Все ожило.
Так появлялась вера.
А параллельно — в серии «Литературные памятники» вышел двухтомник Тацита. Он каким-то чудом легко мне достался. Только вынесли на прилавок в «Доме книги», а я оказалась рядом. И случайно были деньги. Я читала и перечитывала Тацита. И то, о чем говорил Берлиоз Бездомному в романе (об упоминании Тацитом Христа), нашла у древнеримского историка в «Анналах».
Вот тут я и начала образовываться. Искать. Вычитывать.
Опять же — делала записи, помечала, думала.
Однажды, весной 1969 года, хорошо помню, что это было на Пасху (надо бы посмотреть число), позвонил мне мой знакомый, тот самый, что утешал и рассказал о Лосеве, и предложил погулять по Новодевичьему кладбищу. Мы встретились на «Спортивной». Он пришел с другом, с которым вместе учился в школе. И пошли мы бродить по кладбищу. Вышли к могиле Булгакова, случайно, как мне показалось, наткнулись. И вот этот новый знакомец, оказывается, был знаком с Еленой Сергеевной Булгаковой — Маргаритой. Ну, не так, чтобы очень близко знаком, но родители его водили его пару раз к ней. Он рассказал про камень на могиле Булгакова. Этот камень назывался «Голгофа» и лежал на могиле Гоголя. А потом Гоголя помпезно перезахоронили, поставили на могиле мраморный памятник. И Елена Сергеевна попросила отдать «бесхозный» камень с могилы Гоголя ей. И получила его. И установила на могилу мужа.
…Как все в русской литературе складывается мистически… Какие она знает передачи знамен — и судеб… Из рук в руки… От могилы — к могиле…
Этот рассказ меня очень впечатлил. И, видя это, рассказчик предложил невероятное: познакомить меня с Еленой Сергеевной.
Но этого не случилось. Как-то все откладывалось. Да я и не надеялась на такое чудо. А в 1970-м Елены Сергеевны не стало.
Таганка
А еще — у нашего поколения была Таганка. Театр на Таганке. Чтобы туда попасть, люди ночами стояли в очереди, устраивали переклички… Мне повезло: у меня была подруга Галя Антонова — с который мы познакомились на одной из олимпиад по русской литературе, — оказавшаяся настоящей и верной поклонницей Таганки. Она-то и добывала билеты.
Мне удалось по несколько раз посмотреть «Добрый человек из Сезуана» Брехта, «Антимиры» Вознесенского, «Послушайте», по стихам Маяковского, «Десять дней, которые потрясли мир» (пьеса о революции, созданная по мотивам книги американского журналиста Джона Рида) — запомнилось, что перед этим спектаклем билеты у нас проверяли не просто вахтеры: актеры в одежде революционных матросов накалывали часть каждого билета на штык — о как!
Огромной силы была постановка «Жизни Галилея» Брехта.
Самое сильное впечатление — «Гамлет».
В роли Гамлета в фильме Козинцева (1964) блестяще выступил Смоктуновский, прославившийся сразу, как вышел фильм на экраны.
«Гамлета» у нас знали все. Как сейчас бы сказали, это был культовый фильм.
Но и спектакль на Таганке стал культовым. Гамлетом был Высоцкий. И играл он сильно. Высоцкого знала и любила вся страна. В старших классах, благодаря магнитофонным записям, мы пели вслед за ним «Страшно — аж жуть» — передавали друг другу записи… Он был кумиром.
…В «Гамлете» он выходил на сцену в черном свитере с открытой шеей и в черных джинсах. С гитарой. Казалось, сейчас зазвучит его песня. Но в полной тишине раздавались стихи Пастернака из все еще запрещенного «Доктора Живаго» — «Гамлет». Высоцкий говорил:
Стихи он произносил так, что они запомнились с первого раза. О себе, обо всех нас: «Я один, все тонет в фарисействе…»
А потом начинался Шекспир…
«Гамлета» на Таганке мне удалось посмотреть два раза. И первый раз — премьерное представление в ноябре 1971 года.
…Таганка дарила дух свободы. Свобода — бесстрашна. И многие из нас не знали страха. Может быть, по наивности.
Самиздат
И раз уж речь зашла о бесстрашии…
У нас в институте вовсю продавали самиздатовские книги. Это были перепечатанные на машинке (иной раз почти слепые экземпляры), переплетенные или просто в виде пачки бумаги в картонной папке (от этого сильно менялась цена).
Ребята, которые занимались продажей, таким образом зарабатывали. Это действительно труд: перепечатать (а пишущая машинка могла сделать от силы семь экземпляров, если не на папиросной бумаге), переплести. Но и стоило это немало.
