да, идиотское) помню до сих пор, и оно заставляет меня и сейчас смеяться от ощущения полной свободы и наших перевоплощений из приличных девочек в разбойниц. Назад — до «Проспекта Вернадского» — новая серия прыжков, кривляний, валяний на сиденьях… Потом обычно кто-то заходил. Увы. Мы сидели — две кроткие голубицы, — глядя на входящих своими наивными детскими глазами. Одно удивляло пассажиров: на сиденьях было как-то… натоптано… Следы ног виднелись. Люди удивлялись и выбирали места почище. И мы удивлялись вместе с ними. Надо же! Кто это по сиденьям ходил? Бывают же персонажи!..
Круглое озеро
У Академии Фрунзе имелась своя загородная территория в Подмосковье, в получасе езды от станции Лобня. Там, на берегу Круглого озера, располагались дачные домики. Одно время туда привозили слушателей-иностранцев Подготовительного отделения, чтобы они к началу учебного года освоили русский язык. Так продолжалось года два подряд, в 1964 и 65 году. Потом эти дачки превратили в академический пансионат. Несколько лет подряд какую-то часть лета я проводила на Круглом озере.
Самое для меня интересное время — годы, когда там находились кубинцы. Это же возможность говорить по-испански! Практика! И еще — кубинская военная форма делала любых, даже самых неказистых парней, романтическими героями.
Самое для меня интересное время — годы, когда там находились кубинцы. Это же возможность говорить по-испански! Практика! И еще — кубинская военная форма делала любых, даже самых неказистых парней, романтическими героями.
Они общались с удовольствием. Уговор был: общаемся половину времени на испанском, а потом — для их практики — на русском.
Появилась у меня там и подружка-ровесница, Ларида Ширахмедова. Ее тетя, Альфия, преподавала кубинцам русский язык, вот мы и оказались вместе. Ларидкина мама, кинорежиссер, жила своей насыщенной жизнью и не могла полноценно заниматься дочерью. Тетя Альфия, бездетная и преданная, взяла заботу о племяннице на себя.
Ларидка была хорошей подругой, миролюбивой, доброй, к тому же интересной собеседницей. Время на Круглом озере мы проводили весело. Кубинцы в любую свободную минуту пели — у них всегда были с собой их музыкальные инструменты: гитары, барабаны… Мы наслаждались их музыкой, учили слова, подпевали…
У меня появился поклонник. Один из самых успешных студентов, по имени Балоиз. Он обладал огромным упорством и быстро научился говорить по-русски. И с тем же упорством он показывал мне свои чувства, которые мне, безусловно, льстили, но до которых я не доросла.
Однажды Балоиз встал рано утром, еще до побудки, побежал в поле, нарвал ромашек и васильков (там неподалеку имелся удивительный луг, заросший полевыми цветами, возле которого можно было стоять часами, любуясь ими — нигде потом не видела подобной красоты). И вот с огромным ярким букетом, на виду у всей своей группы, встретил меня у крылечка старательный кубинский слушатель, когда я, умывшись, спустилась, чтобы идти завтракать. Он торжественно вручил мне цветы. Я смутилась. Спрятала лицо, делая вид, что наслаждаюсь ароматом васильков.
Балоиз с гордой улыбкой смотрел на меня.
— Воняют? — спросил он, желая блеснуть новым для себя словом на русском.
Я хохотала, как сумасшедшая.
— Я неправильно сказал? — недоумевал парень.
У меня не получалось успокоиться и объяснить, что не так. Я вспоминала его романтическую интонацию, само слово… Смех накатывал…
«Вот вы тут радуетесь, а Никиту Сергеевича…»
Октябрь 1964-го. Мне вот-вот исполнится четырнадцать лет. Тетя Стелла возвращается с работы и удивленно рассказывает:
— Иду сейчас к дому, а навстречу подвыпивший субъект. На ногах держится, но пошатывается. И знаете, что он мне сказал? «Вот вы тут, — говорит, — радуетесь, а Никиту Сергеевича сняли!» Что за бред? Неужели сняли?
Все удивились, включили телевизор. Никаких новостей. То есть — новости, как обычно: ударный труд ударных бригад, то да сё… Но про Никиту Сергеевича — ни слова.
— Болтал чушь спьяну, — определяет Стелла, — хотя… кто его знает… подождем.
И надо же! На следующий день — правда: объявили-таки, что сняли Никиту Сергеевича! За волюнтаризм.
Во какое слово — неслыханное! Знать бы, что оно значит…
И еще интересно — откуда тот пьяный дядька раньше всех узнал?
Про волюнтаризм мне объяснили: слишком своевольничал.
А про пьяного на улице — до сих пор не пойму. Наверное, потому так и запомнилось.
Начиналось другое время… А жизнь шла пока по-старому.
Мы остаемся одни
Хотя изменения в нашей жизни были — и еще какие. Но они не зависели от решения партии и правительства.
Женечка вышла замуж! Мне было тринадцать лет, когда это произошло. Я очень радовалась! Женечка и ее муж пока еще учились в МИИТе, но тогда принято было рано создавать семьи. Они стали жить у нас. Опять же: никому и в голову не приходило снимать жилье и жить отдельно от родителей. Вопрос обычно заключался только в том, у каких родителей будут жить новобрачные. Да и он решался легко: конечно, у тех, у кого квартира больше. Так мы и зажили.
В августе 1964-го родилась Сонечка, моя дорогая племянница. Женечка писала диплом, мы все, кто когда мог, сидели с нашим дорогим ребенком-радостью дома.
Анечка наша металась и помогала больше всех. Она стала нервозная, дерганая.
У меня с ней складывались странные отношения, именно когда я стала подростком. Она была человеком удивительным: заботливым до самоотречения. Но самоотречение, видимо, даром никому не проходит…
В какой-то момент нервозность ее и усталость стали выплескиваться наружу. Она говорила резкости, ссорилась с тем, кто попадал под ее настроение. Причем настроение могло проявиться внезапно, среди ясной, солнечной погоды вдруг набегала грозовая туча, громыхала, сверкала молния… А потом опять все тихо и мирно, только если эта молния попала в тебя, ты как-то долго приходишь в себя, спрашивая у неба: «А что это было-то?»
Приведу примеры из тех, что помню.
Женечкину свадьбу праздновали в ресторане «Прага». Гостей позвали человек сто! Свадьбу устроили красивую и веселую. Женечка выглядела изумительно, сияла своей яркой красотой. Много было хлопот, праздничной суеты, гора подарков громоздилась в зале… Танцы, поздравления. По такому случаю приехал и мой папочка. Мы сидели рядом и радовались друг другу. Что может омрачить настроение в такой замечательный вечер?
И вот мы вернулись домой. Гостей — видимо-невидимо! Уложили всех, куда могли — и на полу даже. В гостиницы тогда никто и не пытался попасть — невозможно. Папа перед сном зашел на кухню, попить воды. Я, конечно, потащилась за ним. А там Аня цветы расставляет в вазы. Папа ушел, а я осталась ей помогать. И вот она мечтательно и довольно произносит:
— Ах, какая была свадьба! Прекрасно все устроили!
Я, радуясь, киваю, соглашаюсь.
— А у тебя такой никогда не будет, — продолжает вдруг Аня ожесточенно.
Я в ступоре. За что? Почему вдруг?
— Ну и не надо, — говорю я.
— Тебе лишь бы сгрубить. Тебе слово — ты десять, — словно предлагая раскрутить ссору, начинает Аня.
Я молча ухожу. Говорю Танюсе об Анином пророчестве.
— Не обращай внимания, она устала, плохо себя чувствует, — успокаивает меня Танечка.
Я на Аню не обижалась. Просто не могла — и все. Я помнила всю ее заботу — искреннюю, неустанную — и не могла поэтому обижаться. Но — в ступор впадала. Как-то страшно вдруг звучало: «У тебя… никогда…»
Кстати, она оказалась права. Не было у меня такой прекрасной свадьбы, такого количества гостей… Мне некому было все это устраивать. Так уж сложилось. Ну да ладно…
Или вот еще: Женечка получила диплом о высшем образовании. Все в ее жизни складывается вовремя и правильно: муж, дочка, диплом. Мы отмечаем это знаменательное событие. И вот я слышу от Ани:
— А тебе института не видать как своих ушей.
У меня опять ступор. Ничего себе — путевка в жизнь! И почему «не видать»? Я учусь хорошо, по русскому и литературе побеждаю даже на олимпиадах. Мои сочинения по школьному радио читают, как образцовые. Что во мне не так?
— В лучшем случае — техникум! — определяет Аня злорадно.
— И пусть. И что? На завод пойду работать, — отвечаю я. — На завод-то возьмут меня?
— Выше техникума не прыгнешь! — подтверждает Аня свою догадку о моем будущем.
И опять же — никакой обиды у меня не возникло. Просто — ах! Удивление! Чего это она? Что я не так сделала?
Она, кстати, никогда не была придирчивой, вредной… А тут вдруг накатывало на нее…
К счастью, в этом вопросе Аня промахнулась: и институт я закончила, и аспирантуру, и диссертацию защитила. Не все пророчества сбываются! Бывает, везет человеку, и все происходит не как напророчили, а как он сам своей жизнью распорядится…
Потом произошло вот что. У Стеллы на работе появилась возможность вступить в кооператив. То есть — заплатив вступительный взнос, купить квартиру в рассрочку. С позиций сегодняшнего дня — цены мизерные. Никаких процентов. Вступительный взнос вполне можно одолеть, а потом платишь в течение пятнадцати лет рублей по пятнадцать в месяц. И все — квартира полностью твоя. Проблема же заключалась в том, что просто так в кооператив не вступишь, нужно, чтоб метров в твоей нынешней жилплощади оказалось не слишком много. Но с этим у нас все было в порядке. К тому же тетя Стелла имела ученую степень (в этом случае метров полагалось больше).
В кооператив решено было вступать. Следующий вопрос: кто же поедет в новую квартиру? Казалось бы, просто. Тетя Стелла с дочкой, мужем дочки и внучкой. Мы же втроем — Аня, Таня и я — остаемся там, где живем.
Но такое простое и логичное решение стало для Ани настоящим ударом. Дело в том, что для Анечки самым любимым и дорогим человеком на свете была Женечка. Она растила ее до возвращения Стеллы из армии, она самозабвенно занималась ею. Женечка была ей больше чем дочь.
Дома возникали ссоры (впервые в нашей жизни) и выяснения отношений.
— Пойми, ведь она моя дочь! — убеждала Стелла.