Первое, что я купила, — сборничек «Огненный столп» Гумилева. Дорого. Но самодельная книга эта подарила мне счастье знакомства c поэтом, который стал одним из самых моих любимых. «Память», «Слоненок», «Шестое чувство» — это я прочитала впервые на первом курсе, в рукодельной книжечке.
За Гумилевым последовала Цветаева, потом — Мандельштам.
То, что не получалось купить, можно было взять почитать на вечер.
Интересно — я не знала, то есть — не имела понятия, что за чтение запрещенной литературы существует уголовная статья. Мне и в голову не приходило бояться. И вот я ехала домой на метро и открыто читала запрещенные книги, не подозревая об опасности. Очень хорошо помню, как в совершенно открытом виде носила толстенный сборник произведений Абрама Терца (псевдоним осужденного у нас А. Синявского), изданный в Париже. Не по смелости — по глупости.
В метро же читала потому, что если книгу дают на один вечер, надо успеть ее прочитать. Зачем же попусту тратить время?
Притча о зерне
В институте самым большим моим удовольствием — даже счастьем — оказался курс старославянского языка. Собственно, этот курс и был тем, к чему я стремилась, когда мечтала заниматься славистикой.
Так все четко и логично выстраивалось, оказывается. Процессы разделения славянских языков оказались изученными, доказанными, как математические уравнения. И было еще нечто. Мы делали разбор текстов, отдельных слов, чтобы видеть, как менялся язык со временем. А откуда брались эти примеры и тексты? Естественно, из Евангелий того или иного времени. Ведь Евангелия переписывались монахами в монастырях. И вот повторяющаяся ошибка при переписке означала, что в каком-то языке сложилась определенная устойчивая тенденция…
Евангельские тексты…
От первой же прочитанной притчи о зерне у меня сердце зашлось. Я трепетала от силы этих слов и не могла даже себе объяснить причину этого трепета.
…В сборнике упражнений по старославянскому языку одна Евангельская притча шла за другой…
Невыразимое счастье — сродни счастью первой любви.
Шестидесятые
Наверное, для каждого человека определяющее десятилетие жизни — от десяти до двадцати. Все решается именно в это время: и представления о жизни, и мечты, и возможности их осуществления, любовь, роковые ошибки, разочарования, преодоление трудностей, экзамены, понимание своего места в мире и своих возможностей…
Человек готовится к пути, а потом и дорога обозначается.
В какое же бурное время мы взрослели!
В 1960-м году появляется на карте мира 17 новых государств — результат борьбы за независимость Африки.
А в СССР сбивают над Уралом самолет-разведчик США, пилотируемый Пауэрсом.
Ухудшаются отношения нашей страны с Китаем.
Летом 1960-го — возникает угроза войны из-за действий США против Кубы.
Осенью 1960-го — на 15-й сессии Ассамблеи ООН происходит знаменитое хрущевское «стучание туфлей». Сейчас достоверные источники указывают, что он не стучал, а лишь поставил туфлю на свой стол. Однако народ запомнил это действо как стучание, сопровождаемое угрозами показать западному миру «кузькину мать».
В январе 1961-го в СССР происходит денежная реформа.
12 апреля 1961-го — в космос полетел первый человек — Ю. А. Гагарин.
17 апреля 1961-го — на Кубу вторглись противники режима Фиделя Кастро. Вторжение произошло на Плайя Хирон, и было отбито защитниками острова.
6 августа 1961-го — в космос полетел наш второй космонавт — Герман Степанович Титов.
Август 1961-го — воздвигнута Берлинская стена.
В октябре 1961-го на ХХII съезде КПСС Хрущев выступает с новыми разоблачениями сталинизма. На том же съезде принимается программа построения коммунизма к 1980 году.
31 октября 1961 года — тело Сталина вынесено из Мавзолея.
В октябре 1962 года — Карибский кризис, США и СССР на пороге ядерной войны.
1962 год — кровавое подавление рабочих волнений в Новочеркасске.
В ноябре 1962 года в «Новом мире» выходит «Один день Ивана Денисовича» А. И. Солженицына.
22 ноября 1963 года — во время поездки по Техасу в Далласе убит президент США Дж. Ф. Кеннеди.
22 ноября 1963 года — во время поездки по Техасу в Далласе убит президент США Дж. Ф. Кеннеди.
Постоянным фоном в новостях 60-х годов проходят сообщения о войне во Вьетнаме, которая велась еще в 50-х годах. Полномасштабное вмешательство США в эту войну с 1964 года и дальнейшие военные преступления (использование напалма, сожжение деревень) вызвали протесты во всем мире и в самих США. Война длилась до 1973–75 гг. (когда вступила в завершающую фазу) и закончилась победой Вьетнама и его воссоединением.
14 октября 1964 года — на ночном заседании Пленума ЦК КПСС Хрущев отстранен от управления страной.
С 5 по 10 июня 1967 года происходит «шестидневная война» — Израиль против Египта, Сирии, Иордании, Ирака и Алжира. Израиль одерживает победу.
4 апреля 1968 года — убит Мартин-Лютер Кинг.
Май 1968 года — студенческие волнения в Париже.
6 июня 1968 года — убит Роберт Кеннеди.
21 августа 1968 года — ввод войск стран Варшавского договора в Чехословакию.
Март 1969-го — конфликт на острове Даманский.
Для нас шестидесятые — это время больших надежд и их окончательных крушений.
СЕМИДЕСЯТЫЕ
1970-й. Юбилей ЛенинаЯ уверена, что мозги человека поддаются постороннему влиянию только до определенной степени. Потом эффект воздействия пропадает, и даже происходит некое антивоздействие. Это простой и понятный закон, но его почему-то не любят учитывать те, кто занимается влиянием на массы. Манипуляторы вообще в какой-то момент склонны почить на лаврах. И действуют в результате довольно незамысловато и грубо.
Такая нехорошая история произошла с главной советской святыней: Лениным.
Поскольку Бога у большевиков не было, его обязательно надо было выдумать. А и далеко ходить не надо было: в Мавзолее лежал «живее всех живых» вождь мирового пролетариата. Самый человечный человек.
Эх, был бы жив Ленин! — сколько раз все мы слышали этот беспомощный вздох.
Ленин с нами, он с нами навеки… Что говорить…
Естественно, образ вождя воспринимался как нечто сверхчеловеческое, чистое, непорочное, сияющее…
Но произошло чудо: образ этот оказался разрушен. И сделали это коммунисты-ленинцы своими собственными руками.
Дело в том, что в 1970 году 22 апреля Ленину исполнялось 100 лет. Юбилей! И началось! За год до юбилея отовсюду только и слышалось: Ленин, Ленин, Ленин… Самые талантливые поэты слагали стихи в честь юбилея. И светочи оттепели: Евтушенко, Вознесенский очень живо и убедительно внушали внимающему им народу, что Ленин — это свято, это незыблемо…
Мы готовы были верить! Чесслово! Но — сколько можно?
У нашей сокурсницы, например, муж-художник, работавший на комбинате, где создавались плакаты с изображением Ленина, сошел с ума. В самом прямом смысле. Дело в том, что не всегда повторение — мать учения. Порой повторение — мать безумия. И несчастный художник в какой-то момент почувствовал себя Лениным. Отрастил бородку, стал говорить с ленинской картавинкой. Представлялся Владимиром Ильичем.
Это был не стеб. Всё по-настоящему. Тронулся умом человек.
А те, кто оказался покрепче, не тронулся, уже находились на грани нервного срыва: спасу не было от Ленина никакого. На улицах повсюду Ленин. В кино Ленин. В театре Ленин. В опере Ленин…
Пощадите!
Пощада явилась.
Человек терпит-терпит, а потом… Потом начинает смеяться.
…Я прихожу в институт, усаживаюсь в аудитории, жду начала лекции. Подсаживается однокурсник.
— Хочешь свежий анекдот?
— Давай!
— Приходит к Ленину ходок. «Вот, пришел, Владимир Ильич, уж подсобите, живем мы на селе трудно, трудно…» — «А гаскажите-ка, батенька, как вы живете?» — «Ой, трудно, Владимир Ильич!» — «Так вы, батенька, беднячок? Ну, а поконкгетнее? Вот, к пгимегу, лошаденка у вас есть?» — «Ну — как не быть лошаденке? Есть лошаденка…» — «Так-с, так-с… Есть лошаденка… Так вы у нас сегеднячок, оказывается… А коговенка есть у вас?» — «Есть и коровенка, Владимир Ильич! Как не быть! Деткам молочко…» — «Так у вас и коговенка имеется? Оооо! Так вы, батенька, кулачок! Феликс Эдмундович, дгужочек, гастгеляйте товагища!»
Сокурсник умеет рассказывать.
Изображает в лицах.
Это безумно, невероятно смешно.
Но в первые секунды меня охватывает оторопь.
Ленин — святое, святое… Нельзя смеяться!
Но… Нет… Не могу… И я начинаю хохотать — свободно, легко, неудержимо. Гранитный монумент рассыпается в прах.
Анекдоты пошли валом: тут и реклама продукции, выпущенной к юбилею: духи «Запах Ильича», водка «Ленин в Разливе», тут и Наденька Крупская, и Бонч-Бруевич…
— Товагищ Бонч-Бгуевич! А что это там за ггохот на лестнице?
— А это, Владимир Ильич, Феликс Эдмундович упал.
— Ах, пгаво, железный человек, железный!
Мы спасаемся смехом. И теперь портреты повсюду вызывают смех, а не возмущение. Увидишь портрет:
— А кстати, хочешь новый анекдот?
— Про Ленина?
— Про Ленина!
— Давай!
Никто уже не пугается… Смеется с первых же слов.
Убеждена, что именно 1970-й год и стал началом конца марксизма-ленинизма. И начало это вместе с концом умудрились организовать рьяные члены КПСС, не отдающие никакого отчета в последствиях того, что, как и зачем делают.
Свидетельствую: гранитные монументы разрушаются смехом.
Мода и стиль
Мои югославские друзья по переписке часто присылали мне выходящие у них журналы. У меня до сих пор хранятся номера журнала ELLE на сербском начала 70-х.
Мое воображение поразила коллекция пальто до пят. Под таким макси-пальто полагалось носить мини-платье или мини-юбку. Все вместе это выглядело забавно, элегантно и задорно. Я решила сшить именно такое пальто, как на картинке. Купила серую крапчатую ткань, отнесла портнихе. Ту мой замысел напугал.
— Давай сделаем короче, побьют ведь тебя, — сулила она.
— За что побьют? За длинное? Ведь я не мини прошу, а макси.
Портниха явно за меня боялась. Она еще не знала, что под пальто я планирую носить мини. Юбку я сшила сама.
Вот с этого комплекта и началась история моего личного стиля. Я никогда не носила что-то среднестатистическое. Я очень неуютно чувствовала себя в чем-то стандартном, безликом.
Должна сказать, что закалку я прошла суровую. По необъяснимым причинам мое длинное пальто вызывало дичайшее раздражение прохожих. Казалось бы, что такого? Идет стройная девушка в сером облегающем пальто до пят. Откуда такая сила негодования? Почему?
А потому что не как все. И только. Какие выражения приходилось выслушивать — не передать. Большинство — непечатные. Но некоторые, относительно мягкие, все же приведу: проститутка, шалава, чучело огородное, б-дь, шлюха… Это, повторяю, самое щадящее…
Да, еще — Феликс Эдмундович. Видимо, по аналогии с памятником на тогдашней площади Дзержинского (ныне Лубянке). Ну, Феликс Эдмундович — это просто ласкательное обращение, не больше.
Несмотря на все эти реакции людей нездоровых и лютых в своем неприятии чьей-то инакости, я с удовольствием и без страха носила свое пальто. Осталась жива.
Ничего… Времена меняются…
И если говорить о внешнем облике, очень я была недовольна своими кудрями. Распрямляла их как могла. Расчесывала часами щеткой, приглаживала. Держалась моя красота до первого дождя. Стоило воде попасть на мою голову, волосы закручивались в штопор.
Тот, кто хвалил мои кудри, становился моим врагом — я не верила, что хвалы эти произносятся искренне.
Я мечтала о стрижке «под пажа» — так тогда называли модную прическу из прямых волос. Танюся противилась всеми фибрами души. Умоляла оставить «золотые волосики».
Подстриглась я только после рождения дочки. И не просто подстриглась. Появилась популярная стрижка, называемая «сэссон». Видаль Сассун, автор этой прически, чьим именем она у нас и называлась, вряд ли подозревал о собственной огромной популярности в СССР.
Волосы, подстриженные способом «сэссон», не нуждались в укладке. Достаточно встряхнуть головой, и они ложились — легко и непринужденно… Но происходило это с прямыми волосами. Мои кудри после стрижки требовали выпрямления с помощью фена. В случае сухой погоды я могла гордо наслаждаться прямыми волосами два-три дня. Так продолжалось долгие годы, пока мне не надоело бороться с природой. И я решила — пусть вьются…
Так теперь и хожу.
Тема закрыта.
Стелла
В конце 1970-го тяжело заболела Стеллочка — третий инфаркт. Ее положили в тот самый МОНИКИ, где она столько лет работала. Несколько дней я провела рядом с ней. В палате было человек восемь больных. Это считалась не самая большая палата. Топили очень сильно, Стеллочка задыхалась от духоты. Когда она просила меня открыть окно, вся палата восставала: